mentally ill

Молчание. Оглушающее и бьющее по ушам. Максим нервно выдыхает и смотрит на голые стены своей комнаты, обшарпанные, с остатками краски и тонкими разводами от излишней влаги, смотрит на распахнутое окно и морозный воздух, который врывается в помещение с бесконечным количеством снежинок: от этого тело покрывается бесчисленными мурашками, и блондин поджимает губы. Он словно балансирует на острие ножа. Прямо сейчас он стоит на тончайшем лезвии, чувствуя ужасающую боль, что разрезает его стопы и заставляет шататься между безумием и реальностью. Ведь всё это кажется. Эта облезлая комната с бетонными стенами и окном. Всё это вымысел. Да. Ведь он сидит в небольшом чулане затхлой квартиры старшей сестры. Под её истошные крики и слёзы молчит и смотрит потерянным взглядом туда, где для него — окно и морозная улица. Когда это всё началось? Когда началось это безумство, в котором он теряет своё «я»? Когда начались страшнейшие видения, пробирающие до самых костей, заставляя желудок делать нервное сальто? Наверное, года три назад, ведь именно тогда папаша после очередной пьянки избил мать до смерти, напоследок проломив голову тяжелыми берцами, а потом свалил из города вместе с сынишкой. Его отец всегда был таким: делал какие-то вещи из-за бескрайнего гнева, а потом бежал с животным страхом от содеянного. Будто этот переезд мог помочь ему. И вроде всё должно было измениться, но нет. Папаша загулял по подпольным казино, при этом имея должки с каждого своего «дружка», увязая в этом дрянном болоте всё глубже, пока не получил пулю в лоб за задержку. Два года назад, когда один из старых жирдяев схватил ошалелого подростка и забрал в подпольный торг рабами. Когда нервная анорексия так истощила его, что он просто провалялся на тёмном пыльном «складе» около полугода, а потом оказался на первом попавшемся поезде до старшей сестры. Он всегда был обузой: что для маменьки, которая забеременела случайно, что для торговца, который не знал, куда сбагрить умирающую тушку юнца. Уже полтора года он видит перед глазами своё прошлое. Умирающую мать, пьяного отца, облезлую комнату - «склад» и своё исхудалое тело. Пусть он и не накачался в таком «пьяном» бреду, но сестра откормила хотя бы так, чтобы его ребра больше не торчали, а бабки у подъезда не охали от его впалых щёк. Жаль, что никакая еда не излечит сломленной пополам и раздробленной психики. Его тело… Оно пестрит шрамами, порезами от всевозможных режущих орудий, будто детская книжка со множеством красивых цветных картиночек. Он сам, словно белые листы бумаги, которые подготовили для печати красных картин, наглядно показывающих всё его состояние. Порезы. Пилочка для ногтей, лезвие кухонного тесака, бритвы канцелярского ножа. Он даже умудрился обычной бумагой оставить себе пару алеющих порезов. Отросшие блондинистые волосы, которые обычно убирались в хвостик, и уставшие карие глаза. Генетический сбой - светлые, почти белые пряди и черные глаза. Кажется, будто природа так и задумывала. Создать полного неудачника с генетическим уродством, без единого блеска или искры в глазах. С грубым и хриплым голосом от скуренных в подростковом возрасте сигарет. С потрескавшимися и сухими губами. С длинными пальцами. Кажется, словно это некая ошибка природы, которая не должна была появляться на свет. Но вот он, Максим Новиков. Парень приходит в себя, а воспоминания ускользают словно зыбучий песок сквозь тончайшие пальцы. Голые стены уменьшаются до размеров чулана, окно пропадает, а холод, царапавший кожу, превращается в мягкий плед на его плечах. Всё снова в норме, если так можно сказать. Он сглатывает вязкую слюну, вспоминая угрозы сестры упечь его в психушку с ещё одним закидоном. Он не раз слышал о местных психлечебницах, о том, что даже нормальный человек сойдёт с ума в белых стенах, а потому всегда старался держать своё безумие под контролем. Только сегодня всё пошло наперекосяк, когда сестра решила узнать, какая судьба всё-таки постигла брата после её отъезда. Он истошно кричал, громил гостиную, разбивая старенькие