Сказки земли кощеевой

Купцом Прохор был цепким, изворотливым, умел и рискнуть и подстраховаться. В эту проклятую, видать, ночь он рисковал половиной всего своего немаленького капитала. Все телеги были набиты шелком и пряностями, до дома было лишь одна ночь пути, когда его караван вместе со всем добром из-за какого-то злого рока потерял дорогу, более того, увяз в болоте. Кони натужно рвались, пытаясь выбраться из трясины, но лишь увязая все глубже. Змея Горыныча они увидели задолго до того, как он приземлился рядом, каким-то чудом не утопая в болоте. Возможно, наемники бы и разбежались, но куда бежать им было? Ни конца, ни края трясине не видно… – Влипли? – спросила у людей правая голова Змея. – А сам не видишь? – нагло ответила средняя, облизнувшись, рассматривая ближайшую перепуганную лошадь. – Поможем? – не унималась правая, но средняя возмутилась, мол, зачем? Возьмем пару лошадок на закусь и полетим дальше выпивать. Прохор в этот спор Горыныча с самим собой не вмешивался: Змею человек не указ, а все, что захочет, тот и без согласия заберет. – Поможем! – решила за всех молчавшая до этого момента левая голова. – Но не бесплатно! Отдай, купец, нам своего старшего сына! Сердце купца сжалось, предчувствуя беду, но он поклонился, касаясь головой шеи коня: – Помилуй, Змей Горыныч! Бери всех лошадей, бери груз, оставь нас тут погибать, но не трогай старшего сына. Он же наследник мой, моя кровь и плоть. – Тогда отдай младшего! – предложила левая, с любопытством рассматривая человека, торгуясь за жизнь купца просто из любопыства. – Помилуй… – шепотом попросил Прохор. – Он же ребенок совсем! Возьми среднего… – Ну дык… Договорились, – хмыкнула средняя голова и Змей взлетел. Всего четыре захода понадобилось Горынычу, чтобы вытянуть весь караван на дорогу. – Через три года привезешь мне среднего сына, – строго сказала на прощание левая голова, и Горыныч взлетел, не забыв прихватить самую толстую лошадку – на закусь. Совесть грызла купца всю обратную дорогу: понимал ведь, что не добрый то договор, цена высока, но… Первый раз женился Прохор по любви, большой, светлой и сильной. Пошел наперекор отцу, остался без наследства, но любимую Аленушку женой своей сделал. Сколько работал потом и в таверне поломоем, и золотарем, но ни разу не жалел о браке. Любимая принесла ему сына, Даниила, как главный и самый дорогой дар. Через год в злую зиму, когда в их город пришел мор, не стало Аленушки и если бы не сын – сломался бы Прохор, запил бы и сгинул. Сын рос, уже пятый год пошел, когда Варя, жена старшего брата, выбранная тому их отцом, осталось вдовой. Когда вдова сняла траур они обвенчались. Любви между ними не было. Варя не могла, не умела вести купеческие дела, а все наследство первого мужа промотать боялась, у неё тоже был сын – Мирон, вот она и решила, что Прохор племянника-пасынка обижать не будет и лучше для Мирона хоть полдела получить, чем и вовсе ничего. Прохор вернулся к своему торговому ремеслу, множа монеты для Даниила. К новой жене относился с уважением, даже тепло, ведь его сына женщина приняла и как могла заменила мальчику мать. Так и появился их общий, младший сын Любомир. И если Варя относилась ко всем сыновьям ровно, то Прохор себе не врал: Даниила, сына любимой Аленушки, он боготворил, хоть и воспитывал строго; Любомира, их общего с Варей сына, – просто любил; а вот среднего сына, пасынка… Нет, не любил, даже жалел, что тот есть у него. Грустным вернулся домой Прохор, мрачным, задумчивым. Стал с того дня к среднему сыну, к не родному, относиться мягче, почти с теплом, словно вперед вину свою безмерную искупить пытался. И чем больше времени проходило, тем добрее был купец. Варя, женщина уже взрослая, опытная, по-женски мудрая, сердцем беду чуяла, а понять, откуда ей ждать напасть все не могла. Уже год минул с той поездки мужа на восток, а все