Приручи его

С того момента, как я узнала, что Барри - это личность Кевина, прошло полмесяца. В этот период я не общалась с Барри, не отвечала даже на его письма. Но потом они прекратились. Я вспомнила про Питера, который когда-то точно так же исчез. Я открыла почту. Двадцать входящих от него. Последнее письмо от Барри было таким: «Дорогая Эбби. Со мной что-то творится. Не знаю. Прошу, ответь мне. Возможно это будет последнее письмо от меня. Но пока у нас есть время, напиши мне. Хоть одно слово. Пожалуйста.» Я закрыла глаза руками и разревелась. Что я наделала? Зачем и почему я решила не отвечать на его письма? Что случилось с ним? «Надо написать. Вдруг он ответит?» «Дорогой Барри. Прости, что не писала тебе. Мне надо было прийти в себя. Давай как-нибудь встретимся и поговорим. Надеюсь, с тобой все хорошо. Напиши мне, когда тебе будет удобно. С любовью, Эбби.» В этот день я осталась одна дома. Отец с мачехой уехали в Германию по некоторым делам отца. Я же попросила остаться дома. Он неохотно согласился, потому что доктор Флэтчер сказала, что в этот период я плохо перенесу поездку. Отец очень трудно перенес то, что мне надо было остаться дома, да еще и одной. У меня была свобода действий, но под присмотром доктора Флэтчера. Я все так же ходила к ней. Но когда я оставалась одна, я вспоминала, как мы с Барри проводили вместе время. Некоторые моменты в моей памяти останутся навсегда, как яркие и незабываемые. Все не могу забыть один прекрасный вечер, когда мы с Барри любовались завораживающим закатом. Обычно это волшебное природное явление стараются запечатлеть на фотографиях, картинах, в своей памяти, чтобы навсегда запомнить тот момент, когда солнце, уже уставшее светить днем, обессилевшее, ложится отдыхать за горизонт, посылая нам свое последнее тепло. Почему мы тогда выбрали провести закат вместо того, чтобы сходить в картинную галерею? Не знаю. Возможно нам с Барри обоим не хватало романтики в нашей жизни. Мы сидели с ним на крыше дома и разговаривали о моде. В тот день был даже какой-то особенно красивый закат. В далеке белоснежные кучевые облака медленно становились кроваво-красными, как будто где-то там далеко проливали свою кровь невидимые воины. Там каждый вечер шла борьба двоих противоположностей, которые решали между собой вечный спор, кто же из них останется править тут. И, как в лучших концовках, тьма побеждает свет и захватывает его в свой плен. И вот уже засохшая кровь воинов окрашивает облака в темно-бардовый цвет и свет, побежденный, медленно гаснет в руках тьмы. И вся боль от утрат уходит вместе со светом. И в душе, некогда страдавшей, устанавливается покой и тоска. И ты чувствуешь непреодолимое желание любить весь мир, но понимаешь, что твоя любовь никому не нужна. Мы погружаемся в свой собственный субреальный мир, полный теплых чувств, мир, где у нас все хорошо, где наши чувства настолько обострены, что ощущаешь каждый шорох, слышишь каждый звук. И понимаешь, что жизнь твоя обретает краски только с заходом солнца. И вот солнце наконец-то скрылось, в последний раз за этот день спесиво глянув из-за домов. Я глянула на Барри: он сидел с закрытыми глазами и о чем-то думал. Я положила руки на скрещенные в позе лотоса ноги и закрыла глаза. - Солнце мое, - произнес Барри, приобняв меня. Я положила голову ему на плечо. - Тут так хорошо. - Да, здесь тебя никто не найдет и не потревожит. Лишь ты и твои мысли. Я часто хожу сюда, чтобы привести их в порядок. Вообще об этом месте мало кто знает. Так что можешь приходить сюда в любое время. Я тебе разрешаю. Я улыбнулась и почувствовала как Барри тоже улыбается. Как же с ним было просто и хорошо. Ни с кем так не было. Но если бы я знала тогда все... Однажды мы посетили картинную галерею и у нас возник спор, считать ли картины авангардистов искусством. Я не очень приветствовала данный вид живописи и считала, что вовсе не искусство. - Что, к примеру, художник хотел изобразить на этой картине? - Спросила я, когда мы подошли к картине Хуана Гриса под названием «Мужчина в кафе». - Ну, допустим, я вижу тут силуэт человека, который бухой о чем-то задумался. Но, - воскликнула я, - здесь ничего нет выдающегося. Кубизм как кубизм. Или вот эта картина, - указала я на другую картину художника «Гитара». - Где она? Ну где эта гитара, которую он нарисовал? Я