Сказки земли кощеевой

Фома тяжело вздохнул, посмотрев на дело рук своих – стопку блинов, тонких, ажурных. Да, они были хороши, даже очень, и варенья два вида рядом поставил, и мед свеженький, лесной. Но блины он уже пек на прошлой неделе и три недели тому. Домовой понимал, что он выдохся, устал – семь лет без выходных как-никак. А ведь и не отдохнешь, не рванешь лапти на море…. Кто о хозяине заботиться будет? Не мамке же в берлогу возвращать взрослого огромного увальня! А жениться оборотень не спешил… – Ты чего такой хмурый? Садись, позавтракай со мной! – весело сказал хозяин «берлоги». – Мне не положено по статусу с тобой завтракать, – ворчливо отозвался домовой, уже кладя на высокий стул несколько книг: рост бы не позволил с сиденья до стола дотянуться. – Я устал, Бурый… Мне бы к морю съездить, отдохнуть. Так пропадешь же без меня! Женись! – А оно тебе надо? – возмутился оборотень, довольно перенося к себе на тарелку половину стопки сразу. – Дети пойдут… Придется по ночам люльки укачивать. Фома тяжело вздохнул, беря и себе один блин. Детей домовой не любил, но хозяйка в доме нужна была. С ней можно было разделить заботу о добром, но абсолютно не приспособленном к жизни хозяине. – Ну… Возьми девку из тех, что в лесу к дереву на погибель привязывают! – вдруг придумал выход домовой. – Ты ей жизнь спасешь, она в доме похозяйствует, я отдохну, а ты её потом к городу выведешь. Так и мне отдых, и тебе со свадьбой можно не спешить. – А ты дело говоришь! Сегодня же ночью подберу какую-нибудь Машеньку или Милану, – весело отозвался Бурый. – Машеньку не надо! – поспешно сказал Фома. – Молва о них недобрая ходит. – Машеньку не буду, – кивнул тот. Уже поздним вечером, проводив обернувшегося медведем Бурого, домовой уселся перед окном и принялся напряженно вглядываться в небо. За семь лет службы своему косолапому хозяину Фома успел привязаться к оборотню. Тот и ставни резные сделал, когда домовой ему сказал, что так уютнее будет, и метлу новую каждую весну дарил, да вообще – добрым и понимающим хозяином оказался. Не выгнал из дома нерасторопного и первое время неумелого домового, как делали все до него. А уж какие угощения на ночь оставлял: и малинка свежая, и мед сотовый, и кролик молодой. Не чета молоку с хлебом! Это сейчас домовой мог обед из семи блюд сделать, да кровь с рубахи отстирать. Вот Фома и ждал первую звезду, чтобы загадать желание – уже делал так однажды для себя, и оно сбылось. Пусть домовой и не хотел о малых детях заботиться, но не хорошо взрослому оборотню да без пары, без любимой голубки, без любви и заботы. Тоскуют от одиночества не только люди, но и другие. Наконец на небе зажглась звезда – первая, самая яркая, волшебная. – Не о себе прошу в эту ночь, – тихо и с чувством сказал Фома звезде. – О друге. Пусть он встретит того, кто станет люб. Пусть, наконец, будет счастлив. А я уж потом и о нем, и о его любимой, и о детках буду заботиться. Огонек в этом темном небе моргнул, словно подмигивая, и уставший за долгий день домовой ушел за печку спать – он сделал, что мог. Там было уютно: своя, маленькая, словно кукольная кровать, кресло-качалка, сундук с одеждой. Всю мебель для Фомы выстругал Бурый. Домовой еще тогда посмеивался: огромный, с крупными ладонями и большими пальцами оборотень сидел за столом, пыхтел, иногда злился и отбрасывал испорченные заготовки, но продолжал. Не верил домовой, что у медведя получится, а у Бурого вышло, даже изголовье кровати и крышку сундука умудрился оборотень украсить витой сложной резьбой. Бурый прислушался и услышал тихий плач вдали: зарычав, напоминая другим хищникам, кто хозяин этого леса, медведь поспешил на помощь. К высокой сосне была