вспоминалось, крутилось волчком, кошкой черной по сердцу скребло – не все ей муж о той поездке рассказал, главное утаил. Будто беда эта, издали привезенная мужем, ходит по пятам да через плечо заглядывает, с каждым днем все ближе, уже и на подол наступает. Только под утро заснула Варя и снилась ей её матушка, как тогда, перед свадьбой с первым мужем. Будто сидит старушка, ласково на дочь смотрит, свое рукоделье доделывает, а вещи странные говорит, пророческие: – А ты помнишь Петра, что возницей у мужа твоего? По-прежнему пьет? И как Прохор его не уволил? Он же пьяный все секреты выдаст… И так Варе этот сон в душу запал, что едва Прохор с сыновьями уехал по делам на пару дней, она тут же к вознице и пошла, медовухи целый кувшин с собой принесла. Даже пересудов дворни не побоялась – чуяла, надо так. Петр хозяйку встретил настороженно, но угощение принял, выпил, а потом уж разговорить его было делом нехитрым. Долго она потом еще в своей светлице сидела, да в стену смотрела, думала. Так ведь не убережешь Мирона… Самому Змею Горынычу обещан! Добром не отдашь, так сам заберет. Варя уж и так думала, и этак, а решения все не было. Вновь спать легла, решив, что утро вечера мудренее. Матушка тихо пела, вышивая дивную длинную рубашку странными узорами: цветками вишни, горами, облачками. – Может, мне Даниила опоить и … – начала Варя, опускаясь на колени и кладя голову на колени матушки, и сама себя оборвала. Пусть и не родной, но любимый сын… Это как решать, какую руку на отрубание отдать: правую или левую. Все равно больно будет. – Помнишь, я тебя нашим семейным рецептам учила? У тебя же вкусно получается! А ты их дальше передала? – спросила старушка, гладя дочь по волосам. Прохор удивился Вареному капризу: учить сына, Мирона, стряпне, но спорить не стал. Не его это был сын, да и времени так с матерью юноша больше провести успевал. – Я завтра на ярмарку в Большую Яблоньковку поеду, бочки повезу, – сообщил, ложась спать, Прохор, боясь жене в глаза взглянуть. – В этом году Мирона с собой возьму, в прошлом же Даниил ездил. Ты его к рассвету собери, да одежду получше выбери, не скупись! Хороший купец – богатый купец. – Не надо, – пряча тоску в глубине сердца, попросила женщина. – Мал он еще… – Семнадцатый год пошел! Взрослый! Хватит! – строго потребовал купец. – Хорошо, милый, – притворно весело ответила Варя, а сама пуще прежнего печалится. Хоть вой! Долго женщина лежала и в потолок смотрела, глаз сомкнуть не могла. Знала, что провожает сына навсегда, не увидит более. Под утро уже встала, отчего-то успокоившись, вещи сына собрала, много больше, чем нужно было сыну на два дня. Провожая, Варя обняла Мирона крепко, долго, и пожелала доброго пути, а потом стояла на дороге и смотрела им вслед, пока те не скрылись. Горыныч сидел у дороги, толком не зная, зачем вообще прилетел-то. Нет, ту цену, что он потребовал за помощь, он помнил… Только зачем ему купеческий сын? – А вдруг он жирненький, аппетитный, – мечтательно сказала левая голова, средняя в ответ лишь облизнулась. – Только если… А если тощий? – поделилась страхами правая голова и обвинила левую. – Это все ты! А можно было трех коров, свинью и куриц загадать. – Поздно уже, едет! – строго сказала средняя. – Мы – солидный Змей! Собрались. Горыныч зубами скрипнул, когда к нему подтолкнули Мирона. Худой высокий парнишка с огромными испуганными голубыми глазами аппетита не вызывал – сплошные кости. Только волосы Змею понравились: короткие, но блестящие, цвета золота. Договор есть договор – пришлось брать, что дают. Прилетев в пещеру в отвесной скале, Горыныч приземлился и уменьшился раза в три, став лишь в два человеческих роста. Змей отнес свою добычу на кухню – хотя бы суп, но из парня сделать можно. Только когда чудище трехголовое ушло, Мирон отмер. Он весь полет был ни жив, ни мертв от страха. Отчий дом и матушкина