Без света чувства ярче

      Погода в первой половине весны, особенно в северной столице России, оставляет желать лучшего. Хотя, что тут скрывать — в марте Питер воистину ужасает слякотью, сыростью и ещё большей серостью, чем в какое-либо другое время. Вот и сегодня с самого утра лил дождь, как будто кто-то выкрутил холодный душ на полную, изредка убавляя напор воды, но выключать до конца даже не думая. Юра весь день провалялся в кровати, глядя на крупные капли, стекающие по стеклу, и слушая музыку, потому что выходить из дома не было желания даже в случае острой необходимости, которой, к счастью, не возникало, а без чего-то вкусного к чаю вполне можно было выжить — никакие печеньки не стоят того, чтобы промокнуть хуже дворового кота.       За таким ответственным и важным занятием, как ничегонеделание, время летит незаметно, и вот уже часы в нижнем правом углу монитора оповещают о том, что через двадцать пять минут наступит полночь. Усталости не было ни в одном глазу, да и кружка кофе в руке не настраивала на сон в ближайшие несколько часов, поэтому, когда в комнате резко погас свет, тишину нарушило ёмкое недовольное «Блять!» и тяжёлый вздох. Юрий уже точно не помнил, когда в последний раз отключали электричество. Кажется, это было ещё в начальной школе, а может и раньше, поэтому за столько лет мысли купить фонарь или хотя бы свечи даже не возникало. Включив в телефоне фонарик, который сносно освещал комнату, парень вновь сел за ноутбук, с ужасом обнаруживая, что зарядки осталось, как услужливо высветилось на мониторе, на три минуты. Выругавшись, Юра захлопнул крышку и снова взял телефон — не лучшая замена компьютеру, но написать кому-нибудь гневную речь о несправедливости жизни можно. Только вот уже через пару секунд выяснилось, что трафик закончился, поэтому если и ругаться, то в компании самого себя, в гордом одиночестве.       Когда сверлить взглядом едва освещаемый потолок надоело, блондин подошёл к окну и открыл шторы. В нескольких домах напротив света не было ни в одной квартире, а значит ждать электричество в ближайшие несколько часов — пустая трата времени. Заняться было решительно нечем, минуты тянулись хуже, чем жвачка на подошве новых кроссовок, а фонарик телефона неумолимо снижал уровень заряда батареи, угрожая выключить единственный источник света к середине ночи. Только вот даже пара часов — чертовски долго, если сидеть, вглядываясь в тёмные углы, в то время, как сознание услужливо подкидывает все известные страшные истории и кадры из фильмов ужасов. Сейчас Плисецкий мысленно проклинал себя за любовь к подобному жанру, но ещё больше «ласковых» слов было послано в адрес фильма «Не бойся темноты» — после подобного как раз темноты и надо начать бояться. Просмотрев меню телефона на содержание хоть чего-то интересного, чем можно было бы убить время, и не найдя ни одной игры, Юра прошёл на кухню и щёлкнул кнопку чайника. Реакции не последовало, а парень в сотый раз за вечер проклял электричество, точнее его отсутствие.       От скуки на глаза попались шкафы. Перебрав книги, Юра для себя отметил, что обязательно при первой же возможности нужно зайти в книжный, потому что всё было давно прочитано, перечитано, а некоторое ещё и не по одному разу. Ломать зрение над тем, что и так помнишь, не хотелось совершенно, поэтому вариант с чтением больше не рассматривался. Перевернув все полки вверх дном, в самом дальнем углу под кучей бумаг и тетрадей Плисецкий обнаружил целую стопку антистрессовых раскрасок, которые когда-то давно заботливо принёс Виктор на замену забитой до неприличия аптечки всевозможных седативных средств, продающихся без рецепта. Спокойнее Юрий от этого не стал, но всё же швырнул листы не Никифорову в лицо, а в дальний угол шкафа, предпочитая успокаиваться более эффективными методами. Нетрудно было догадаться, что карандашей, фломастеров или хоть чего-то, чем обычно раскрашивают, в квартире нет и вряд ли когда-то вообще было, а кровопусканием в полночь в темноте заниматься — не лучшая идея, так что спустя минут десять в тумбочке были найдены чёрная и красная ручки. Картина получится не самая позитивно-радужная, но это лучше, чем вообще ничего.