фоторамки и винтажные светильники, а затем, вырывая волосы на голове, запирался в чулане и начинал что-то бурчать. Это вызывало нервную дрожь в теле Макса. Это словно панические атаки с видениями, от которых невозможно абстрагироваться. Ты пытаешься убежать от преследующей тебя темноты, но она быстрее. Парень невольно прислушивается к звукам за дверью и слышит приглушенный женский голос по ту сторону. — Мне кажется, что у него развивается шизофрения. Вы сможете его забрать? Да, я буду навещать его. Да, я заплачу. Тихие слова словно смертный приговор. Даже родная сестра упекает в психушку. Он провёл в палате две недели. Две кровати, шкаф, письменный стол со стулом и уборной. Окно, которое невозможно было открыть нараспашку. Всё абсолютно белое, и это так мозолило глаза, словно Макс всё время жил среди белого снега, которого уже давно не видел на улицах города. Ведь город успешно разводил белый снег с весенней грязью, мешая это всё в непонятное мутное и тошнотворное варево. Вторая кровать пустовала день, два, три, от неё исходил такой противный мертвый холод, что крыша вновь начинала течь. Ежедневно с ним беседовала психиатр. В три часа. Тогда в коридоре на миг все замолкают — шизофреник сейчас пойдёт — а потом входили два санитара и отводили парня в кабинет. Хотя бы там были другие краски. Бежевые, кофейные и другие. Он терпел неясные,

 бесцветные беседы, которые тянулись несколько часов, а потом возвращался в ту комнату, ужинал и отправлялся спать. И плевать, что было всего восемь, ему всё равно нечего делать, да и нельзя. День за днём, снова и снова, повторяя это всё по кругу. Со временем ему стали приносить книги, поставили дохлый телевизор и стали откидывать окно взамен на прилежное поведение. Его безразличный взгляд пугал санитаров, огромных бугаев и милых медсестёр. Возможно, что на данный момент в лечебнице нет кого-то серьёзнее, чем он. Макс думал, что проведёт здесь бесконечное одиночество, но через пару дней заявилась сестра. Он помнил её лицо, слёзы и просьбы простить. Помнил её бледную кожу и осунувшиеся щёки, помнил огромные мешки под глазами и дрожащие руки. Но он послал её. И вновь одиночество. До сегодняшнего дня. Он проснулся в час, когда почувствовал рядом запах крови, который фантомно ощущался железным привкусом на языке, и копошение медсестёр. Блондин любопытно рассматривал парнишку рядом. Долго и внимательно смотрел на повязки, которые часто меняли из-за кровавых пятен. Это вызывало слегка ошалелую улыбку, что он не один пытался покончить со всем этим бредом. А когда парень пришёл в себя, Новиков решил подать свой осевший от долгого молчания голос.  — Слепой, который пытался покончить жизнь самоубийством, да? Приятно познакомиться, шизофреник — по мнению местного персонала, который также пытался умереть. Жаль, что сюда меня упекла родная сестра. Они все думают, что я накинусь на них. Но я знаю, что на самом деле происходит со мной. А ты… Неужели отчаялся из-за потери зрения? Я угадал? Это так глупо. Это отвратительно, парень. Ты думаешь, что потерял всё, но это не так, — Новиков тяжело вздыхает и смотрит в белеющий потолок. Он никогда не думал, что белизна бывает такой острой и отвратительно-беспозвоночной одновременно: белый потолок, белые стены, белая одежда персонала, провожающего его до палаты, пронзительно-белая тишина, вязкая, мутная, стекает по стенам талым снегом и серыми тучами, сгущается после каждого шороха, нарушающего ее. Слепой слышит голос слева от себя, который был до мурашек хриплым и низким, словно молчание в этой палате хранилось долгие годы. В тишине палаты долгая фраза ещё долго стояла осязаемой материей, будто звук здесь застывает в воздухе, и ты можешь дотронуться до него пальцами. Из-за долгого молчания слепого в ушах снова начинает звенеть и дребезжать, будто стекла в окнах вот-вот вывалятся от этого оглушающего звука. Суицидник невольно поджимает губы и поворачивается в сторону новоиспеченного собеседника:  — Какой догадливый, — парень фыркает и приподнимается, прислоняясь спиной к