Дара Диксон
Крокодил-альбинос, вот он кто, подумал Дара. Татуировка рыси на плече сощурилась презрительно: рептилия. Большая, правда, рептилия, и опасная. И всё-таки — холодная кровь, тьфу! Если расколоть череп, никакого дымка, никакого азарта — польётся почти бесцветная жидкость, тепловатенькая, на запах — болота Луизианы. «И прочая дрянь с берегов Миссисипи», как в том кине. Наверняка его первым убийством какой-нибудь крокодил и был. Тотемический. Дух убитого вошёл в тело и зажил в нём, забыв, что плескался когда-то в грязной тинистой воде, а вот повадки остались. Ишь, как скалится. Дара вызвал своё чувство «третьего глаза» — диксоновское проклятие — чтобы разглядеть цвет (или пустоту), но эффект его ошеломил: вроде бы, и пусто, — и на кромке что-то такое переливается, как бензиновые разводы. Непонятно. Такого он ещё не встречал. Вгляделся повнимательнее. Нет, ну точно: это не дырка, это… бесцветие какое-то… но не пустое: словно заполнено маревом горячего воздуха, как в жаркий день над дорогой, когда небо отражается в раскалённом асфальте, и кажется, что впереди разлилась сверкающая лужа. Мираж. И по центру словно маленькое слепящее солнце, точка, которую не сразу и различишь. Белый карлик, вот как это называется. (Он вспомнил лаурину книжку про космос, разглядывали с ней вместе). Дара осторожно отвёл винтовку в сторону. Хорошо, что он не стал стрелять. Плохо то, что инстинкт показывает, как и раньше: опасность. Именно инстинкт, охотничье чутьё, привёл его сюда сегодня. Ведь он просто шёл по городу, сканировал местность, а тут — завернул серый автомобиль, мелькнул какой-то профиль на водительском сиденье — и всё внутри Дары подобралось, ощерилось, рысь зарычала, выгибая спину. Он мгновенно остановился, повернулся, проследив движение авто, заметил, как оно паркуется в тихом переулке, а тип, сидевший за рулём, хлопнув дверцей, уже устремляется к чёрной пасти подъезда. Дара, повинуясь какому-то шестому чувству (или седьмому, если считать шестым специальный диксоновский бонус), вошёл в подъезд пустующего дома напротив, пробрался на крышу, распугивая бомжей и наркоманов своей винтовкой и залёг, выслеживая. А сейчас, спустя полчаса… чёрт возьми, либо это какая-то новая разновидность «дырок», либо… ещё что-то. Тип стоял, небрежно опираясь о балконные перила, и, скалив зубы, разговаривал по сотовому. Если он вдруг поднимет голову, то, возможно, заметит Дару. Резкий звук заставил волоски на шее встать дыбом. Дара сглотнул, его передёрнуло; через мгновение уже он понял: тип смеялся. Будто кто-то рвёт мясо и ломает кости. Если считать, что мясо алюминиевое, а кости железные. Ну и смешочек. Таким пытать можно. То, что последовало сразу за смехом, заставило Дару навострить уши, ибо крокодил произнёс имя «Персиваль»: «Ха-ха, ты в своём репертуаре, Персиваль». Дара чуть развернул голову, чтобы было лучше слышно. Ага. «Да, я сейчас у себя. Приезжай. К восьми». Интересно, совпадение это или нет? В последнее время Дара не верил в совпадения. В последнее время Дара верил только в то, что мир вокруг достаточно сложный, а связи между вещами, людьми и происшествиями — весьма запутанные. Простота закончилась вместе с Коннором, Мэдди и Лаурой, и больше не будет её никогда… К восьми, он сказал. Ладно, посмотрим, что за Персиваль подъедет сюда к восьми. Дара же никуда не спешит. Хотя, пожалуй, и сходит за бутербродом. В половину восьмого он уже снова был на крыше. Хорошо, темно. Улочка узкая, тихая, хотя совсем рядом — автомобили, люди, фонари, реклама. А здесь — огоньки в окнах, редкие прохожие. На углу собралась довольно большая галдящая компания панков, но они скоро куда-то ушли всем стадом, только брошенная бутылка прозвенела, разбившись о кирпичную стену. Небо тёмно-синее; на горизонте — кажущаяся плоской, словно вырезанной из чёрной