Терпения у Юрия хватило ровно на двадцать минут, — после этого лист бумаги был смят и брошен куда-то к окну, а нервы расшатались ещё больше. Выпив несколько таблеток пустырника, парень решил попробовать уснуть, завернувшись в мягкий плед.       Глаза закрывались максимум на пять минут, а потом снова открывались, отчего их хотелось выколоть красной ручкой. А может быть и чёрной — это уж какая под руку первая попадётся. Сон никак не шёл, в голове были прокручены все известные и неизвестные хорроры, криминальные новости, рассказы о призраках и много чего, что вообще никак не должно вспоминаться посреди ночи в темноте. Резко сев на кровати, Юрий схватил телефон, вновь включил фонарик и обречённо выдохнул, увидев, что буквально через семь минут останется в полной темноте наедине с бессонницей и хорошей фантазией. Взвесив все «за» и «против», а также заперев гордость в дальнем чулане сознания, парень быстро набрал уже заученный наизусть номер и стал считать гудки. Вероятность, что вызываемый абонент ответит во втором часу ночи, крайне мала, но попробовать стоит.       Когда Юра уже собрался сбросить вызов и потратить последние минуты света на поиск хоть какой-нибудь свечи, гудки прекратились, а из трубки послышалось шуршание.       «Юр, сейчас почти два часа ночи», — голос сонный и очень уставший.       «Без тебя знаю, придурок. В смысле… В общем, у меня отключили свет, ноутбук умер, инет на телефоне кончился, зарядка тоже долго не продержится и уснуть не получается», — Плисецкий говорил быстро, боясь, что аккумулятор разрядится в самый неподходящий момент.       «И чем я тебе помогу? Сказку прочитать на ночь?» — ответ приходится ждать секунд десять.       «Иди нахуй! Вообще не смешно», — Юра раздражённо сжал телефон в руке так, что костяшки побелели от напряжения.       «Юр, ну не злись, прости меня», — судя по голосу, собеседник смирился с тем, что сон ему теперь не светит.       «Бесишь, без тебя справлюсь», — парень уже хотел сбросить вызов, но батарея, издав предсмертный писк, полностью разрядилась, погружая комнату в абсолютную темноту и тишину.       Вот теперь точно безвыходная ситуация — остаётся лишь лечь и ворочаться почти до утра в попытках уснуть, что Юрий и сделал бы, но чуть больше или чуть меньше, чем через сорок минут (сложно судить о времени без часов) в дверь постучали, заставляя подскочить на месте от неожиданного звука, который в ночной тишине казался слишком резким и громким. Встав с кровати и дойдя на ощупь до входной двери, парень посмотрел в глазок и проклял электриков до четвёртого колена, потому что в подъезде стояла кромешная тьма. Когда стук повторился, Плисецкий сделал глубокий вдох, как бы убеждая себя в том, что через закрытую дверь маньяки не страшны.       — Кто? — вопрос прозвучал слишком грубо и раздражённо.       — Сам разбудил посреди ночи и даже не ждал? — в знакомом голосе слышится усмешка.       Два оборота замка, и дверь открывается, а ночной гость проходит в квартиру, шурша пакетами и освещая себе дорогу телефоном. Юрий вновь закрывает дверь и щурится, когда глаза, привыкшие к почти полной темноте, встретились с источником света.       — Чем ты там шуршишь? Привёз пакеты, в которых меня в лес по частям повезёшь? — Плисецкий прошёл на кухню, всё же врезаясь по дороге в дверной косяк и покрывая его многоэтажным матом, за что получил подзатыльник от Виктора.       — Вообще-то, сладостей тебе принёс, а то какой стресс ребёнок испытал — столько времени в темноте один просидел, — мужчина поставил пакет на стул и достал несколько свечей, которые расставил на столе и зажёг отыскавшейся в кармане зажигалкой.       — Я сейчас тебя из окна полетать выкину, — Юра буквально зашипел от злости, а ярко-зелёные глаза почти сверкали в темноте от ярости.       — Котёнок, не шипи, я ради тебя посреди ночи встал и объехал несколько круглосуточных магазинов, — отодвинув свечи так, чтобы они не мешались, Виктор выложил на стол всевозможные сладости и продолжил разбирать пакеты.       