По венам

      Они всё ещё избегают друг друга. Не касаются, не общаются и лишь чудом не нагнетают обстановку на съёмочной площадке. Мэттью лишь урывками смотрит на Гарри из-под чёлки, наблюдает, одним только взглядом защищая и обволакивая в прозрачный кокон, словно прячет алую розу под стеклянным куполом, как в том самом мультфильме. Гарри же старается не замечать своего соулмейта и игнорирует колючий холодок, слишком часто пробегающийся в последнее время по всему позвоночнику.       По иронии судьбы, их персонажи тоже в ссоре. Тоже установили между собой широчайшую Китайскую Стену, которую может не заметить, наверное, только слепой. Актёрам подобное положение даже на руку. Все хвалят за «говорящие» взгляды, хлопают по плечу и благодарят за отлично проделанную работу, вот только Мэтт вновь начинает кашлять болезненно по ночам, чувствуя, как все рёбра медленно выворачивает чёртова магия душ. Кости острыми, ломаными концами царапают лёгкие, и актёр действительно каждое утро просыпается с удивлением на лице.       Живой? Можешь идти? Лучше бы умер на собственной кровати. Тогда бы вся эта чертовщина закончилась.       У Гарри же ситуация ещё хуже. Гарри приходится постоянно греть свои холодные пальцы в больших ладонях Мэттью, чтобы избавиться от чёрных узоров возле уголков глаз и на шее, которые приводят к вечной головной боли и ухудшению зрения. И, кажется, что уже каждый на съёмочной площадке начинает замечать то, что подобное «лечение» требуется всё чаще, а сияние становится с каждым разом всё слабее и слабее. Первый признак, как говорится. Первые звоночки о надвигающейся катастрофе.       Мэтт устало заглядывает в глаза своего соулмейта и улыбается настолько затравленно, что даже у Гарри начинает щемить в груди. Вселенская печаль плещется где-то на дне ореховых глаз, спрашивая: стоит ли вся эта игра пережитых мук? Стоит ли действительно дальше обманывать самих себя, гнаться за прошлым, отвергая естественное будущее? Стоит ли страдать ежесекундно и убиваться в прямом смысле этого слова?       Гарри не знает ответа на эти вопросы. Он лишь, как последний трус, выдёргивает свои руки из ослабевшей хватки Мэттью и, резко развернувшись, прячется вновь в своём трейлере. Мэтт бы хотел как-то на это отреагировать. Хотел бы окликнуть, прижать к себе и никогда в этой жизни больше не отпускать. Хотел бы избить лицо любимого до ссадин на скулах и разбитых губ, вот только сил уже больше нет. Совершенно не осталось. Дышать бы через раз — уже счастье.       Ему кажется, что весь его организм ломается. Сердце перестаёт работать в обычном режиме, тарахтит, глохнет беспомощно, будто старый двигатель, бьётся с перебоями. Иногда застывает на несколько мгновений, словно задумываясь над тем, нужно ли ещё мучить своего хозяина или же отправить на долгожданный покой? Но, к сожалению, в итоге ставит галочку напротив первого варианта и возобновляет свой бег. Жестокий мир. Жестокое, израненное сердце.       Вот только Мэттью не видит, как сжимаются кулаки Гарри за дверью трейлера. Не видит вздувшиеся от напряжения вены и не замечает искусанные по бессонным ночам губы. Гарри, откровенно говоря, уже и сам не может понять, что происходит. Если раньше он разворачивался и уходил, даже не попрощавшись, из-за злости и ненависти, то что сейчас заставляет его убегать от тяжёлого взгляда зелёных глаз? Страх? Постепенное осознание? Чувства?       В таком монотонном режиме проходят две недели. Гарри всё ещё убегает, Мэтт же тоскливым Хатико смотрит вслед. И всё это уже кажется отработанной, чёткой системой, с которой можно смириться, к которой можно привыкнуть, не чувствуя пожара в области сердца, вот только рушится она окончательно в тот момент, когда наступает время съёмки двадцатой серии. И именно в ней происходит чёртово воссоединение героев.       