Болезнь

Чертов ребенок.       Как ни странно, я не помню ни прихода дяди, ни каких-либо последующих событий. Я помню лишь то, что и есть самое главное в этой истории — тот самый момент «между жизнью и смертью».       Лежал я в холодных, обмоченных в спирте, полотенцах и простынях (бабушка говорила, что это хорошо сбивает температуру), отвернувшись к стене.       Я услышал, скорее нет, просто почувствовал, как кто-то, шепчась, зашел в мою комнату. Еле-еле перевернувшись на правый бок, я увидел весьма размытую картинку: дядя и сестра о чем-то спорили, а брат стоял за спиной у сестры, разглядывая игрушку кораблик, взятую у меня в один из дней моей болезни.       Но лежа в жару и тяжело дыша, я все ещё мог думать о чем-то. И вот, снова взглянув на своих родственников, я увидел ещё кого-то; кого-то, кто не был знаком мне ранее.       Он стоял в углу комнаты, устремив взгляд куда-то в пустоту. Я попытался приглядеться, но внезапно мне стало жарче, и я, тихонько всхлипнув, повернулся обратно на левый бок.       Но как только я закрыл глаза, мне опять вспомнился этот человек. Мне запомнилась каждая черта его лица; дайте мне только листок, и я бы зарисовал его в точности по памяти. Я не мог поверить, что образ какого-то неизвестного мог так хорошо отпечататься в моем ещё не окрепшем сознании.       Странным также было то, что я не задавался вопросами наподобие «Кто это?» и «Как он оказался в моей квартире?», как это сделал бы нормальный человек; я думал совсем о другом. Разве потому, что просто был ребенком? Но я был смышленым ребенком — всегда был несколько умнее и сознательнее своих ровесников.       Найдя в себе силы, я снова перевернулся на бок и оглядел комнату. Никого из родственников я уже здесь не увидел; в комнате оставался только он.       Он стал подходить к кровати, где находился я; судя по его движущимся губам, он говорил что-то. Мне становилось все более жутко, и я ждал, когда кто-то — кто угодно, да хоть брат — зайдет в комнату, и я сосредоточу своё внимание на чем-то менее пугающем, чем этот человек.       Мольбы были услышаны, и в комнату зашли сразу трое: бабушка и уже переставшие спорить дядя и сестра. Они с жалостью смотрели на меня, о чем-то переговаривались; бабушка даже начала было плакать. И они будто не видели того неизвестного, который стал теперь уже ровно за ними; зато его прекрасно видел я, о чем я очень сильно сожалел.       Он был чем-то похож на меня, только взрослее. Тогда ещё мне пришло в голову, что это могу быть я в будущем — видение; я о таких в книгах читал. Но в книгах писали, что видения обычно бывают у каких-нибудь необычных людей — но чем был так необычен я? Может, как говорится, своей обычностью я и был необычен?       Я думал и об этом, просто уставившись в одну точку; не слыша, не видя и не замечая ничего вокруг себя.       В тот момент я даже перестал чувствовать свой жуткий жар и температуру, которую все ещё продолжали яростно сбивать, меняя полотенца на новые и периодически ставя передо мной какие-то кружки с перемешанными в них лекарствами; порой мне казалось, что родственники настолько волнуются за меня, что льют и смешивают в кружке любые лекарства, которые попадутся под руку.       Мне снова поставили стакан на тумбочку около кровати. Я не мог взять его — сил не было совсем; даже настолько, что я переставал чувствовать свои конечности. Но, сделав усилие, я кое-как дотянулся до тумбочки и дотронулся до стакана. И нет, не взял, а именно дотронулся; стакан был холодным, как будто из железа, хоть он и был из стекла; и мне в руку аж отдало этим холодом. Я вглядывался в мутную воду, на этот раз уже не думая ни о чем.