забота, мечты, чаянья и надежды рухнули в тот миг, когда Змей Горыныч поднял его когтистой лапой и взлетел. Оказавшись у печи рядом с кладовой, Мирон мысленно поблагодарил свою матушку, решив, что его назначали кашеварить. Стряпать парнишке нравилось, пусть и не признавал он этого вслух. Все же – бабье это дело. Бабье или супруга, младшего, а не купеческого сына. Уже потемнело, когда Горыныч проголодался… Он бы и корову сейчас съел, прямо с рогами и копытами, но последние триста лет возраст брал свое: то живот ныл, то кишки крутило. Баба Яга – опытная в делах врачевания старушка – строго наказала, чтобы овощей Змей ел столько же, сколько и мяса. Как ни лютовал Змей, как ни спорили головы, да признал правоту сестрицы: без ненавистной зелени худо становилось. Мирон вздрогнул, когда Горыныч зашел на кухню, но быстро взял себя в руки и принялся накрывать на стол. Змей принюхался к капусте с грибами, к супу, к стопке ажурных и тонких блинов. – Начнем? – неуверенно спросила средняя голова. Но остальные ей только кивнули. Да, кушанья были не так вкусны, как сырое, свежее мясо, но вкусны. Даже салат и компот. Змей шепотом посовещался сам с собой и левая голова объявила: – Ладно, живи, средний сын. Будешь стряпать нам, но волосы свои стричь не смей… Они как золото, а золото мы любим. Мирон быстро и привычно плел косу, убирая в нее золото волос, чтобы они не мешали при работе. А работы у него впереди было много: к Горынычу опять в гости должен был прилететь дракон, его дальний восточный родственник. В четыре пасти ели они много, особенно много уходило мяса и рыбы, да и пироги вниманием не обделяли. Полгода назад вместо игры в шахматы Змей уговорил гостя в дурака сыграть и позвал Мирона третьим. С той поры и стал восточный дракон наведываться все чаще, совсем позабросил доску для шахмат и уже сам в карты сыграть предлагал. Прямолинейный Горыныч ничего и не заподозрил, а у купеческого сына все внутри обрывалось от этих визитов. Чувствовал юноша, что не к другу дракон прилетал, а к нему. Да и подарки эти… То шелковая рубашка, то ленты, то сковородки – легкие, к которым ничего не приставало, как ни жарь. И взгляды – долгие, задумчивые. Раскосые узкие глаза дракона следили за движеньями Мирона, словно вбирая их в себя. В этот раз гость прилетел рано, только полдень минул, а обычно являлся лишь вечером. Мирон напряженно смотрел в окно-бойницу на длинного и яркого дракона, на красивый и вольный полет того. Уже когда тот скрылся, купеческий сын ушел на кухню: ничего еще толком и готово не было. Тесто еще поднималось только, мясо мариновалось, овощи были вымыты, да не почищены. Юноша засуетился, стараясь поспеть до того, как Горыныч его позовет в карты играть. Так закрутился, что не заметил, что прошло несколько часов, а его все не зовут. За окном уж и темно стало, в глубине замка-пещеры раздавались пьяные громкие голоса. Наскоро перекусив, Мирон лег в свою постель, вслушиваясь, пытаясь понять, о чем речь идет. Да не разобрать слов было все равно. Так и заснул купеческий сын, ни в карты не поиграв, ни гостя не накормив. А по утру – вернее, ближе к полудню, – позвал Мирона к себе Змей Горыныч. Из трех голов лишь одна отважилась прямо в глаза юноше смотреть – левая. – Что ж, Мирон, средний сын, – мягко сказала левая. – Проиграл я тебя другу своему, Рюу, с ним полетишь. Собирайся. Юноша поклонился и ушел в свою коморку – собираться. Вещей у него было мало, так что сборы были быстрыми. Не хотел Мирон улетать отсюда, привык уже к Горынычу, но кому же мнение невольника важно. Так и вышел к восточному дракону, голову понурив, смотря лишь на свои старые, местами рваные сапоги. Не увидел он ни блеска в глазах Рюу, ни сочувствия. Просто сел на спину дракона, как сказали. Гость взлетел, унося с собой среднего купеческого сына прочь от родных берез к себе на родину. Дракон подлетел