привязана девушка – обычная, деревенская, с заплаканным круглым лицом и длинной, растрепавшейся косой. К ней уже подходили волки, неспешно, словно наслаждаясь ужасом девки. Бурый вышел из кустов, приняв заранее человеческий вид – пугать несчастную еще сильнее он не хотел. Волки было рыкнули на него, но тут же узнали хозяина леса и отступили, зная, что этот бой ими будет проигран. – Ну, здравствуй, красна девица, – сказал Бурый, смотря прямо в серые, полные слез и надежды глаза. – Как звать тебя? – Лизонька, – представилась та и оборотень едва сдержал рык. Это сбоку он принял пленницу за девушку, а по сути та была еще ребенком. Лет двенадцати. – Мачеха? – кивнул на веревки Бурый, доставая нож и разрезая их. – Тетка… Родители зимой умерли, – тихо признала девочка. – А я… А кому я нужна? – Блины печь умеешь? – спросил с теплом в голосе хозяин леса. – Да. И щи сварить смогу, – кивнула Лизонька. – Но это же любая может. – А я не могу! Будешь мне с хозяйством помогать, вырастешь, а потом мы тебе жениха найдем, – заверил Бурый, протягивая руку. – Не бойся, не обижу. – Я вам верю, – положила узкую и худенькую ладошку в лапищу оборотня девочка, смотря с детской наивностью в лицо мужчины. – Вот и верь! Мне верь и Фоме, потом познакомлю. А больше никому не верь! – твердо сказал хозяин леса. – Мы о тебе позаботимся… Будешь маленькой хозяйкой леса. Девочка улыбнулась, послушно идя следом за оборотнем. Даже когда тот, предупредив, обернулся медведем, не испугалась, села на спину и обняла руками теплого сильного хищника. Домой Бурый пришел еще до рассвета, отправил Лизоньку спать в гостевую спальню, а сам тут же поспешил на кухню, чтобы рассказать Фоме о находке. Но из-за печки выглядывали лишь голые человеческие ноги. Хозяин леса мгновенно обернулся от волнения и, вцепившись когтистой лапой в одну из ног, потянул человека, пробравшегося в дом, на себя. Тот закричал, ведь медвежьи когти впились в кожу и плоть. Но Бурому было все равно: там, за печкой, должен был спать его Фома, маленький, хрупкий, а этот наглец, возможно, лег прямо на домового. Для домового это утро было самым страшным и необычным: проснулся он от дикой боли. Кто-то, впустив когти в его ногу, вытащил его из-за печки. Фома зажмурился от страха, даже кричать перестал. – Фома? – растерянно сказал хозяин леса, тут же укутывая верного домового в собственную рубаху, а потом уже начиная бурную деятельность: кровь остановил, воду поставил греться, свои самые лучшие зелья из лесных травок собрал. Лечить Бурый умел, раны шил, компрессы прикладывал, гной чистил, лихорадку прогонял, да много, чего еще мог. А тут руки оборотня дрожали, когда он смывал кровь со стройной ноги уже успокоившегося Фомы. Уж больно страшно стало хозяину леса, что оставил паренька хромым, да обошлось. Травки помогли обеззаразить глубокие царапины, но щипали болюче, и мужчина дул на раны, сидя на коленях перед домовым. А потом еще и кожу шить пришлось. – Потерпи, родной мой, – шептал Бурый, не смея глаз поднять на тихо постанывающего домового. – Прости меня, дурня косолапого! Думал, чужой! Даже не принюхался, дубина! – Ничего, – кусая губы и чувствуя, как от боли слезы катятся по щекам, сказал Фома. – Ты меня теперь прогонишь? Раз я теперь человек, не домовой? – Нет, – с жаром отмел это предположение мужчина. – Да и не человек ты вовсе, оборотень, как и я. – Медведь? – от удивления Фома даже боль стал чувствовать меньше. – Нет, – хмыкнул хозяин леса, качнув головой и впервые решившись взглянуть в лицо парня. – Не медведь. – А кто? – не удержал вопроса тот. – Вот обернешься первый раз и узнаем, – заверил его Бурый. – Я же не умею, – растерялся Фома. – Зверь в тебе