бумаги, гряда туч. Вечерние звуки, смех. В квартире наискосок кто-то зовёт кого-то ужинать. В квартире напротив — приглушённый свет, крокодила не видать. Машина медленно въезжает в переулок, ищет место, останавливается как раз под Дарой. Из машины выходит кто-то и быстро скрывается в подъезде. Без двух минут восемь. Он или не он? Не успел разглядеть. Через некоторое время непонятно откуда взявшийся крокодил проходит через комнату — открыть дверь, наверное. Дара всматривается с напряжением. У него с собой есть и бинокль. Снова возвращается в комнату… не один… чёрт возьми. Это действительно Персиваль. Тот самый Персиваль. Единственный Персиваль, знакомый Даре: Персиваль Грейвз, лайф-коуч. Что за дела могут быть у него с этой… рептилией, интересно? Садятся на диван напротив окна. Как в кинотеатре. Может, он его, как это называется, «ведёт»? Ну там, клиент, всё такое… хотя «ты в своём репертуаре» — это какая-то не клиентская фраза. Это что-то из разряда долгих отношений. Жаль, не слышно, что они там говорят. (Дара не думает о своих действиях, как о чём-то противозаконном — посягательстве на личную жизнь, например, — и не считает наблюдение неэтичным. Дара охотник. Всё, что он видит, это опасную тварь, в логово которой угодил… хороший человек. Потому что Персиваль Грейвз, лайф-коуч, хороший человек. Уж Дара-то знает.) Это ещё что?! Дара берёт бинокль и подкручивает фокусировку. Так и есть. Тип тянется к Персивалю с поцелуем, вроде как, а тот отстраняется. Не сдаётся Персиваль! Гляди-ка, он уже и лапу свою ему на колено положил… и вторую тоже… Эй, Персиваль, ты знаешь, что рядом с тобой — гигантский ящер?! Однако внутри что-то, кажется, теплеет. И почему тогда они с Грейвзом всё-таки не… ээх, — мотает Дара головой, отгоняя воспоминания. И фыркает: вот какой ты, лайф-коуч! Метода…— Дара задумчиво скрёбет подбородок в трёхдневной щетине и замирает. Смотрите-ка, сдался. Не прошло и минуты. Ух, змея! Как он обвивается вокруг! Удав… не, ну Персиваль-то тоже хорош… уже и футболку снимает… только не говорите мне, что продемонстрировать новую татуировку… что, честно?! Именно так?! Ха-ха-ха-ха-хааа! Как крокодил-то отпрянул! Обжёгся, сволочь… — Дара, не выдержав, фыркает снова и тут же чуть не падает с крыши, поскольку слышит над ухом голос, спокойный, но сдержанно-яростный и поэтому хрипловатый: — Так тебе и надо… — Ты это мне? — Дара уже сгруппировался, развернулся и вскочил на ноги. Молодой человек, лет двадцати пяти, как будто индейской, что ли, крови, длинные волосы, широкополая шляпа, взгляд не отрывается от того же окна, за которым наблюдал и Дара. Тьма, кажется, стала ещё темнее, вьётся жгутами, опасная. — Тебе? — всё так же не смотря в сторону Дары переспрашивает мужчина. Или пацан? Как его назвать? Юнооооошааа? — Нет, не тебе. Этому… уроду. — Блондину? — на всякий случай уточняет Дара. — Ты его знаешь, что ли? — Знаю. Обоих знаю. Дара косится в сторону окна. Персиваль как раз подошёл к стеклу, вглядываясь в их сторону, скользнул взглядом, приподнял брови, подмигнул вроде бы, даже. И опустил жалюзи. — Всё, кина не будет, — длинноволосый присел на крышу, сложив ноги по-турецки. Посмотрел на Дару. Ухмыльнулся. — Ты-то что здесь делаешь? — Я… охотник, — ответил Дара, тоже присаживаясь. Сосредоточился, просканировал внезапного соучастника «третьим глазом». Присвистнул. — Ты… не демон? — Полукровка. — То-то я смотрю, у тебя… странный… цвет… как будто вихрящий, что ли… — Так ты тот самый Дара-охотник? Который цвета видит? — Я так популярен, что обо мне даже полукровкам известно? Хотя, что я, ты ж знаешь Персиваля… — Интереснее то, что ты его знаешь, Дара. Он о тебе рассказывал, кстати. — Так это ты его парень? — у Дары отлегло от сердца почему-то. — Можно и так сказать… Персиваль — моя семья. А ты тут на охоте? — Ага. Хотел