Призраки Шафрановых холмов

- Хороший виски, - Венсан пригубил из низкого толстодонного стакана, нарочито облизнулся, смотря на Виргинию Уотсон. Тенью, черной тенью двигается хозяйка Шафрановых холмов, угощая гостей - парни Венсана развалились в креслах и на диване гостиной, ухмыляются. - Всегда приятно попасть в гостеприимный дом со щедрыми хозяевами, - в голосе Венсана так хорошо знакомое его парням сытое мурлыканье, он любит дела делать без грубости, с шиком и некоторым изяществом. Уотсон бледен, но в некрасивом, будто потекшем вниз ото лба к подбородку лице не дрогнул ни один мускул, только тонкие вялые губы двигаются, пропуская безупречно учтивым тоном сказанные слова. - Итак, что вам угодно, мистер Жаме? Чем обязан удовольствию видеть вас у себя? Англичанин не потерял самообладания. "Мой дом - моя крепость" - и Венсан с удовольствием вспоминает их первую встречу. На пароходе, бегущем вниз по реке. Так же непроницаем был взгляд Уотсона тогда, и как же славно выпотрошил его на пароходе малыш Тин-Пэн. - Мы остановились на нек`торых деталях разведки угольных месторождениев, - Венсан старается выражаться так же гладко и красиво как англичанин, но на последнем слове во взгляде Уотсона пробегает усмешливый огонек, и Жаме понимает, что дал маху. Он делает еще глоток виски - должно быть, старое, отдает дубом и лесом, такого виски ему пить еще не приходилось. - Очень хорошее виски. Так что вы там копаете, мистер Уотсон? - задушевным тоном продолжает Венсан. Переглядывается со своими - в глазах парней одобрение, и Венсану кажется, их зрачки светятся сейчас желтоватым, зеленоватым, как у волков. - Что вы там на самом деле копаете? Подчеркивая это "на самом деле", он смотрит на черноволосую хозяйку, на ее покачивающийся стан, напоминающий живое пламя свечи, и почти не слушает возражений англичанина, он наперед знает, что тот может сказать. Все они одинаковы, болтуны, слюнтяи - и Уотсон, и тот квакер, которого они пристрелили в Миссури... Венсан встряхивает головой, зажмуривается с силой и резко распахивает глаза - какой квакер? Откуда в его мыслях квакер, хрипящий, с пробитым горлом, выхрипывающий кровь и проклятие, и с кровью выхрипывающий жизнь? Откуда, откуда бьющееся в муке под его телом тонкое тело, пальцы, судорожно вцепившиеся в его куртку, распахнутый в отчаянном вопле рот, разметавшиеся по сырому миссурийскому речному песку волосы, разрываемое, вспарываемое его членом лоно? Венсан облизывает губы - такое было, было, но не в Миссури. А в Миссури он и не бывал никогда. Он еще раз встряхивает головой, и постепенно берег отступает, и стены речного обрыва снова становятся стенами гостиной. И жена Уотсона взглядывает на него своим бездонными, как глубь речная, темными глазищами - Венсан чуть ухмыляется ей. Это дело привычное. Красивая баба у Уотсона, красивая, ничего не скажешь. И снова продолжает задавать англичанину вопросы, наслаждаясь все более сбивчивыми ответами того, играя как кошка с мышью. Скоро должен вернуться Тин-Пэн Фрост, и зная мальчишку, Венсан уверен, что дочь Уотсона он непременно приведет. И вот тогда разговор станет еще интереснее. Только в ушах далеким эхом замирает - "Прокляты будьте до седьмого колена; дочерям рода вашего не обрести дома..." Какие такие дочери, у него нет детей, нет - по крайности тех, что бы ему были известны... *** Лилит, думает Виргиния, Лилит, а не Адам, была первым ученым, ибо вкусила она от Древа познания первой, и с той поры познавать стало ее второй природой. Познавать то, как отзовется в чужом теле случайное касание пальцев к плечу, как начинается и кончается живой весенний гон соков по жилам деревьев, как и отчего закипает кровь у самца при виде самки, как схватываются здоровые молодые жеребцы, рвут, бьют друг друга, визжат, закладывая уши. Ходить между ними, плескать в стаканы темный злой виски и купаться в плещущей на нее в ответ похоти... "Ты все делаешь верно, Виргиния, ты умница". И этот, с каменной мордой и горящими глазами - о, она