не понимаю их, этих авангардистов. А Барри лишь снисходительно улыбался. - Знаешь ли ты, что для них выразительные средства живописи – это или линия, или форма, или цвет, или все вместе. Для этих художников они являются идеальными, абсолютными, в них они видят свой какой-то определенный мир. Считают, как считал и Платон, что красота - в прямых линиях и геометрических фигурах. Это что-то ещё непознанное, недоступное обычному сознанию. - Барри прикрыл в блаженстве глаза. Я лишь фыркнула. - Видимо, у меня слишком обычное сознание, если в этом я нифига не вижу. - Знаешь, однажды кто-то мне сказал, что художественное значение картины выше того, что она изображает. Посмотри только на эти соотношения цветных пятен и линий. Я скрестила руки на груди. - Ну посмотрела. Что дальше? Что мы найдем в них? - Если вглядеться, то можно открыть целый мир непознанного. - Барри подошел сзади, обнял меня за талию и положил подбородок на плечо. - Вглядись. Я все равно ничего не видела. Линии как линии, штрихи как штрихи. Словно рисовал маленький ребенок. Где-то сзади прошептали что-то вроде «всюду эти парочки, не дают даже в галерее полюбоваться искусством». Я лишь улыбнулась на это. Барри был моим самым лучшим другом. И, как мне казалось, считал и меня таковым для себя. А потом мы отправились к нему домой, где начали обсуждать современную моду. Тот день, резко переходящий в позднюю ночь, был насыщен искусством, если можно так назвать. - Почему ты не пойдешь работать дизайнером? Ты круто рисуешь, у тебя классный стиль и отличный вкус. Такую одежду будут враз скупать богатенькие тетушки и девчушки. - Я только думаю об этом. Возможно, в скором будущем я и решусь на этот шаг. Сейчас я не готов. - Жаль, ты бы мог быть отличным модельером. Ты любишь это. Если бы я была богата, то купила бы вот это платье и это пальто, - я показала на одну из зарисовок Барри, где было изображено закрытое платье с длинным рукавом в стиле милитари. Он знал, как я люблю этот стиль. Только унисекс мог посоревноваться с милитари в моей любви. - Я не думаю, что это то, что сейчас тебе надо. Вот это платье тебе бы подошло. - Барри показал мне рисунок, где было изображено довольно-таки открытое платье с глубоким вырезом на спине. - Нет-нет-нет, - я рассмеялась. - Я такое не ношу, ты же знаешь. - Но почему? - Спина не красивая. Да и не считаю, что пристойные девушки, ну коей я себя не считаю, конечно, могут такое надеть. - Тебе не нравится? - Что ты. Задумка классная, но я просто не любитель настолько откровенных нарядов. Вот и все, Барри. - Что же такого с твоей спиной? - Да так, детская травма. - Я нервно почесала ногу. - Что-то серьезное? - Обеспокоенно спросил Барри, приобнимая меня за плечи. - Нет, не стоит беспокоиться, - улыбнулась я, обнимая его в ответ. - Это то, что никогда не исправить. - Что же, расскажи мне? И в тот вечер, точнее уже ночь, я рассказала Барри про свою жизнь, начав с самого моего рождения. По рассказам отца и бабушки, я узнала, что когда-то давно мы все были счастливой семьей. Моя мать умерла в самый сложный жизненный момент моего отца. Некие проблемы в только что открывшемся бизнесе и смерть матери, которую он любил без ума, надломили его. И он всегда винил в ее смерти именно меня. В тот ужасный роковой день, когда погибла мама, мы, как оказалось, ехали в машине на прогулку. Я с рождения была очень тихим ребенком. И в тот день я вела себя особенно тихо, и моя мать все время оборачивалась, чтобы контролировать меня. И в один такой момент мама не справилась с управлением и, вывернув руль, врезалась в другую машину. Хорошо, что сидела я тогда пристегнутой да и в своем детском кресле. А мама любила ездить не пристегнутой и на высокой скорости и ее не спасли. Эта трагедия навсегда изменила моего отца. И именно с того момента началась моя собственная трагедия с элементами драмы. - Никому не пожелаю испытать злость и ненависть моего отца на деле. Знаешь, почему я ношу эти вязанные браслеты всегда? - Барри помотал головой. - Смотри. Я сняла браслеты с запястьев, которые сделала сама, и открыла еще совсем недавные порезы и синяки. - Я пыталась покончить с собой после того, как отец особенно жестоко меня наказал. Но меня спасли. И когда меня выписали с больницы, отец посадил меня под домашний арест, пристегнув меня к батарее. Необычный