По венам

      С недавних пор Гарри предпочитает алкоголю спорт. Да и время не позволяет напиваться до беспамятства, ведь с утра нужно идти с абсолютно свежей головой на съёмочную площадку, а вот крепкий бурбон — Шам знает на личном опыте, — слишком долго выветривается из организма, стирая на некоторое время реплики из памяти.       Поэтому Гарри, сцепив челюсти, колотит грушу, наверное, уже битый час. Мышцы гудят, звенят, каменеют, пытаясь убедить своего хозяина остановиться и одуматься, но актёр лишь прерывает тренировку на несколько мгновений для того, чтобы стряхнуть с рук усталость и начать всё сначала.       Вечером Гарри, смыв с себя грим, включает на максимальную громкость музыку, закрывает глаза и отдаётся полностью ритму. Выпад, словно кобра бросается на свою жертву. Движение рук больше напоминает взмах крыла — элегантный, плавный, но в то же время наполненный животной, хищной силой. Сердце в груди бьётся быстро, сливаясь с ритмом музыки, и в голове крошится под чёткий бит последняя мысль. Нет больше сознания, терзающего душу. Лишь шаг, острый выпад и дыхание горячее, обжигающее собственные лёгкие и губы.       Гарри почти порхает над бетонным полом, взвивается вверх дикой птицей, желающей улететь высоко, в небо, подальше от проблем земных. Подальше от людей.       Вот только гравитация тянет вниз безжалостно. Цепляется зелёными лианами, оплетая ноги, тянет, пытаясь погрузить в болото без малейшего шанса на спасение. Грудь ветки ореховые тисками сжимают, прорезаясь сучками под рёбра, ближе к сердцу. И нет возможности избежать этого наказания. Лишь смотреть в большие глаза с радужкой цвета молодого ореха и не понимать, к кому ненависть больше. Мэттью или самому себе.       Он почти не удивляется, когда узнаёт о постельной сцене. Режиссёрам нужны деньги, шум прессы и счастливый визг фанаток. Гарри же нужны деньги, ведь агент что-то настойчиво твердит про увеличение гонорара и новые статуэтки на полке. Будто Гарри сейчас интересны эти стеклянные игрушки.       Гарри соглашается и кровью подписывает свой смертный договор. Мэттью, кстати, тоже. Их сцену должны снимать через пять дней, и, в принципе, всё выглядит не так уж страшно. Из-за невысокого возрастного рейтинга, никто не просит обнажённые ягодицы или ещё чего хуже.       — Нет. Просто стянете друг с друга рубашки и потрётесь немного. Терпимо же?       Актёры кивают устало и почти на автопилоте. Терпимо, конечно, и даже, наверное, красиво, если учитывать их лазурную связь. Вот только каждый почему-то морщится от этого вульгарного «потрётесь». А ещё Гарри отчётливо слышит, как тяжело сглатывает рядом сидящий Даддарио. Вот же веселье будет.       Доминик откровенно стебётся над мужчинами. Строит глазки, усмехается и шутки отпускает, из-за чего получает смачный подзатыльник от Кэтрин. Актриса берёт нерадивого шутника за шкирку и утягивает куда-то за угол, шипя злостно мораль на ухо. Гарри провожает экранную парочку равнодушно стеклянным взглядом и вновь принимается за тренировку.       Нет, Дом, не для Даддарио стараюсь, представь. Просто надеюсь, что мои лёгкие не выдержат этой нагрузки и сами откажутся функционировать. Просто мой соулмейт слишком заботливый, понимаешь? Лишь увидит почерневшие вены на висках, так сразу же за руки берёт с этим уже доставшим до глубины души «потерпи». И ладно бы просто держал, так ещё и по запястьям гладит пальцами, представляешь? Надеюсь, что неосознанно. Так и живём, Дом, так и живём.       Ночью Гарри почти не спит. Выматывает себя перед сном очередным танцем, вот только ворочается всё же в кровати три часа, а потом просыпается от кошмара, где в лёгкие попадает болотная вода, а травы ядовитые горло оплетают, опять тянут на самое дно. И захлёбываешься, задыхаешься. Умираешь медленно, но точно.       Гримёр вздыхает, глаза закатывает и просит сесть уже на стул, чтобы можно было скорее начать работать. Белки глаз у Шама покрасневшие, в мешках под ними можно спрятать несколько морских свинок, а ещё лицо непонятного оттенка, из-за чего слой косметики увеличивается в несколько раз.       На Гарри надевают рубашку почти невесомую, но компенсируют вес многочисленные цепи и шипы на кашемировом пиджаке, который Гарри со скепсисом осматривает в зеркале. Откровенно говоря, хочется проторчать в гримёрке ещё несколько часов, а лучше — дней, вот только ассистент, сжимая в руках многочисленные листочки с графиками и указаниями, поторапливает вежливо, ведь «все уже собрались, мистер Шам. Ждём Вас».       У мистера Шама сейчас сердце где-то в горле бьётся, вызывая рвотные позывы. Хочется заставить себя поверить в то, что сцены снимут быстро и без проблем. Ведь Гарри ни в первой раздеваться перед камерой, целовать кого-то почти обнажённого, вот только целовать придётся Мэттью, видя под опущенными веками ненавистное свечение.       