прекрасно помнит его, она помнит, как он смотрел на ее мужа и на нее там, на пароходе - бесстыдно и дерзко, так что у нее пылало лицо. Но об этом Виргиния не говорила никому. И после, когда Генри, проигравший на пароходе мальчишке-азиату казенные деньги, принужден был занимать и перезанимать, принужден был продавать и закладывать, чтобы вернуть их, и приходил домой побитой собакой, зализывать укусы - она, сидя в кресле подобравши длинные стройные ноги, укутавшись в кашмирскую шаль, следила за ним с тайной злой радостью. Следила за тем, как Генри снимал очки, устало потирал двумя пальцами уголки близоруких глаз, как дома, в своей крепости сгорбливались плечи, уставшие держать приличествующую джентльмену осанку. Она ненавидела его за эту сгорбленность, за то, как он сам сломал былой облик бравого офицера-инженера, который поразил ее в самое сердце когда-то в Джайпуре. Он любил и берег ее без памяти, он помещал ее в вату, будто хрупкие богемские стеклышки, он пренебрегал собой, лишь бы ей было хорошо - и уже этим был в глазах Виргинии бесконечно и смертельно виновен. Плещет, плещет в стаканы темный виски, темный, смертный, словно дубовый гроб, виски; плещет, плещет похоть на скользящую легкими шагами по гостиной хозяйку Шафрановых холмов. "Ты все делаешь верно, Виргиния, ты умница" *** Несмотря на шорох колес по дороге, на мягкий перетоп копыт мышастой кобылки, которая застоялась и теперь бежала по дороге доброй рысью - несмотря на все это Мо казалось, что весь мир внезапно стих. Исчезли сумеречные закатные шепотки, исчезли звуки, все потонуло в чутком и торжественном, словно перед открытием занавеса, внимательном молчании. После того, как они высадили Черити Олдман у поворота к ее дому, Мо каждое мгновение ожидал, что появятся сейчас люди, и надо будет отбиваться, объясняться, оправдываться - но Ариадна сидела сейчас рядом, ее плечо, хрупенькое, исхудавшее еще сильнее за страшные часы и дни в каменном колодце, прижималось к его белой рубашке, и впервые не было никакой досады за то, что рубашка замарана, и скорее всего замарана безнадежно. Что там рубашка, когда вот оно, плечо, вжавшееся в его предплечье, вот она, прядка волос, отдуваемая встречным ветерком. И если встретится сейчас кто, и если нужно будет - он будет драться. Как Янги Сайдвиндер. Как его отец. Рассказанное - выдуманное? вычитанное? - Черити Олдман не требовало сейчас доказательств. Оно было чисто и остро остротой безупречной истины. И уверившись в этой истине, Мо ощутил себя непривычно сильным - целым. Он больше не был огрызком, обрывком, оглодком, выброшенным на обочину мира из окна проезжающего поезда. У него был отец, у него была мать, и это ее дыхание, ее незримое беспокойство он ощущал - очень слабо, когда был далеко, и сильнее, сильнее во все время пребывания в Саутпорте. У него были отец и мать, как у всех людей. И он везет Ариадну так, как его отец когда-то вез его мать. "И был вечер, и было утро", - произносил кто-то в голове Мо, напевным "библейским" голосом Папаши Гросса. - Они ехали совсем не так, - вдруг едва слышно произнесла Ариадна. - Янг и Джиллиан. Она сидела на луке его седла. А я верхом совсем не умею. - Этому нетрудно научиться, - Мо ничуть не удивился тому, что Ариадна так точно отозвалась на его мысли. Это тоже было так, как должно и как правильно. - Совсем нетрудно. Нужно только... - он чуть улыбнулся, вспомнив Крошку Мелани. Впервые вспомнив ее без глухой горечи, как нечто хорошее и ушедшее, и долженствовавшее остаться лишь в памяти, уютно улегшись на ее дне. - Нужно просто оседлать ветер. *** "И был вечер, и было утро" - именно так, сынок. И твой отец вез меня на седле. Я не питаю более зла к девчонке; она не существует для меня, но зла я к ней не питаю. Пусть идет как идет. Лишь серая толпа, серая толпа у ворот Шафрановых холмов пугает меня. Серые против серых, и те - тот, с каменной мордой и холодными глазами, - кто властно и немногословно осаживает бурлящую толпу, чем-то неуловимо напоминает моего