было подстрелить этого крокодила, но что-то остановило. — Что же? — Он… не пустой оказался. Там, внутри, что-то вроде маленького солнца. — Точно? — с сомнением переспросил длинноволосый. Нет, не индеец. Ещё что-то. Может, азиатская кровь?.. — Точно. — Значит, у Персиваля получилось. — Что получилось? — Это долгая история. Он его, вроде как, из мёртвых вытащил. И потихоньку оживляет. — А ты за ними наблюдаешь? — А что мне ещё делать? — в голосе прозвучала нотка отчаяния. Дара склонил голову. Нет, так не пойдёт. Вся эта ревность. Парень отвернулся, уставившись на окно, глухое теперь из-за жалюзи, только тонкий лучик света пробивается сквозь щёлку. Дара внезапно ощутил прилив братско-отеческих чувств. — Как что делать? Пусть он делает то, что нужно, а мы… мы пойдём куда-нибудь. — Куда? — Да куда угодно! Должна же у него быть какая-то своя жизнь! А если этот крокодил с ним что-нибудь сделает… я знаю, где он живёт. Парень с сомнением посмотрел на Дару, а затем протянул руку. — Криденс, — представился он. — Дара, — на всякий случай запоздало представился в ответ Дара. Они спускаются по неосвещённым опасным лестницам, оба прекрасно видящие в темноте. — Ты это брось, — говорит Дара, — придумал тоже — следить за Персивалем. Никто его не съест… — Кто бы говорил, — ухмыляется Криденс уже веселее, — я-то видел, как ты их в бинокль рассматривал… — Это было по-другому, — укоризненно машет Дара пальцем перед носом собеседника. Подкалывая друг друга и обмениваясь шутками, они выходят на широкий проспект.Геллерт и Персиваль
— Ну что? Ушли? — спрашивает Геллерт у прислушивающегося к звукам с улицы Персиваля. — Ушли. — Никакой личной жизни. — Ни-ка-кой. — Теперь продолжим, что ли? — Да мы, вроде бы, и не начинали. — Тогда начнём. — Начнём. Расслабься. Сосредоточься на своей внутренней оси... прочувствуй её… вдох… выдох… вдох… выдох…Персиваль Грейвз
Мы молча сидели на балконе, было уже начало двенадцатого. Два с половиной часа практики; как обычно, Геллерт поначалу никак не мог сосредоточиться, последствия «магии» до сих пор ощущаются: слишком большой был стаж, слишком мало времени прошло — Геллерт завязал около трёх или четырёх лет назад. А потом были ещё и другие спецэффекты… Я бы никогда не подумал, что мне придётся с ним работать вот так, действительно как с клиентом. В конце концов, я не психолог по образованию, хотя, конечно, посещал в своё время необходимые курсы, участвовал в семинарах и ретритах. Когда я решил стать лайф-коучем, это произошло оттого, что мне хотелось поделиться собственным жизненным опытом, показать людям, что можно, обладая странными способностями — обычно их называют «паранормальными» — быть нужным, свободным, любимым. Быть собой. После того, что произошло в прошлом году — полгода назад — у Геллерта на «Ферме» — что-то встало на свои места. Чёрное и белое уравновесилось. Мы разговаривали с Джоном Константином об этом, когда он прикатил в Санта-Карлу, желая собственными глазами узреть, что от меня осталось после экспириенса с Геллертом. Допивая свой «Ардбег», Джон припомнил слова Дамблдора о том, что Геллерт «знает, что значит любить». Джон хмыкнул, сделал последний глоток и прихлопнул меня по колену. «Хотя я», — добавил он, — «как-то в этом сомневаюсь». Я знал, что Джон любит прикидываться циником: он слишком много потерял тех, кто был ему действительно дорог. Но слова профессора не выходили из головы. Возможно, для Геллерта действительно оставался шанс. Не зря же мы с ним встретились, в конце концов. Возможно, и правда существует баланс магических сил Америки. В апреле этого года Геллерт неожиданно появился в Центре Медитаций, где я временами проводил занятия. Он отбросил все свои прежние ужимки и прямо спросил меня, согласен ли я оказать ему помощь уже не как маг, а как лайф-коуч. Вид у него был