деревянной спинке кровати. В комнате довольно холодно, из-за чего он натягивает край пухового одеяла до самого подбородка, пытаясь хоть как-то согреться — не помогает. Делает только хуже, поднимая целый ворох запахов, которые пылью осели под его одеялом ранее, а теперь вновь оживают из-за движения одеяла. В нос все также бьёт сильный запах крови, который исходил от самого брюнета и его одежды. Резкий, неприятный запах железа, вызывающий тошноту и легкое головокружение. Спрятав руки под одеялом, Артём проводит холодными тонкими пальцами по местам, где его порезы скрывал толстый слой бинтов. Парень чувствует боль, но ему от нее почему-то становится легче. Она будто возвращает брюнета к реальности и доказывает, что он всё ещё жив и что это всё не сон, а кромешная тьма перед ним — умершие глаза. Не он сам. — Меня Артёмом звать. Твоё имя как? Если ты, конечно, хочешь, я могу звать тебя коротко — Шизик! Неплохо, думаю. И да, сигареты-то имеются у тебя? — слепой поворачивает голову к парню на соседней кровати и пытается хоть как-то завязать разговор с какой-то умирающей шуткой, ибо неизвестно, сколько времени ему придется здесь провести, так что лучше обзавестись хорошим собеседником, если он в действительности не шизофреник. Однако Волков и сам ничуть не лучше. Может, он и не является таковым, но явно не самый вменяемый человек. Вменяемый человек не пытался бы покончить с собой… Артём поправляет торчащие в разные стороны тёмные волосы и снова убирает холодные руки под одеяло, которое было насквозь пропитано запахом пыли и грязи. Возможно, на самом деле запах не был таким сильным, но с обострённым обонянием слепого — он казался просто невыносимым. Максим издает какой-то нервный смешок. Короткий, едва слышный, но пропитанный неким безумием, которое тонкими иглами пробирается под кожу и заставляет нервно поглядывать на самого блондина. Возможно, в следующую секунду он возьмет стул и разломает его в щепки об голову. Артём лишь вздрагивает и едва поёживается, списывая этот неприятный звук на долгое одиночество этого кадра, а затем вглядывается в темноту. — Макс. Просто Макс. Сигарет нет. Сестра всё выгребла подчистую пару месяцев назад, — парень вздыхает и невольно косится на собеседника, после чего быстро слезает со своей скрипящей кровати и босыми ногами касается холодной плитки. Тонкий холодок окутывает его стопы, но шизофреник не обращает на это внимание. Он столько раз касался голой кожей холодного, что, казалось, будто он давно потерял всякую способность ощущать. Как и его уставший мозг. Парнишка медленно доходит до перекошенного шкафа и открывает такую же скрипящую дверцу, звук которой режет по ушам, словно нож по оголенным нервам. Казалось, что каждый предмет в этой больнице неприятно скрипит, брякает, шуршит, постукивает, прогибается от старости и действует на нервы. Новиков достаёт свежую простынь из комплекта постельного белья, которое однажды занесла сестричка. Может вчера, а может, два дня назад — он точно не помнил, время в палате движется совершенно иначе. Время по природе странный предмет. Для кого-то целый день пролетает со скоростью света, а кто-то мучается от скуки, от того, как крупинки песка продвигаются внутри песчаных часов. Несмотря ни на что, для всех проходит одинаковых отрезок времени. Блондин смотрит на Артёма и вздыхает, понимая, что теперь не он здесь самый беспомощный. Растерянный сосед нагоняет ещё большую тоску. Волков пустыми глазами всматривался туда, где слышал последний звук, будто его глаза в этот же момент прозреют и он увидит эти белеющие стены, безжизненного Новикова и всё у него будет в порядке. К сожалению, это не так. Парень аккуратно подходит к соседу и тянет его одеяло, недовольно хмыкая, когда брюнет упирается:  — Я просто хочу поменять этот грёбаный пододеяльник, который никто не трогал на протяжении двух недель, что я здесь существую, — когда он всё-таки отнимает одеяло, умелые длинные пальцы быстро стаскивают пододеяльник и меняют его на свежий с запахом каких-то горных цветов — Макс не сильно