окрепнет и сам выйдет, – заверил мужчина, накладывая повязку. – А сейчас тебе нужно отдохнуть, выспаться. Хозяин леса на руках отнес Фому в свою спальню, устроил в огромной кровати, укутал, а сам вышел, закрыл дверь и, обернувшись, лег у двери в свою спальню – охранять. Так и начался отдых для Фомы. Пусть на море он и не попал, но отдыхал все же со всеми удобствами. Познакомился с Лизонькой, она ему даже понравилась: скромная, любознательная и воспитанная девочка. Но за Бурого обида на звезду осталась – не исполнила она своего обещание, сотворила чудо, но не нужное, лишнее. Видать, не расслышала просьбу Фомы или перепутала спросонок что-то. Девочка неплохо готовила, а хозяин совсем забросил свой лес – все рядом с парнем крутился, на руках выносил на поляну, кутая в одеяло, то книжки читал Фоме, то просто смотрел на него. Так и потекли ленивые, мирные дни Фомы. Бурый его даже на руках на речку носил – рыбачить. Да и хозяин стал меньше грустить, хотя иногда бывший домовой все еще ловил в глубине карих глаз тоску. Лизонька почти всю одежду мужчины забрала – перешивать. Ушивать для Фомы или выкраивать себе платья. Мужчина чувствовал какой-то упрек в себе: он не позаботился о тех, кто жил в его доме. – Я в город, – сообщил Бурый как-то утром, когда парень уже мог сам стоять и даже, хромая, ходить. – Нехорошо вам в моих обносках ходить. Да и купить многое надо. Я своих медведей в охране оставлю, чтобы вас берегли, а вы смотрите, с поляны не уходите! Я быстро – пару дней всего. Домочадцы согласно покивали, нехотя отпустили мужчину. Хозяин леса все оборачивался на свой дом, уходя с поляны. Что-то было не так, грызло изнутри Бурого. Предчувствие – нехорошее, тяжелое. И ведь медведей на поляне почти два десятка, сильные, матерые хищники его домочадцев в обиду не дадут, а все равно, в сердце холодной змейкой поселился страх и чем дальше отходил Бурый, тем холоднее становилось ему. В другое время мужчина бы вернулся, остался дома, защищая своих, но с момента, как Фома стал оборотнем, в сердце Бурого жил уже один страх – что проснется, а парнишка вновь домовой, ростом едва до колена хозяина достает. Не понял он, что страхи эти разные он все списал на то, что боится вернуться в дом и вновь увидеть Фому-домового, и все же – ушел. Вечером Лизонька села перешивать очередную рубаху для Фомы, а сам парень сидел и читал ей сказку вслух. Без Бурого парню было тоскливо, муторно – привык он все время быть рядом с хозяином леса. Вскоре и девочка пошла спать, а Фома же все никак не мог улечься, не чувствовал сонливости. Иногда бессонница и раньше мучила его, но Бурый наливал пару капель своих травок в чай и сон возвращался. Искать среди настоек нужную Фома не рискнул. Вместо этого взял бутылку горячо любимой хозяином медовухи и налил себе. Хозяин леса все равно последнее время даже не брал бутыль в руки, хотя раньше часто сидел на кухне и выпивал – от тоски, видать. Может, не обманула звезда? Может, Лизонька подрастет и станет хозяйкой леса? Будет жить с Бурым в заботе и любви? Тогда, правда, Фоме придется уйти… Нехорошо это – жить третьим лишним рядом с любящими. Горько это было осознавать парню и он вновь налил себе стакан медовухи. Да, жалко было Фоме себя – кому он в мире-то нужен? Куда ему идти-то? Но еще больнее было сознавать, что Бурого рядом не будет, что не будет больше хозяин леса с ним неторопливые беседы вести, да букеты с самой весны и до самой осени ему собирать, чтобы в доме краше было. За вторым стаканом последовал третий. Глаза сами собой стали закрываться, заснул парень. Медленно стало затихать его дыхание. – Вот же пройдоха, - зло закипела Лизонька, входя на кухню. – Только хозяин за