решительный и какой-то диковатый: остатки паранойи. Я согласился, но поставил ряд условий. Во-первых, я больше не намерен с ним спать. Во-вторых… Геллерт прервал меня, заявив, что не имеет ни малейшего желания становиться жертвой ревности Криденса, а всё остальное принимает по умолчанию. Не удержался и улыбнулся, по-старому, остро. Только что челюстью не клацнул. Мы работали с ним уже полтора месяца, встречались каждую неделю. Криденс, конечно, ревновал, но потом нашёл относительно успокоившее его решение, отведя меня в салон к какому-то приятелю Константина, специалисту по магическим татуировкам. «Вот эта штука,» — сказал мастер, бритоголовый гигант, с виду настоящий ифрит, — «защитит тебя от ненужных посягательств». И улыбнулся, обнажив длиннющие клыки. До сегодняшнего дня я в это не очень верил. Татуировка заживала медленно, кожа была раскалённой и чувствительной на касание, доставляя мне первую неделю не самые приятные ощущения. Тут даже не в том дело, что защищает она от чего-то или нет, а просто вообще постоянно напоминает о себе. Впрочем, в последний раз я делал татуировку после развода с Серафиной, а это был какой-то туманный период моей жизни, и память большую его часть не сохранила. Может быть, просто забыл, как оно бывает… Криденс тихонько бесился из-за того, как я реагирую на прикосновения, но, в целом, выглядел удовлетворённым: что-то там про инкубов/суккубов и конкретно про него лично было вплетено в рисунок, очень, кстати, красивый, вроде арабески. Итак, сейчас мы сидели с Геллертом на балконе и молчали. Геллерт лениво курил одну из своих лёгких ментоловых сигарет, запрокинув голову и выпуская дым через ноздри. Вечерний океанический ветер доносил крики, автомобильные гудки, визг тормозов, эхо полицейских сирен. Я думал о том, что, всё-таки забавно — Криденс познакомился с Дарой, а Дара явно наблюдал за Геллертом, но что-то они там порешили и ушли вместе. Может быть, сидят сейчас в каком-нибудь пабе неподалёку, пьют пиво и болтают о том, о сём. С Криденсом всегда интересно, если удаётся его разговорить. У него необычная логика — религиозное воспитание, демоническая кровь и жизнь в Санта-Карле дают на выходе какой-то странный коктейль. Интересно, что Дара ему, похоже, понравился… я погрузился в свои размышления и очнулся тогда, когда заметил, что Геллерт смотрит на меня с каким-то странным выражением. — Тебя, сенсей, вынесло, похоже. А как же присутствие? — поинтересовался он немного ехидно. Я пожал плечами. — Думал о Криденсе. — А. Снова о нём. Скажи, Персиваль, а обо мне ты когда-нибудь думаешь? — Чаще, чем ты можешь представить. — А если я представляю, что ты думаешь обо мне постоянно? — Геллерт, ты нелогичен. В любом случае остаётся ещё место… ну, хотя бы для Криденса… — И мира во всём мире? Ты же знаешь, я не люблю логику… насколько часто, Персиваль? — Каждый раз, когда вижу кого-нибудь в белом или в зеркальных очках. — Ого! — Да. В Санта-Карле многие носят белое. И многие любят зеркальные очки. Так что довольно часто получается. — Значит, думаешь, — Геллерт облизнулся и снова откинулся на спинку стула. Потом, уже не глядя на меня, продолжил: — Я о тебе тоже думаю часто. Часто и много, Персиваль. — Вот как? Мы уже давно не разговаривали вот так. Вообще-то, мы и не сидели вот так уже давно. Но, кажется, магическая татуировка всё-таки своё дело сделала — я знал, что Криденс следит за мной, и знал, почему: «Я не хочу тебя потерять», — сказал он мне однажды. — «Ты для меня всё». И, конечно, Геллерта он не любил. Учитывая то, что Геллерт творил с детьми из Общины последователей преподобного Коттона Мэзера. Он не верил, что ягуар может сменить свои пятна. Но этот ягуар оказался альбиносом и пятен не имел. Сегодня вечером я впервые — со времён прошлогоднего эксперимента на «Ферме» — не чувствовал на себе