отца. А впрочем - все они уже мертвы. *** - Ну и чего, чего не видели? - голос Венсана перекрыл глухой рокот собравшейся у въезда в Холмы толпы. Уж кто-кто, а он этот рокот знает хорошо: в такую минутку только брось кто клич - и сорвется толпа, побежит, понесется, сомнет. Обольет дегтем, обваляет перьями - это если повезет. А уж если нет... Девчонка, сидевшая рядом с Тин-Пэном, вдруг встала, придерживая бледной ручкой наброшенную на плечи куртку - с чужих плеч на ее плечи, отметил с ухмылкой Венсан. И, ободренный зрелищем мужской кожаной куртки на плечах худенькой невзрачной девчонки, снова обратился к толпе. - Что, не может парень девчонку прокатить? - зычно вопросил Венсан. - Или не может домой ее привезти, коли случилось что? Разбираться - на то родители есть. А этот малый работает на меня, и если что за ним знается, милости прошу - я своим потачки не даю, если они где проколются. Сказано в Писании - "Кто жалеет младенца, тот губит его". А остальное дела семейные, родительские, да и юной мисс сейчас нужен отдых. Люди, видно, и сами так же думали, потому что многие, плюнув, расходились, почесывая затылки под шляпами. Последним, бросив на азиата взгляд исподлобья, ушел молодой крепкий парняга с шерифской звездой на жилете. Даже шериф понял, что ловить тут нечего, с усмешкой подумал Венсан. Встретивший с благодарным взглядом Тин-Пэна, кивнул ему - снова отметив, как похож парень на Янги Сайдвиндера. Но сейчас это сходство не отозвалось в нем ничем. В конце концов, правы люди - азиаты, как и негры, все более-менее на одного лицо. - Молодец, малый, - негромко проговорил Венсан, когда все трое уже оказались у дверей дома, а вокруг собрались его парни, во время разговора бывшие наготове у ворот. От парней несло виски и табаком - как и положено, когда парням безопасно. И руки их теперь висели расслабленно, мимо револьверных рукояток. Безопасно. *** Речь Венсана Жаме может быть и такой, воркочущей, мурлычащей - особенно когда он говорит о золоте. Ариадну служанка увела в соседнюю столовую, Ариадна уходить не хотела, но ведь нехорошо ей лежать, когда вокруг эта орава. И миссис Уотсон не видно. А мистер Уотсон после вспышки радости от того, что дочь его жива и невредима, явно себя не помнит - после того, как его удержал за руку один из людей Венсана, не пустив идти за дочерью, англичанин неподвижно сидит в кресле, прямой как палка, вцепившись в подлокотники, и бормочет что-то под нос. И Мо начинает думать, что безумие заразно. - Я знал, что ты найдешь нашу девочку, - Венсан отводит Мо к окну, которое выходи на реку, на колышущиеся ивы, на закатывающееся за ними солнце. Ивы и солнце зовут, но Венсан покровительственно кладет свою тяжелую лапищу на плечо - уютно, как когда-то, когда вырвал его из лап разъяренной толпы. От Венсана тоже немного несет виски и еще какой-то неприятно будоражащей сладостью, которую Мо не может понять. - У тебя есть все, чтобы стать лучшим, малый, и я здесь, чтобы тебе в этом помочь. Будешь еще вспоминать старого француза Венсана. А теперь слушай... Хриплый, понизившийся до полушепота голос рассказывает о поездке в центральный Массачусетс, в богом забытый городишко, где только и есть, что три улочки, окруженные круглыми унылыми холмами. Там ему и удалось набрести на следы человека, прибывшего когда-то из Англии и поселившего в душах и мыслях тех, кто успел встретиться с ним, призрак самого могущетсвенного человеческого желания - жажды золота. - Я и сам думал, что это бредни, бабьи тоскливые выдумки, - шептал Венсан, все более распаляясь, крепче сжал плечо Мо. Он дышал теперь тяжело, будто слова, что выходили из его рта, уже не подчинялись его воле. - Но нет, нет. Это правда, и Рафлз Хоу, кто бы он там ни был, научился обращать металлы в золото. И наш англичанин... - Венсан выдохнул эти слова одними губами, - наш Джон Буль тоже идет по его пути. Мо слушал его, понимая что впервые всегда скрытный и хитрый старый волк Жаме делится с ним своими планами. Это значило, что