Но это же искусство.

- Ну и чего случилось, где пожар? - недовольно поправляя одежду, спросил Макс. - Ой, ну ты сначала посмотри, потом еще говорить будешь, - я знал, что превзойду все его ожидания, - а теперь - бежим!! Я несильно стукнул его по плечу и со всей силы понесся в сторону классов скульптуры и истории искусства, Друг же демонстративно вздохнул поплелся следом. Мы добежали до лестницы - ей давно никто не пользуется, и она довольно пыльная, так как все в основном пользуются лифтом. Макс недоверчиво переводит взгляд с меня на лестницу и обратно. Я снова толкнул его, на этот раз в плечо: - Ты водишь! - и кинулся наверх, добежав до 4 этажа. Дальше шла старая дверь, покрытая изрядным слоем пыли, но с этим я легко справился: у меня был ключ, я здесь кто-то вроде завсегдатая. Дверь поддалась после недолгих уговоров. Мы прошли на чердак. Здесь было очень чисто, еще бы - моя заслуга, но сейчас не об этом. Я мысленно прикинул расположение кабинетов и прошел в другую комнату, отодвинул золотистую занавеску (к слову, когда я нашел эту комнату, она была просто-таки вся залита золотым светом и искрилась изнутри, поэтому я решил сделать ее именно в таком стиле). Я сажусь на колени, слева ловлю осоловелый взгляд друга, но он все-таки встает на колени, не побоясь замарать свои габана или дольче или ну не знаю я, в общем... и между прочим, не надо тут! Ковер чистейший, светлый с не очень большим ворсом. Так вот, мы ложимся на него и, отодвинув занавеску, видим учителя, сверху сидящего за своим столом. К счастью, мы успели, и основную часть шоу Максу еще предстоит увидеть. Профессор шумно вздыхает, вся напускная строгость испаряется, лицо становится старчески красивым, глаза становятся добрыми и понимающими; очки он с негодованием отшвыривает в сторону, устало потирая переносицу; голос превращается, как по мановению волшебной палочки, не в скрипящий, а настолько плавный и мелодичный, что любой оперный певец пойдет вешаться; живот вдруг сдувается и показываются ярко очерченные кубики пресса; он улыбается, и в уголках залегают морщинки, придавая еще большей старческой красоты, достает небольшую термокружку с кофе и маленькую кружечку китайского фарфора, наливает свежий кофе и с наслаждением выпивает одну, а затем и вторую кружечку. Он смотрит на время и понимает, что скоро придут ученики. Нюхает чашку с чаем, кривится и выливает добрую половину в кадку с фикусом, разворачивает и небрежно сминает бумажки, а конфеты кладет в железную коробочку в сумке. До звонка остается еще несколько минут, и вот вновь перед вами сидит профессор - “злее не найти”, который со всей строгостью смотрит на покалеченную ручку двери. Мы отодвинулись от шторки и, честно говоря, друг посмотрел на меня сначала неверующе, в его глазах читалось что то вроде: "А это действительно НАШ преподаватель?", потом оно сменилось на немного ехидное: "И как ты посмел ТАКОЕ скрыть от меня?", но все же он улыбнулся, и я понял что прощен. Я повалил его на пол и стал щекотать. - Ах, значит, я плохой друг, умолчал и не рассказал ближнему? Аха-ха-ха, сейчас ты поплатишься за свои слова! К слову, он молчал, но что стоит старому другу прочесть это в его глазах) Да, нам по 18, но это не исключает того, что иногда мы любим подурачиться как маленькие дети. Раскрасневшиеся, растрепанные, в перекосившейся одежде, пролетая через поллестницы и пробегая по половине коридора, мы вошли в класс. Наши глаза блестели, а губы то и дело стремились сложиться в улыбку. Глянув на нас, "страшный и ужасный" препод проскрипел что-то про нынешнюю молодежь и ее нравы и опустил взгляд в журнал. Я счел это за приглашение войти и потянул Макса за собой на свои места. Группка девушек засмеялась, когда мы наконец-то "приземлились" - о, ну конечно, приятно познакомиться: их величества - яойщицы. Если в классе есть один, а если повезет, два хоть немного симпатичных парня (а уж если они и дружат не разлей вода, то уж пиши пропало), то им надо обязательно их "подружить", желательно по несколько раз в день.