Гарри — если быть честным, то его персонаж, — смотрит слишком надломлено и преданно. И вся мимика молит о прощении. Просит о том, чтобы вновь приняли, оберегали, защищали. Рука Гарри, как это обычно и бывает, холодная. Пальцы медленно обхватывают запястье, двигаются вверх, ощупывая вены и мышцы, скользят по плечу к шее, заставляя немного нагнуться. Мужчины, как и прописанно в сценарии, аккуратно соприкасаются лбами и дыхание смешивают, обжигают друг друга взглядами, проскальзывая ими под черепную коробку через расширившиеся зрачки. Электричество медленно окутывает тела актёров, отражаясь в глазах сиянием лазурным, и губы двигаются в миллиметрах от чужих.       — Поцелуй меня. Прошу.       Чувства героев каким-то невероятным образом смешиваются с чувствами актёров. Даже Гарри захватывает волна какого-то ошеломляющего по своей силе отчаяния, томящейся боли, плавающей на мрачной глубине души.       Они целуются, вцепившись мёртвой хваткой друг в друга, дышат этим поцелуем, живут, срываясь иногда на хрипы. И Гарри не знает, вжился ли Мэттью столь сильно в роль или нет, но всё же стирает большими пальцами незаметные пока всей съёмочной площадке слёзы. Губы у Мэттью греховно сладкие и невероятно мягкие, а руки прижимают к себе за талию настолько сильно, что не вырваться. Он словно пытается слить тела воедино, чтобы уже никогда не расставаться. Чтобы хотя бы тела были сплетены, раз между душами развернулся огромный каньон.       Лишь на периферии Гарри понимает, что поцелуй слишком затянулся. Но бывает в практике и такие моменты, когда актёрам позволяют экспериментировать в подобных сценах, а монтажёры уже сами позже выбирают подходящие, более сочные кадры.       Но всё же чужой голос раздаётся раскатами грома над головами всей съёмочной группы, оповещая о конце рабочего дня и разбивая на хрупкие осколки иллюзорный мир, выстроенный соулмейтами за несколько мгновений. Актёры медленно отрываются друг от друга, и в этот раз уже Мэтт прячет взгляд, заламывая собственные руки за спиной. Гарри следит, тяжело дыша, как Даддарио начинает медленно пятиться назад, бледнеет с каждой секундой всё больше и больше, а дальше… Дальше всё происходит слишком быстро.       Мэтт поднимает взгляд, встречаясь им с Гарри всего на секунду, и уже в следующее мгновение глаза Мэттью закатываются, ноги подкашиваются, и он, начинаясь заваливаться набок, падает, хорошо приложившись бедром о бетон.       Помощники подбегают моментально, не позволяя Гарри даже сделать и шага. Кто-то кричит о том, чтобы скорее вызывали медицинский персонал, дежурящий неподалёку, кто-то бежит за водой, а Гарри просто не может заставить себя сдвинуться с места, прекрасно понимая, на чьих плечах лежит ответственность за состояние актёра.       Мэттью мгновенно облепляют люди, но стоит только доктору появиться на площадке, как толпа рассасывается, предоставляя лежащему актёру больше воздуха. К носу Даддарио подносят платок с нашатырём, плещут водой и бьют по щекам, но ничего не происходит. Веки Мэттью не поднимаются, конечности не двигаются, и нет никакой реакции на какое-либо воздействие на его организм.       — Пульс не прощупывается!       И только сейчас Гарри по-настоящему ощущает связь соулмейтов. Когда девушки за спиной начинают испуганно перешёптываться, почти рыдать, в голове актёра что-то щёлкает, и ноги сами начинают идти вперёд. С каждым шагом сердце в груди заходится всё сильнее, разгоняя адреналин по всему телу, а в сознании бьётся лишь чёткая установка.       Быть рядом. Спасти. Дать возможность вдохнуть хотя бы ещё раз.       