к своему дому на холме, аккуратно и нежно неся свою ношу. Приземлившись, Рюу поставил на ноги своего гостя и отошел на пару шагов. Мирон осмотрелся, не понимая, как огромный дракон помещается в этот небольшой домик. Но когда юноша обернулся, на поляне за ним стоял уже не дракон, а высокий, смуглый мужчина. – Рюу? – чуть удивленно спросил Мирон: Горыныч никогда не оборачивался, как и восточный дракон. – Да, – мужчина улыбнулся. – Пойдем! Я покажу комнату, что для тебя приготовил. Юноша кивнул, послушно следуя за новым хозяином. Рюу попросил разуться на пороге. Дом был обставлен в восточном стиле: ни стульев, ни кресел, ни лавок. Ступая по полу, Мирон с удовольствием подумал, что убирать этот домик будет значительно легче и быстрее. Рюу открыл двери перед юношей и впустил его в комнату, которую обставлял для него уже месяца три. Дракон вначале читал, а потом уже собирал все, что могло понравиться Мирону на его взгляд. Тут был и пушистый персидский ковер, и английская кровать с балдахином, и французские шторы, и расписной сундук. Мирон осмотрелся, рассматривая это пестрое разношерстное великолепие. У юноши даже речь отняло, настолько все было не к месту, но он нашел в себе силы улыбнуться и поблагодарить. Обрадованный Рюу тут же засуетился, пообещал, что через час приготовит вкусный ужин, и вышел. Мирон прошел по комнате, положил котомку с вещами на сундук и призадумался: пусть и нелепая, но дорогая обстановка, большая светлая комната и поведение дракона настораживали. Половину его вещей были подарками от Рюу. Горыныч не заметил, что его человек вырос из своей одежды, латаной и застиранной, а дракон уже в следующий визит после знакомства новую принес Мирону и гребень с лентами. Змей запретил золотые волосы стричь, а даже о простеньком гребне не подумал. Открыв сундук, собираясь туда свои вещи переложить, юноша и вовсе онемел. Чего там только не было! Одежда вся из дорогого шелка, обувь удобная даже на вид и украшения. Золотые заколки, цепочки, браслеты, кольца поразили Мирона. Драконы свое золото берегли, кому попало не дарили. – Пошли ужинать, – позвал из-за двери юношу Рюу. В соседней комнатке уже стоял низкий столик. Непривычно было юноше на пол садиться, но он и не позавтракал еще толком, так что жаловаться не стал. Блюда тоже казались непривычными на первый взгляд. – Я все как на твоей родине готовил, по рецептам, – сообщил мужчина. Мирон лишь кивнул, пытаясь угадать, что из того, что стоит на столе, готовилось по рецептам его родины. Он бы не смог этого сделать, если бы вежливый хозяин не пояснил, что каким блюдом должно было стать. Только голод помог Мирону съесть половину тарелки «щей» и даже рискнуть попробовать «шаньгу». – А можно я буду готовить нам еду? – попросил тихо юноша. – Нет! Я не хочу тебя заставлять готовить или убирать! – взъелся мужчина. – Я люблю готовить, – смутился Мирон, не смея спорить. – Если любишь, то готовь, – тут же ответил Рюу. – Я... Отпущу тебя и даже домой верну. Не сейчас, через три месяца, осенью. Если… – договаривать он не стал. – Ты не пленник в моем доме, ты мой гость. Мой самый важный и единственный гость. Варе три года не снилась матушка, Мирон снился, часто в кошмарах, а матушка нет, так что она больше удивилась, чем обрадовалась, когда увидела во сне порог отчего дома. Матушка была на кухне и пекла блины, собирая их в высокую стопку. Варя подошла и села рядом, осуждающе посмотрела на старушку. – Моего сына в гости к себе ждешь? – тихо спросила Варя, боясь ответа. – Нет, твоего мужа. А сына тебе бы ждать, – улыбнулась ей матушка. – Свидитесь вы. Только тебе решать сколько сыновей у тебя будет: два с половиной или четыре. Не ошибись, девочка. Варя кивнула, взяла пару блинов себе, но матушка не сильно ударила ее деревянной ложкой по руке, строго сказав: – Не для тебя пекла! Потом старушка села рядом, крепко