ревнивого взгляда. Геллерт затянулся в последний раз и раздавил тонкий окурок в фаянсовой пепельнице. Затем продолжил, медленно, будто подбирая слова: — Даа… часто и много, Персиваль… думаю о тебе, о том, как брал тебя пять лет назад под Вагнера… как здорово было закидываться «магией» с тобой вместе… какая у тебя была гладкая кожа и непреклонный взгляд… ведь ты играл в Джеймса Бонда, да?.. я думаю об этом, и мне всё это кажется сном. Это был сон? — Можно сказать и так. Это прошлое, Геллерт. Я не думаю, что оно вернётся когда-нибудь. Прошлое не возвращается, по крайней мере, таким же, каким оно было, хотя жизнь и идёт по спирали… — Спираль. Спираль скручивающаяся или раскручивающаяся? Или это бесконечная винтовая лестница? — Наверное, лестница будет ближе. Поднимаешься ты или спускаешься, ты никогда не встанешь на одну и ту же ступеньку дважды. Хотя можно на какой-то и застрять. Геллерт фыркнул. — А если я… застрял? — Ты? Вряд ли. Если бы ты застрял, мы бы здесь не сидели. — Ты не понимаешь, Персиваль… — выдохнул Геллерт, а затем понизил голос до шёпота: — Речь о тебе. Почему ты меня преследуешь? Я промолчал. Возможно, это просто приступ недолеченной геллертовской паранойи. Геллерт сполз со стула и оказался рядом со мной, положив руки мне на колени и заглядывая снизу вверх. В желтоватом свете, падавшем из окна за моей спиной, в сочетании с глубокими вечерними тенями он казался ещё более угловатым, словно рисунок из комикса. В этом была своя красота. — Отпусти меня, Персиваль. — Я тебя не держу. Ты свободен. — Чёрта с два, — его пальцы пробежали вверх. Геллерт развёл мне колени, пододвигаясь поближе. — Геллерт, мы же договорились… — Помню. Но я же не спать с тобой собираюсь. Нет, Персиваль, совсем не спать. Я уже полтора месяца не могу спать после каждой нашей встречи. А сегодня ещё и твоего телохранителя нет, такая удача! — его голос звучал жёстко и хрипловато. — Ты же сам говорил: «найди свой центр»… мой центр — это ты, Персиваль… «Чёрт», мысленно выругался я, прикрыв на секунду глаза. Никогда не знаешь, как твои слова истолкуют. — Ничего не выйдет. Ты же сам видел татуировку… — Она же у тебя не на члене, правда?.. К тому же, я не собираюсь на тебя посягать. Всё будет взаимно и по любви, правда? Любовь, Персиваль, это великое чувство, — он уже лихорадочно расстёгивал молнию на моих джинсах, разве только не облизываясь в предвкушении. — По-моему, любовь — это немного не про то… — начал было я, но осёкся, вдруг оценив ситуацию. Чёрт возьми, это же он тебя отблагодарить хочет. По-своему. Это для него — как индульгенция, что ли… к тому же — что скрывать? — моё тело явно было не против, реагируя на прикосновения, пока что через ткань. Опять выбор. — А… эээ… окей… Геллерт… я… думаю… можно… Геллерт улыбнулся, притягивая меня к себе за пояс.Криденс
— Ему сейчас хорошо, — сказал Криденс. — Я чувствую. — У вас св’зь сильная, да? — Да. Ему сейчас оооочень хорошо… — Криденс с сомнением посмотрел на этикетку бутылки, но, по-видимому, так и не смог прочитать название. — Знаешь, что странно? — Ммм? — Дара подпирал одной рукой щёку, а другой обнимал нового друга. На столике выстроилась батарея бутылок. Дара был мужик привычный, но полукровка его всё-таки уделал. — Мне тоже хорошо, — Криденс доверительно наклонился к охотнику, защекотав длинными волосами. — Эт’ прально. Эт’ по-мужски, — подтвердил Дара. — Надо… хмпф… делиться счастьем, а? — Надо.***
На следующий день Дара заречётся когда-либо пить с полудемонами. На следующий день Криденс будет впервые в жизни ощущать похмелье. На следующий день Персиваль откроет для себя новые ступеньки лестницы вверх. На следующий день Геллерт решит избавиться от «Фермы» окончательно. Всё это будет завтра. А пока — где-то далеко бьёт полночь.КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