порог, ты его медовуху пить? Весь план мне испортил! Хотя… Раз мне не удалось убить самого Хозяина этого леса, то, может, будет достаточно убить его сердце? Девочка подошла к столу, взяла острый и большой нож, перевернула паренька, прислушалась, довольная. Тот уже не дышал, но ей было этого мало, и она занесла руку, метя в сердце. Солнце еще и за горизонтом не скрылось, когда на небе появилась первая звезда, нарушая неписаные законы светил. Она горела тускло, едва уловимо, но чуткие глаза Бурого рассмотрели её. Хозяин леса смотрел на звезду, резко остановившись, всматривался, словно ища в ней успокоение от своего страха. Но не находил. - Возвращаться нужно, - вдруг уверенно сказал Бурый и обернулся медведем. Зверь бежал домой, чуя, что не успеть ему, что что-то страшное, непоправимое уже происходит. Лапу, когти которой были обагрены кровью Фомы, жгло огнем. Медведь остановился, поднял косматую голову к нему и попросил у звезды – первой и пока единственной – сил и скорости, а потом вновь побежал. Звезда моргнула, словно принимая просьбу, но решила по-своему. Корга Лиственная в этот день затеяла уборку, а её муж уборку не любил. Он, как впрочем и все лешие – нормальные, приличные лешие – любил беспорядок, а вот жена ему досталась чистюля. Целый день уборки изрядно вымотал его и, украв из запасов большой горшок маринованных грибов, Граб поспешил к хозяину леса. Запах медовухи леший учуял еще не дойдя до поляны, так что обилие медведей его уже не интересовало и не замедлило. Те признали гостя и пройти в дом не мешали. Граб спешил, ведь медовуха имеет свойство заканчиваться быстро, а в Бурого вся бутылка могла перекочевать с легкостью. Лизонька вздрогнула, услышав, как открылась дверь, и откинула нож подальше, так и не успев ударить. На кухню ввалился леший, вежливо снял с головы гнездо, словно шапку, и вежливо поздоровался, забавно шевеля своими руками-ветками: – Вечер добрый! Я с грибочками! Хозяин где? – Нет хозяина, – изобразила страх девочка. – Простите, он наказал никого не впускать… – О! Так я же друг, – улыбнулся дуплом Граб, не собираясь так легко уходить от медовухи и с завистью косясь на парнишку, который, судя по всему, успел уже напиться. Лизонька едва сдерживалась, чтобы не наброситься на надоедливого лешего, но не рискнула – не хотела привлечь внимание медведей. Они препирались еще несколько минут, пока девочка не поняла, что гость пришел к медовухе и не решила свою проблему: – Мне так жаль, что Бурого сейчас нет. Может, возьмете бутылочку, выпьете за его здоровье? Мне, право, некогда. Фому нужно уложить спать, да тесто на хлеб стряпать. – Так я пойду, – обрадовался леший, напялил назад гнездо и, прихватив бутыль и не забыв грибочки, быстро вышел, пока Лизонька не передумала. Девочка проводила гостя и строго сказала дежурящим медведям: – Никого не впускать! Спим мы! Заперев двери на засов, она вновь направилась на кухню закончить то, что начала. Но нож упорно не хотел находиться, словно сквозь пол провалился! – Чтоб тебя! – зло шепнула Лизонька. – Голыми руками удушу, разорву, сожгу с домом! Верно! С домом сожгу! И праха даже Хозяин леса не увидит, не похоронит! Она развела огонь в печи, наложила рядом тряпок, сухих поленьев, распорола подушки, осыпая всю кухню легко возгорающимися перьями, убедилась, что тряпки уже начали тлеть, перенесла пару головешек, положила их на деревянный пол и вышла из дома. Сразу три медведя пошли её провожать и охранять, но Лизоньку это мало волновало. Она шла прямиком к болоту, и чем ближе была родная стихия, тем сильнее менялась девочка. Вместо русой косы – зеленые волосы, вместо детского личика – старушечьи морщины. Дойдя до первой же