обняла дочь, и та впервые расплакалась, хотя бы во сне отпуская свое горе и свои страхи, жалуясь матушке, дрожа всем телом. Трех дней не минуло со сна пророческого, как наступила масленица, и уже сама Варя пекла блины на всю семью, горько улыбаясь. Мирон блины любил с малиновым вареньем, а уже и не приготовишь, не угостишь. Прохор зашел на кухню и стащил верхний, горячий и жирный. Он дул на пальцы и блин, потом откусил кусок, да не в то горло тот на горе попал. Мужчина закашлялся, осел, начиная задыхаться. Минуту Варя смотрела, не желая вмешиваться, зло думая: «это тебе за сына моего», а потом дрогнула и бросилась помогать. Но ни хлопки по спине, ни вода не помогли, пришлось ей вновь вдовий наряд одевать. Уже почти полгода минули, и Рюу собрал гостинцы для всей семьи Мирона. Дракон с каждым днем становился все более и более угрюмым, да и купеческий сын… Нет, Мирон скучал по родным, но сердце рвалось пополам. Видел юноша, что люб он восточному дракону – как не увидеть, если стоило ладонь свою в руку мужчины вложить, как тот начинал счастливо улыбаться? Хуже всего было то, что и сам Рюу постепенно занял мысли, сердце и сны Мирона. Давно бы надел юноша кольцо – массивное, золотое, которое на коленях подарил ему под цветущей сакурой мужчина, прося стать своим супругом, – но домой ему нужно было. За мать страшно стало и за братьев Мирону. Ведь если Прохор его посчитал приемлемой ценой спасения, то и остальных может не пощадить. Последний вечер перед утреней дорогой они провели врозь. Рюу боялся, что сорвется, не отпустит, не сдержит слово, попытается силой удержать своего золотоволосого любимого, а Мирон боялся, что если дракон вновь попросит остаться, он и останется, предаст свою семью. По утру взял свои вещи купеческий сын и вышел из комнаты, молча покинул дом. Но уже в надежных лапах дракона, паря над землей, все оглядывался, смотрел на домик, с тоской думая, что больше сюда не вернется. Варя с рассвета смотрела в небо, не понимая, почему, внутри струной одной пело «жди», и она ждала. Уже и полдень минул, солнце к закату клониться начало, а она все равно – нет-нет, а глянет на небо. Точку в темнеющем вечернем небе Варя заметила первой, так и замерла у порога, не смея глаз отвести. А та росла, становясь все больше, вскоре уже можно было различить силуэт дракона. Варя тяжело вздохнула и ушла в дом – дракон был не местным, не Змеем Горынычем, значит, ни к чему ей он. И раньше бывало, что восточные драконы пролетали через них к западному, или наоборот. Тоже невидаль! Марьяна, правда, жена старшего, Даниила, наоборот вышла во двор, чтобы годовалой дочке Сонечке показать дракона. Усталая и разочарованная Варя прилегла на кровать, глаза даже прикрыла и почти задремала, когда к ней в комнату без стука вбежал Даниил и крикнул: – Мама, Мирон вернулся! Она побежала за молодым и прытким старшим сыном, временами даже обгоняя его. В теплые объятия Мирона – подросшего, но родного, целого – влетела, даже не поняв сразу, кто её словил. Вырваться попыталась Варя, а потом расплакалась от счастья, уже сама стискивая юношу, боясь проснуться. Мужчину со странными глазами и кожей другого цвета она заметила мельком, когда тот уже разворачивался, собираясь уйти со двора. Варя заметила боль в темных глазах, отражение той боли, что видела в своих голубых в зеркале все эти годы. Вспомнились и слова матушки про сыновей, вырвалась она из объятий Мирона и бросилась следом за незнакомцем, вцепилась в его плечи и сказала, с жаром: – Останьтесь. На ужин, на день. Отдохните, потом домой полетите. Ее средний сын обернулся следом за ней и тоже поспешил к мужчине, ухватил за другое плечо: – Рюу, останься… Тут. Варя молчала, пока Мирон и незнакомец смотрели друг на друга ведя беззвучную беседу. Гость кивнул, соглашаясь: – Останусь… Тут… Навсегда, если хочешь. – Хочу, – выдохнул Мирон.