В следующие несколько минут на столе оказались бутылка обычной воды, газированной, газированной с лимоном, с малиной, с лесными ягодами, несколько видов газировки всевозможных цветов, зелёный, чёрный и ягодный чай, а картину завершила аккуратно выставленная в самом конце бутылка, как можно было рассмотреть благодаря свечам, красного вина. На немой вопрос Юрия, удивлённо вскинувшего светлую бровь, Никифоров лишь пожал плечами, мол, всего по чуть-чуть и на всякий случай. Плисецкий сел на стул, быстро обнаружил белый шоколад, раскрыл упаковку и принялся за поедание любимой сладости, пока Виктор изучал содержимое шкафов на наличие штопора и бокалов.       — Вить, а ничего, что я как бы не пью, и ты сам мне запретил? — Юра внимательно смотрел то на разливаемый по бокалам алкоголь, то на мужчину, откладывая пустую упаковку из-под шоколада.       — Если со мной и чуть-чуть, то можно, — Виктор протягивает парню прозрачный бокал с тёмно-бордовой жидкостью на дне. — К тому же, так ты точно в скором времени уснёшь.       — Если хочешь побыстрее уехать, то можешь валить хоть сейчас. У меня теперь есть куча воды, еды и хоть какое-то освещение, — блондин делает небольшой глоток, чуть морщась от привкуса алкоголя в напитке с приятной кислинкой.       Задумчиво посмотрев на бутылку дорогого вина пару секунд, Виктор наполнил бокал чуть больше, чем на половину, и залпом выпил содержимое — не ради вкуса и не чтобы напиться. Всего лишь доказательство того, что за руль теперь точно нельзя, и никто никуда уходить не собирается. Таких красноречивых действий Юре было вполне достаточно, и парень облегчённо откинулся на спинку стула, исподлобья вглядываясь в темноту, слабо разбавленной тянущим светом, как маленькое ярко горящее солнышко.       Взгляд уткнулся в верхние углы; помнится, дедушка часто водил под потолком старо-советским плетёным веником, убирая липкую паутину. А Юра давно уже не убирался, и домашним паукам следовало бы оформлять договор по поводу проживания и съёма квадратных метров.       Но всё это шутки. Плисецкий заметно выпрямляется, глубоко и шумно вдыхая, отпивая вина побольше — представлять, что где-то над головой кишит и размножается первый страх детства в гнетущей сознание темноте чистой воды самоубийство и билет до психушки. Вместе с вином Юра глотает удушающий ком невысказанных слов, опускает голову и ставит бокал на край стола, силясь подняться на негнущихся ногах и уйти в небытие. Только в небытие глаза впору выкалывать и ноги ломать.       В гостиной он еле добирается до дивана, изводит гладкие стены ладонью, по пути замечает неровности, но честно слово, пальцы дрожат пуще прежнего, чем на кухне — с минимальным, но хоть каким-то наличием света, — и Юра падает на диван, почти на него заваливаясь, вовремя подпирая голову ладонью, до сведенного локтя упираясь в подлокотник. Тело прошибает ступор, пальцы еле шевелятся, на расстоянии вытянутой ладони — пустота, что льётся тянущим сладковатым ликёром, таким же сладким как патока и сахарный сироп; Юра еле отрывает руку от бедра, тянется за призраком своего страха, но режущая, притупленная боль ногтей о ладонь проясняет сознание на секунду раньше, чем Виктор заходит в комнату с горящей свечой на чайной тарелочке, а жжение под кожей расходится в стороны, как свет в космосе от звёзд-гигантов, доходящий сквозь материю до самой Земли.       Никифоров ставит свечу на свободную полку шкафа, едва прищуриваясь в гнетущей тишине; расслабленно подходит к подростку, усаживается рядом без возможности Юре вырваться, но… Виктор только едва накрывает левую ладонь мальчишки, нервно дрожащую, как прокажённую тремором, утыкается подбородком в его острое плечо и опаляет нежную кожу лица теплым невесомым дыханием.       — А я рядом, — трепетно шепчет, поглаживает большим пальцем тыльную сторону тонкой ладони, ощущая каждую косточку. — Юра? Я всё ещё тут.       Всполохи огня колыхаются, аккомпанируют ветру за окном, танцуют перед глазами и отражаются в чужой зелени. Плисецкого заставляют обернуться чужие руки, тёплый голос, столкнуться нос к носу и утонуть в усмешке, тянущейся тонкой линией губ.       — Ты идиот.       От Юры вином почти не пахнет — или же Виктор этого банально не чувствует, — его голос сипит в порыве разреветься малым дитём, и холодные ладони в горячих дрожать не перестают, ни разу, только подросток тянется вниз, наваливается и глубоко дышит, вжимаясь лбом Вите в грудь.       — Идиот-идиот-идиот, как же бесишь! — Юрка начинает стучать по сильным плечам Никифорова, не больно — ощутимо; он валит мужчину на диван, лежит на нём, точно настоящий котёнок, и бьёт-бьёт-бьёт, хватается за тёмную мягкую ткань кофты и крепко жмурится, пытаясь расцарапать кожу прямо через одежду. К чёрту.       Виктор лишь улыбается и прижимает подростка к себе, а тот извивается ощетинившимся котёнком то ли от раздражения, то ли так, для вида. Шипит непонятливо, всё-таки умудряется оставить две красные полосы на чужом плече, но Никифоров объятия не разжимает, чужие ногти на своей коже почти не чувствует, и даже тихо под нос смеётся, приподнимаясь на две быстрых секунды, целуя белокурую макушку; вновь откидывается на диван, и в крепких объятиях греет подростка, закусившего губу до боли.       Мальчики ведь не плачут, а Юре очень хотелось — от распирающих изнутри чувств, дробящих острые рёбра. Он слышал, как мерно бьётся сердце Вити, прижимаясь ухом к его груди, чувствовал под кончиками пальцев его горячее тело и на невинный поцелуй впился ногтями сквозь кофту, не сильно, Виктор выглядит словно невосприимчивым к боли. Это не задевало, но коробило. Плисецкому хотелось в лицо впиться, расцарапать его к чёртовой матери, чтоб идеальным не казался, не мучил в кошмарах и не улыбался так… как сейчас.       — Придурок, — шепчет мальчишка, приподнимая голову и проводя кончиком носа по крепкой тёплой шее, подгибая ноги и подползая выше.       — Такой дебил, — чужие ладони сильнее обнимают за талию, обводят плавные изгибы юношеского тела, запоминая на ощупь через одежду, какой мягкий и ласковый бывает Юра в надёжных руках.       — Ты невыносим, Вить, раздражаешь.       Отчасти пробивает на дрожь. Обоих.       Плисецкий в отместку кусает Никифорову шею, сжимает зубы и всё ждет, когда тот хотя бы ойкнет — только лишь его пальцы опускаются на бёдра, а сам он прекрасным изваянием позволяет Юре самовольность.       — Бесишь.       Подросток откидывает голову на чужое плечо, сквозь толщу густой ночной пелены углядывая след собственных зубов на Викторовой шее, что выглядит, конечно, потрясающе. Хотя бы потому что это делал сам Плисецкий.       — Закончил? — интересуется мужчина, скашивая взгляд вбок, встречается взглядом с целыми фейерверками из взрывающихся эмоций и почти утопает в заботе к этому существу, крепко жмущемуся, несмотря на всё своё негодование.       Юра недовольно щурится, поджимает губы, а в тишине слышно, как он клацает зубами — точно что-то откусит, — и раз, и два, на пятом уже кажется, что подросток просто хочет зубы в крошево превратить.       Виктор проводит пальцами по чужой щеке невесомо — мягкой, — подросток чуть ли не вскидывается от гнева, а глаза-океаны-ледяные морозы на стёклах чаруют до защемившего упрямства лежать на месте. Он слушается, давит волнение и взгляд опускает. Прикрывает веки, впервые выдыхая, принимая участь давиться темнотой.       — Я останусь, пока не включат свет.       «Да пошел ты».       «Только через мой труп ты здесь вообще останешься».       «А обратно пешком?»       У Виктора вкрадчивый тон низкого голоса в сочетании с природным умением говорить на выдохе и сводить с ума.       На секунду, совсем малую и ласковую, Юра позволяет себе утонуть в крепких уютных объятиях, насладиться исходящим ароматом одеколона, шампуня на кончиках волос и геля для душа — видно вырвал либо из душа, либо из постели.       Пальцами подросток нащупывает сердце под рёбрами, дорогое, важное, которое эфемерно воруют и, порой, не отдают даже после смерти. Под мерный стук именно этого сердца Юре вовсе не кажется, что давящее ощущение тяжелейших страхов разъедает, обгладывая косточки, но Виктора царапает и царапает, чувствует на лице его прерывистое дыхание, приятное, и слабость в руках — абсолютную.       Это почти что колыбель, так детей укладывают, пока они прислушиваются к стуку сердца матери, а Юра — маленький котёнок. Никифоров не может оставить того в удушающем мраке, слишком важен он для него.       Через несколько минут в квартире раздаётся тихий глухой щелчок, в коридоре загорается не выключенный с вечера свет, и слышно, как начинает работать техника. Виктор улыбается одними уголками губ, глядя на мирно спящего парня, и прикрывает глаза.       Сегодня Юра не останется в квартире один, а свет… да какая разница, когда его включили?