заводи, кикимора бросилась в воду, радостно хихикнув. Её госпожа будет рада! Ей удалось обмануть самого Хозяина леса, убить его сердце, убить все, ради чего стоит жить… А без Бурого лес начнет умирать, позволяя болоту расти, захватывать все больше пространства. Дым поднимался над лесом ровным, страшным столбом, и Бурый бежал, не чуя лап, зная, что это горит его дом. Медведи боялись огня и не бросились бы в пламя за его Фомой и Лизонькой. Значит, если те не успели спастись сами, никто им не помог. Он вылетел на поляну, не раздумывая бросился в пламя, не боясь погибнуть. – Сюда! – громко позвал незнакомый голос из объятой пламенем кухни, и оборотень кинулся, куда звали, не думая. Там, сбивая пламя вокруг лежащего Фомы мокрой тряпкой, суетился незнакомый Бурому домовой. Хозяин леса обернулся, подхватил на руки парня и засунув домовенка за пазуху, и бегом бросился из дома. Уложив Фому на траву, он было хотел вновь броситься в дом, но его остановил домовой: – Это она дом подожгла! Нет её там уже. Ушла Лизонька. – Ты вообще кто? – спросил бурый, идя к Фоме. – Домовой… Тут такой дом незанятый был… Вот я и поселился. Я плохой домовой, только вчера поселился, а сегодня уже дом сгорел, – признал совсем молодой домовенок. – Ты главное сберег, – улыбнулся Бурый, опускаясь перед Фомой на колени. – Не уберег, – тихо сказал тот. – Не дышит он… Отравила его Лизонька. Я нож спрятал… Но уже тогда было поздно. – Нет, не поздно, – заверил хозяин леса, наклоняясь и целуя холодные безжизненные губы. Фома шумно вздохнул, открыл глаза, смотря растерянно, вяло начал сопротивляться. Но Бурый лишь обнял, бережно и крепко, обещая себе и новому домовому. – Я построю другой дом, лучше этого. И тебе тоже прощу всю испорченную еду, всю пыль… Все прощу. – Спасибо… Вам бы еще лешего поцеловать! – весело сообщил домовой, пока парнишка ошарашенно смотрел по сторонам. – А зачем мне лешего целовать? – скривился мужчина. – А он остатки отравленной медовухи унес. – Так это ж леший! Ничего с ним не будет, – гладя по спине Фому, заверил хозяин леса. – И с Лизонькой разберусь. – Да что тут происходит? – не выдержал парень. – Я тебя люблю, – просто ответил Бурый, прижимая Фому к себе. – С первого дня, как увидел. Ни разу даже сказать об этом не смел…. Ты был таким маленьким, и я боялся, что ты подумаешь, что я хочу близости с тобой, и сбежишь. Нет, близости я с тобой хочу, да и тогда хотел. Но тогда это физически невозможно было. Только ты не бойся, я люблю тебя сильнее, чем хочу. Не захочешь – не трону, а молчать не могу больше. Ест меня изнутри эта тайна. Ты – хозяин Хозяина леса, получается. – А дом от этого горит? – растерянно отозвался парнишка. – Нет. Его Лизонька подожгла, но это не важно. Будет тебе новый дом и ставни резные, и крыльцо, и конек с лошадкой. Все, как скажешь – будет, – заверил мужчина, прижимаясь губами к макушке. – Никогда ты не будешь бездомным котом, клянусь. – Я кот? – с подозрением спросил Фома. – Да, домашний, уютный кот, – заверил его оборотень. Кузя тяжело вздохнул, посмотрев на дело рук своих – стопку блинов, тонких, ажурных. Домовой аж раздулся от гордости, ставя их на стол. Хозяин леса улыбнулся, садясь за стол и наблюдая за тем, как его супруг набирает себе полную тарелку. А уж потом и сам забрал оставшиеся, оставив один, впрочем, для домового. Где-то в прошлом осталась война с болотом, строительство нового дома и медленное, постепенное, основательное ухаживание Хозяина леса за Фомой. Кузя уже и сам немного мечтал, смотря на звёздное небо, о похожих отношениях. Неуклюжий, сильный медведь своего супруга добивался почти год, а получив – оберегал, словно единственное богатство, что есть в его лесу.