положение Мо изменилось - так же сильно, как если бы он вдруг стал на две головы выше или узнал бы, что его дядя губернатор штата. И только какая-то преграда не пускала его сполна насладиться этим новым своим положением, словно какая-то тонкая невидимая и чудовищно прочная пленка возникла между ним и Венсаном. Мо смотрел в окно, и оттуда колыхались ивы, оттуда, из-за ив дышала на него река... - Золото, парень, ты знаешь, что такое золото? - хрипел Венсан, обдавая Мо горячим дыханием с той самой тошнотворной - могильной, вдруг подумалось Мо, - сладостью. - Чего не можешь ты, если у тебя есть золото? Строить дворцы не хуже барнумовских, сады как во Фриско, и люди, люди будут лизать тебе пятки - все, даже те, кто думал, что свободен. Ты сможешь и впрямь стать китайским богдыханом, - Венсан рассмеялся своей шутке и обернулся к своим. - А, парни, годится Тин-Пэн на китайского богдыхана? Ответом ему был нестройный, но одобрительный хор. Кажется, выпитое потихоньку начало оказывать на занявших кресла и диван свое действие. - И все это будет нашим, если нам удастся расколоть старого Уотсона, - Венсан скосил глаза на застывшего в кресле англичанина. - А нам теперь это удастся - благодаря тебе. *** Все продается, Джиллиан, Джиллиан, все - и на все есть цена. Платят за все, Джиллиан, Джиллиан, платят за все и сполна. Серые шляпы, Джиллиан, Джиллиан, Серые крысьи хребты. Сын твой продался, Джиллиан, Джиллиан, Проклят он будет как ты. И нет воздуха, и нет сил вдохнуть - и мертвым нужен воздух, и мертвые ищут его губами, когда боль стискивает горло, когда каждая частичка твоего бестелесного тела превращается в боль. В ненависть. Сынок, сынок, что же ты наделал? *** "Уходи!" Так уже знакомо влетает слово в сознание Мо, едва не вынуждая заоглядываться вокруг. "Уходи, сынок! Пока не поздно!" - Это хорошо, что ты окучил дочку Уотсона, - продолжает Венсан, поворачивая Мо за плечи прочь от окна, за которым ивы и берег - в сторону гостиной. Где сидящие кивают серыми шляпами. - И хорошо что этот оболтус Рамакер сбежал. Меньше хлопот. Венсан заговорщически оглядывается, будто и впрямь собирается что-то утаить от остальных и рассказать одному Мо. - А хорошо потому что с ее помощью мы сможем контролировать ее папашу. Мо поднимает глаза и видит Ариадну. Она медленно входит в гостиную, проходит между сидящими и садится на подлокотник отцовского кресла. На ней все еще его куртка, кажущаяся тяжелой на хрупких плечах. - А вот и наша девочка, - Венсан вместе с Мо подходит к креслу. - Вы ведь поможете нам убедить вашего папашу? И Мо замечает брезгливость во взгляде Ариадны - так смотрят даже не на лягушку или червя, так смотрят на грязный и стыдный предмет, в котором возникла мимолетная надобность и о надобности этой уже сожалеют. *** Она уже не смотрит на твоего сына, Джиллиан. Она его презирает. Так было и будет - она настоящая Уотсон. Не то что ты. А он - он навсегда останется всего-навсего грязным полукровкой. Как и его отец. Смотри, смотри, Джиллиан! *** - Золото, Генри, - тоном няньки, просящей воспитанника доесть кашу, говорит Венсан, чуть наклонившись к англичанина. - Ты ведь поделишься с нами своими секретиками. Уотсон медленно поднял на него глаза и ничего не сказал. Венсан ощерился в улыбке, которую никто бы не счел ангельской. С такой улыбкой, знал Мо, он вскрывал человеку брюхо, как свинье. - Ты не можешь любить эту шлюху, свою жену, - проворковал Венсан. - А вот дочь ты любишь. Ты же понимаешь, что твоей девочке придется плохо, если ты не сделаешь то, что нам нужно. Правда, Мо? Рука Венсана снова ложится на плечо, чуть похлопывает - каменная рука, могущая быть быстрее броска гремучника. Впрочем, Жаме сразу снимает руку с плеча Мо и вздергивает за талию Ариадну. Мо на мгновение прикрывает глаза - толпа видится ему, рычащая, готовая разорвать маленького воришку. И большие крепкие руки Венсана, выдергивающие его из толпы, из смерти в жизнь. Одборительная улыбка Венсана после того, как он обыграл англичанина