Гарри садится рядом с Мэттью и, не обращая внимания на восклицания врача, забирает соулмейта к себе на колени. Склоняется и шепчет тихо, касаясь губами виска:       — Очнись, глупый. Не хватало, чтобы ты из-за меня ещё умер. Прости, хорошо? Прости за всё. Только очнись.       Гарри сам не осознаёт, когда начинает плакать, вот только губы начинают предательски дрожать, а вместе с ними и голос, руки, всё тело. Пальцы сжимают аккуратно сильные, мощные плечи, и контраст тел мгновенно меняется. Сейчас Гарри ощущает себя чёртовой печкой, держа в руках такого бледного и холодного Мэттью.       «Не так всё должно было быть. Твоя вина. Ты допустил это. Ты!», — бьётся набатом в сознании. Мысли звенят, дрожат, путаются, когда тело соулмейта не переливается привычной лазурью, и в груди зарождается настоящий ураган, именуемый Паникой.       — Ты же не посмеешь меня бросить, идиот. Я попытаюсь, хорошо? Я попытаюсь быть твоим соулмейтом, но для этого ты должен очнуться. Мэттью. Давай же. Прошу тебя. Мэтт…       Шам мягко очерчивает пальцами скулу Мэттью, проскальзывает по виску к волосам и приподнимает аккуратно голову. Не думает, откинув страх на самый задний план, лишь действует интуитивно, когда, склонившись, целует. Сам. Не по сценарию или чьей-либо прихоти. Гарри наконец-то распечатывает собственное сердце, и магия сапфировая смешивается с лазурной — это души тянутся друг к другу.       Слетают кандалы, и звук разорвавшихся цепей слышится, наверное, всему миру, стоит лишь только Гарри вдохнуть вновь жизнь в тело своего соулмейта. Мэтт вздрагивает всем телом в крепких объятьях, вдыхает глубоко через рот и наконец-то распахивает глаза. Взгляд затуманенный, ничего непонимающий, но сияющий. И Гарри следит завороженно за тем, как радужка медленно меняет свой цвет. Как привычное и уже отчего-то родное сияние тела поднимается по шее, огибает скулы, останавливается узорчатой маской, а затем и вовсе пропадает, исчезая с кожи, но появляясь в глазах. Привычная зелень сменяется долгожданной лазурью, и соулмейты даже не могут позволить себе моргнуть, сохраняя навсегда в своей памяти всю магию момента.       Они оба дышат через раз, ощущая львиную долю силы во всём теле. Сердце стучит где-то в районе горла, отбивая бешеный темп, что пульс оглушает, затмевая все окружающие пару звуки. Соулмейты смотрят друг на друга, до конца не веря в происходящее, а затем Гарри наконец позволяет себе закрыть глаза с облегчением, когда радужка Даддарио полностью меняет свой цвет — знак истинного слияния душ соулмейтов.       — Мне действительно нужно было на несколько секунд умереть, чтобы ты меня смог принять?       Гарри фыркает куда-то в грудь Мэттью и хочет ответить колко, что-то про привычную ненависть, или хотя бы заткнуть, но молчит. Лишь вдыхает запах кедра, запечатывая его на дне лёгких, и сжимает пальцами неосознанно немного подрагивающие плечи.       Голова невероятно кружится от пережитого стресса, осознание начинает постепенно тисками давить на виски, возвращая головную боль, но всё вновь теряет свою значимость, когда Гарри чувствует длинные пальцы в своих волосах. Мэтт, который лишь минуту назад балансировал на тонкой границе между жизнью и смертью, улыбается сейчас широко и гладит мягкие волосы своего соулмейта, заставляя поднять голову и посмотреть в глаза.       Лазурь встречается с сапфиром, окрашивая широкой мягкой кистью посеревший за несколько лет мир. И улыбка непроизвольно становится ответной. Вымученной, смирившейся с тяжестью выбранного решения, но всё же настоящей.       И, да. Мэтт абсолютно прав. Сегодня, в тот самый миг неконтролируемого ужаса за свою половину души, они умерли вместе. Во всяком случае, прошлый Гарри — уж точно.