способ воспитывать детей, да? Барри лишь качал головой. - Ты спросил, почему я не ношу такие платья? Я скрываю шрамы на теле. Но шрамы в душе никак не скрыть. Иногда приступы паники приходят ко мне и приносят новую истерию. Я пытаюсь с ними справляться и пока мне удается. Но иногда меня посещают особенно болезненные приступы паники. И только несколько пощечин может меня привести в порядок. Барри сильно обнял меня, чуть не задушил. - Я всегда буду рядом с тобой. Я помогу тебе. Ты должна переехать ко мне от твоего отца-тирана. Надо что-то делать, чтобы спасти тебя от него. - Ты первый, кто заботится обо мне, Барри. Видимо, больше я никому не нужна. - Я улыбнулась и на глаза навернулись слезы. - Ну, это, что-то я совсем растрогалась. - Я вытерла рукавом глаз. Спасибо за то, что ты есть. Тогда Барри и стал для меня моим самым лучшим и преданным другом. Я часто вспоминаю как мы с ним танцевали под какую-то особенную для Барри песню. С ним я всегда вела себя открыто, могла дурачиться, танцевать так, как обычно (хоть и редко) я танцую наедине с собой. Он поддерживал мою дурашливость и тоже был всегда открыт. Жаль, что я обо всем этом забыла, когда доктор Флэтчер рассказала мне о Кевине Венделле Крамбе. Я в один момент перестала воспринимать Барри как личность. Ведь понимала, что Барри выдуман. Выдуман Кевином для того, чтобы защититься от материнских наказаний. Мать, по идее, - это человек, который должен изначально защищать, оберегать, не давать в обиду своего ребенка. На ней лежит груз ответственности за его воспитание. Но никогда, даже в самых трудных случаях в поведении детей, мать не должна его бить, особенно вешалками, ремнями, по голове лишь за малейшую провинность. Мне надо было время, чтобы принять это все и как-то смириться. Иногда у меня проскакивали мысли о том, что ведь мне с ним было хорошо, он меня понимал всегда, и как это так не считать его личностью, ведь Барри существует и он такой один в своем роде. У Кевина одни привычки, у Барри другие. Они разные. Только мордашка одинаковая. С такими мыслями я заставила себя проверить почту, где и наткнулась на его последнее письмо. И тогда я заволновалась так, что мне нужна была помощь доктора Флэтчер. К ней я и отправилась этим вечером. - Я волнуюсь за него. Что-то случилось, - я нервно ходила по комнате, чем беспокоила и доктора Флэтчера. - Я уверена, - спокойным и размеренным голосом начала говорить доктор, - что Барри просто обиделся, ведь ты очень долго ему не отвечала. Мне он, по крайней мере, пишет. Немного, кратко, но пишет. Так что, думаю, беспокоиться тебе незачем. - Я очень надеюсь, что это так, доктор. Я чувствую себя виноватой, что не отвечала ему и заставила страдать. Ведь мы же отлично общались. Я была его другом. - Я думаю, ты значила для него больше, чем друг. На его эскизах, которые он мне недавно показывал, была изображена ты. Обнаженная. Как я тебе раньше рассказывала. Он не перестает рисовать тебя. Это что-то да значит. Возможно, он сильно к тебе привязался. - Вот я и чувствую себя виноватой. - Так иди и извинись перед ним. Я уверена, он простит. Барри такой. Звук, который раздался у меня на телефоне, оповестил, что мне пришло письмо. Это был Барри, который писал, что будет очень рад, если я приду сегодня к нему на встречу. И я, счастливая, поблагодарив доктора Флэтчера, унеслась на встречу к Барри. Пройдя через одну лазейку, которую мне показал однажды Барри, я очутилась перед дверью, где он жил. Я написала ему ответное сообщение, что уже стою у его двери. Решив слегка постучать, как обычно, в дверь, я очень долго ждала пока он мне откроет. Но никто не открывал. Я решила постучать погромче и подольше. Услышала шаги и дверь мне открыл человек, который был совсем не похож на Барри. Строгий взгляд, очки, застегнутая на все пуговицы темно-синяя рубашка, аккуратно заправленная в такие же строгие брюки. Он нахмурился. - Что Вам надо? - Я пришла к Барри. - Его нет. - А можно с ним поговорить? Он все так же стоял и хмурился. Наш диалог был обычным, но если бы нас кто-то подслушивал, то весьма удивился.  - Нет. И он вряд ли появится. - Что Вы с ним сделали? - Возмущенно спросила я и, видимо, слишком громко. Человек поморщился. - Он спит. - Он резко достал из кармана нечто белое, два раза пшикнул мне в лицо и я потеряла сознание.