на пароходе. Венсан был ему... - Он просто сумасшедший, Винс, - не додумав, кем же был ему Венсан, произносит Мо. Осторожно тянет Ариадну к себе из-под руки Жаме, она испуганно взбрасывается. Генри вскакивает было, но англичанина останавливают сразу два дула, уставившихся на него из соседнего кресла и с дивана. - Он просто сумасшедший, - говорит Мо, стараясь, чтобы голос звучал как можно более равнодушно. - Ему и так досталось. Улыбка Венсана становится шире. Он небрежно, одной рукой, толкает Ариадну к Мо и выпрямляется. Закладывает большие пальцы за широкий кожаный ремень. - Я ждал этого, Тинни. Ты вырос и теперь... - Венсан сглатывает и с усилием жмурится и разжмуривается. - Ты теперь хочешь все себе. Похвальное желание. Кольты теперь смотрят из всех рук, из-под всех серых шляп смотрят глаза, схожие с дулом. Винс улыбается, мигает одному из сидевших, и тот с ножом в руках подходит к Генри. Нерешительно взглядывает на Мо. - Давай оставим в покое эту семью, Винс, - произносит Мо и сильнее сжимает руку Ариадны. Вторая уже готова метнуться к кобуре и метательным ножам на поясе. - Им и без того несладко. - Ты, оказывается, неженка, Тин-Пэн, - тянет Венсан. С хрустом разминает плечи и шею, чуть склоняет голову, словно бык перед броском. *** Зеркало везли, кажется, из Венеции. А может, это она сама себе придумала, и зеркало, отделанное черным деревом, куплено здесь. А может и нет ничего, кроме "здесь", думает Виргиния, расчесывая волосы любимым черпаховым гребнем. Вниз, вниз, янтарно-охряной костью по черным гладким прядям. Может и нет ничего кроме "здесь". Нет Индии, нет Англии, нет храмов и куполов, слонов и наемных кэбов, нет лондонских улиц... нет ничего, кроме ив, кроме реки, кроме холмов. И здесь, здесь ее дом. В котором много людей, в котором поют и танцуют, и который заждался гостей, истомился по ним. Она устала быть в этом доме одна. Слышатся выстрелы, удары, но этому недолго продолжаться. Дом любит тишину, и скоро все в нем стихнут. Виргиния зажигает свечу и идет к выходу из своей спальни. За ней уже гудит пламя. *** В любой драке есть точка невозврата, когда начав, ты не можешь уже отказаться, остановиться, загладить. В драке не отступают, могут лишь отойти. А жизнь - это драка. И нож, вонзившийся в руку парняги, который держал Уотсона, и выстрел, уложивший второго. И то, как неверно двигаются парни Венсана, как дрожат у них ноги, как мучительно преодолевают они накатывающуюся дурноту, ничего не меняет для Мо. В любой драке есть точка невозврата. И заплескивающие в комнату запах гари и дым не мешает выдернуть Уотсона из кресла и оттолкнуть прочь вместе с Ариадной, бросив "Бегите!" "Беги, сынок!" Но он не успевает - вздергивается кольт в руках одного, уже покачнувшегося, но и в смертной дурноте своей не утратившего желания убивать. И нет в человеческих силах такой быстроты, чтобы избежать пули. В человеческих нет - но есть в нечеловеческих. Мо успевает заметить очерк полупрозрачной фигуры, толкающей Ариадну наперерез пуле. Девушка падает на руки Мо, и мгновением позже падает навзничь стрелявший в него. И гудит уже огонь, и жар плещет из-за дверей, что ведут из столовой, и откуда-то рвется жалкий крик служанки "Горим!" "Бегите! Сынок..." Нет времени думать, есть лишь жалкие мгновения, чтобы не умереть, чтобы броситься к выходу, унося Ариадну, перескакивая через корчащиеся на полу тела. *** - Паршивый щенок... - с какой-то нежностью выдыхает Венсан и поднимает револьвер, сквозь накатывающийся туман ловя на мушку белую рубаху азиата. - Венсан... - услышал он нежный, неправдоподобно нежный голос. И обернулся на него, и увидел ее - свою черноволосую богиню, поразившую его когда-то в самое сердце. Она звала его, она протягивала к нему руку. - Пойдем со мной, Венсан, - Виргиния взяла его за запястье, и он обрел в ней опору. И неважно было, что впереди, в проеме коридора гудело и рвалось пламя - Венсана вела она. - Пойдем, Венсан. Пароход ждет, - нежнее вздоха раздалось из гудящего пламени.