Мэттью выглядит спокойным. Прижимается плечом к стене, держа в руке уже давно остывший кофе и, заметив Гарри, кивает в знак приветствия.       Подбородок вниз — «привет», вправо — «пойдём, иначе нам сейчас шею свернут», изогнутая немного бровь — «волнуешься?», едва заметное движение плеча — «мой желудок свернулся в комок, но жить буду».       Они общаются, словно немые, условными жестами, потому что Мэттью не доверяет собственному голосу, а у Гарри особого желания болтать нет. Все эти кивки и взгляды говорящие устраивают обоих. Почти.       Съёмки идут уже третью неделю, и за всё это время Мэтт прикасается к своему соулмейту лишь тогда, когда это прописано в сценарии, либо для излечения. Гримёры могут исправить любой недостаток кожи, скрыть все шрамы, вот только метки чёрные убрать невозможно. Чёртова магия будто высмеивает, демонстрирует всему миру грех, который берут на себя двое. Судьба не любит, когда её пытаются обдурить, верно?       Когда актёры становятся на свои метки, режиссёр ещё раз напоминает сценарий, даёт указания, и свет немного меняют. Камера съезжает вбок, беря Гарри крупным планом, и актёр вдыхает глубоко, вживаясь, наконец, в роль. Сейчас самое главное — избавиться от собственных мыслей, погрузившись полностью в сознание своего персонажа. А персонаж должен в данный момент улыбаться игриво, стягивать с плеч звенящий от цепочек пиджак и манить пальчиком поближе к кровати. И всё это в гробовой тишине, где слышен каждый шаг и вздох.       Мэттью, как и прописано в сценарии, поддаётся резко, сжимает пальцами бока. Микрофон, висящий над головами актёров, беспощадно убивает какую-либо атмосферу, но на то они и профессионалы, чтобы не замечать подобного.       Стоит только Мэттью запустить пальцы в волосы Гарри, как их тела начинают слабо переливаться, а по павильону раздаётся звонкое «снято!». Актёрам поправляют причёски, меняют немного метки и просят повторить всё заново. У Мэттью губы после третьего дубля становятся ещё пухлее, а у Гарри зрачки расширяются. Но это, наверное, норма. Тело и сердце соулмейта, увы, сражаются по разную сторону баррикад.       Спустя наконец отснятые поцелуи и сбрасывания с себя одежды, мужчины падают на кровать, и Гарри выгибается в спине, ногтями проведя по спине Мэттью. Гарри знает, что этот момент обязательно попадёт крупным планом в конечный вариант, вот только жалеет о содеянном ровно в тот момент, когда заглядывает в глаза Мэттью.       Поверхность чёртового болота объята пламенем.       Даддарио вклинивается коленом между ног Шама и это, в принципе, нормально для этой сцены, вот только у Гарри всё сжимается внутри. А когда зубы цепляют нижнюю губу, изо рта непроизвольно вырывается шипение недовольное.       Их тела мерцают ярче северного сияния, отбрасывая блики на постель, и Гарри слепнет почти, уверяя самого себя в том, что теряет контроль от мерцания, а не от пальцев длинных, сжимающих талию.       Их останавливают несколько раз, дают новые указания, которые актёры слушают сквозь сердцебиение оглушающее и дыхание рваное, а затем просят вернуться-повторить-изменить-сдвинуться, а Гарри лишь хочется сбежать, чтобы не превратиться в уголь под взглядом липким, пробирающимся под черепную коробку.       Почти тело к телу. Пальцами, на кончиках которых электричество, по рёбрам, груди обнажённой, выбивающими непроизвольно выдох резкий, обжигающий скулы напротив. И взгляд тревожный, голодный, топящий в себе безвозвратно.       Гарри кажется, что мозг его полностью пламенем объят, когда он сам непроизвольно тянется к губам, уже привычно сминая их в поцелуе. Тот выходит какой-то слишком кричащий о любви и ненависти. О сердцах и судьбах разбитых. Отчего-то обещающий и устрашающий, лишь, наверное, поэтому в груди опять тянет и колет. По сердцу скользят лезвия, оставляя борозды кровавые. Врача бы сюда, чтобы заштопать все раны глубокие, вот только останавливаться нельзя — долг зовёт. И плевать на яд мерцающий, скользящий по венам.       Мэттью тянется за последним поцелуем, а Гарри впивается ногтями в плечи. И, быть может, для зрителей это покажется верхней гранью страсти, вот только сам Шам лишь гнев и обиду подобным образом вымещает. Но не отстраняется даже тогда, когда по павильону раздаётся долгожданное «снято!».       Всех благодарят за отлично проделанную работу. Мэтт старается держаться духом и не качаться, стоять ровно на ватных ногах. Кутается в принесённый ассистентом мягкий халат и смотрит на удаляющуюся быстро фигуру Гарри.       Гарри, который в эту ночь засыпает мгновенно. Гарри, которому на этот раз снится огромная кедровая роща. Гарри, который бежит среди высоких деревьев, достающих своими макушками облака. Гарри, который бежит и никак не может найти выход.       Гарри, который только на следующий день слышит верхнюю ноту парфюма Мэттью.       Кедр.