разбирался в этой девчачьей херне. — Не за что… — бурчит больной в растерянное молчание пустых глаз, а затем кидает в слепого пыльным одеялом и вновь усаживается на свою койку. Блондинчик поднимает с пола толстые махровые носки и натягивает на замершие ноги, словно это самое большое удовольствие в мире. — Думаю, ты не понимаешь где ты сейчас находишься, да? — Макс поднимает взгляд со своих махровых носочков, что принесла сестра, и видит растерянное выражение лица на лице юноши. — Это психиатрическая больница. Черт знает где: не разобрал дороги, когда меня сюда везли. Всё белое, никаких красок, а меня здесь считают самым ненормальным! — нервный смешок. — У меня конкретно едет крыша, извини. Есть психиатр, ты к нему тоже будешь ходить, но не скоро. Тут есть парочка симпатичных медсестёр и медбратов, но все они пугаются, когда я смотрю на них бессмысленными глазами. Действительно, чего бы не бояться? Будто у шизофреников бывают другие состояния, кроме полной апатии и настоящего гнева.  — Приятно познакомиться, Макс. Жаль, что не знаешь, — брюнет тяжело вздыхает и закидывает голову назад, глухо ударяясь затылком о деревянную спинку кровати. — Симпатичные или нет, мне уже плевать, как видишь. А на счет пустых глаз… Думаю, здесь я тебе обойду. Врач сказал, что они будут полностью белыми. При лучшем раскладе побелеют только зрачки, но вероятность этого крайне мала, — Артём грустно улыбается, повернув голову к парню. Максим поджимает губы, решая придержать ненужные мысли — их и так вполне —при себе, и тяжело вздыхает. Парень фыркает и замирает, когда дверь их палаты щёлкает, а затем в ней оказывается миниатюрная брюнетка с подносом таблеток. Максим слышит, как девочка боязливо сглатывает, а её взгляд прямо направлен на её единственную цель — тумбочку. Она должна поставить таблетки и уйти: на этом её работа заканчивается. Но страх перед душевнобольным сильнее, а потому её тельце замирает у входа на несколько секунд, но когда Артём неловко смотрит туда, где должна быть дверь и спрашивает, кто там, страх медработницы отступает. Она ведь не одна здесь, пусть слепой ничем ей не поможет, если блондин накинется на неё с кулаками. Девушка молча ставит по одному «стаканчику» на тумбочку меж двумя кроватями, оглядывает парней, что-то крайне тихо шепчет и уходит, шлёпая своими дурацкими туфлями по плитке, звон от которой въедается в уши. Новиков недовольно качает головой, монотонно тянется к таблеткам и закидывает их в себя, морщась от ужасного горького привкуса, который вяжет язык. Можно подумать, какие-то таблетки могли удержать на плаву его разрушающуюся психику. Возможно, это лишь отстрочит точку невозврата, но не более. Макс залезает на твёрдую железную кровать с ногами и ложится на спину, смотря в потолок, улетая в мыслях.  — Кормят здесь не отвратно, но с голоду не помрешь, обслуживание тоже так себе. Промышляю тем, чтобы дождаться чего-нибудь тяжёлого в этой комнатушке, выбить окно и сбежать, но тут есть дурацкие решётки. Зато в общем сортире окно даже с ручкой, но туда пускают, только если твой не пашет. Можно разбить его, а потом сказать, мол, упал. Пару дней прилежного поведения и — побег! Идеальный план, да? — глупое хихиканье, на грани безумства. Макс поворачивает голову, смотря на Артёма: — Но я не сумасшедший. Меня просто преследует дурацкое прошлое и ужасное детство. Если я буду кричать и биться в истерическом припадке — просто ударь меня. Мне всего лишь что-то мерещится. Чаще всего пьяный папаша. Вроде всё. Стоит ли мне что-то узнать о тебе, дабы потом не впасть в культурный шок? Мне, если не изменяет память, двадцать три. А тебе? Не думай, что я любопытный, меня просто съедает тишина.  — Хорошо, я запомню. Что насчёт меня, то ничего припомнить не могу. Только заранее убери все хрупкие вещи с видных мест, чтобы я ничего ненароком не задел, ведь я еще не знаю этого помещения и не до конца привык к потере зрения. Мне двадцать, через несколько месяцев буду на год старше. Никогда бы не пришло в голову, что придется отмечать его именно здесь. Ведь вряд ли получится отсюда выйти за такое время, верно? А ты здесь давно, кстати? — но вопрос слепого остается без ответа. Блондин выжидает минутное молчание, а затем вновь слезает с кровати и забирается на соседнюю, плюхаясь где-то в ногах Артёма, отодвигая его с кряхтением «пододвинь ласты», а затем по-хозяйски усаживается по-турецки и смотрит на парня прожигающим взглядом. Он так устал от одиночества и косых взглядом, а тут парнишка одного с ним возраста — почти — и такой же как он: немного со странностями. Артём дёргается от неожиданности, когда парень плюхается на кровать, и сразу же поджимает к себе ноги, чтобы освободить парню место. Внезапно в глазах возникает зуд и слепой начинает тереть их ладошками через бинты. Врач говорил, что их можно будет снять завтра, но Артёем решает сократить оставшийся срок. Все равно это ничего не изменит. Он уже ослеп и хуже быть просто не может. Волков стягивает повязку и медленно открывает глаза. Макс замирает и завороженно наблюдает, как тот неловко стягивает её подрагивающими руками с дрожащими пальцами. Парень впитывает каждое движение и шорох. Белая ткань соскальзывает с глаз и у Новикова перехватывает дыхание. Он шумно сглатывает от красивых и аккуратных черт лица перед ним. Парнишка завороженно рассматривает большие глаза с пушистыми ресницами и слегка ухмыляется. Какая ирония: такие красивые глаза, некогда полные жизни, сейчас абсолютно серые, словно у куклы, и движутся в этой темноте, отчего определённо становится жутко. Блондин слегка качает головой, карая себя и судьбу за такую несправедливость к этому парню. Артём криво улыбается, будто вот-вот расплачется. Темно, как и ожидалось. На что он мог надеялся? Что темнота повязки заменят на что-то другое? Нет. Он словно ничего и не снимал. Всё так же темно. Парень аккуратно проводит пальцами по коже вокруг глаз и не находит шрамов. Видимо, здесь ему все-таки повезло. Хотя бы симпатичная мордашка не пострадала. Артём поднимает взгляд на своего соседа, что сидел напротив, и пристально смотрит на него.  — Я не знаю, как это объяснить, но я чувствую, что ты смотришь на меня. Неужели все так ужасно? Только честно, ладно? Опиши мне, как они выглядят, — Артём подвигается поближе к Максу, предоставляя возможность себя получше рассмотреть. Неожиданный вопрос заставляет Новикова поднять брови, но он аккуратно наклоняет голову, рассматривая лицо Артёма чуть ближе. Макс скользит взглядом по зрачкам, которые были серого цвета, почти как само глазное яблоко, но всё равно отличалось. Он ловит себя на мысли, что не считает это чем-то ужасным, а наоборот — привлекательным и таинственным. Слепой терпеливо ждёт ответ на свой вопрос, глядя прямо на Макса. Ему действительно было интересно, как он сейчас выглядел. Жаль, что его сосед не мог полностью «оценить» изменения во внешности брюнета, так как ему не доводилось видеть его зрячим. В руках Артём крутит только что снятые бинты, чем выдает свою легкую нервозность и страх перед неизвестным, ведь кто знает, насколько всё ужасно. Рука Максима сама по себе тянется к лицу напротив, и светловолосый берёт лицо Артема в свою ладонь, большим пальцем слегка оглаживая кожу у глаз. Словно пробуя мягкость кожи вокруг белоснежных слепых глаз, ища мелкие рубцы, но ничего не находит. Парень сглатывает и резко отдергивает руку, словно обжигаясь о горячую чугунную печь.  — Это вовсе не выглядит ужасным. У каждого своё мнение, но я не считаю это уродливым. Знаешь, твои зрачки стали серыми, а радужка — чуть бледнее, словно застиранная белая рубашка. Я всё ещё отличаю твои зрачки от белой пелены глаза. Это… Это красиво… В смысле… Да, это красиво, мне нравится. Я понимаю, что это ужасно, когда перед твоими глазами непроглядная тьма, но твоё личико такое же симпатичное как и было, я полагаю. А глаза… Считай, что это придаёт тебе некий шарм. Макс начинает нервно улыбаться от своих слов, всё ещё внимательно рассматривая глаза напротив. Сумасшедший ни разу не видел слепых глаз. Они не казались ему страшными, пугающими. Пусть они поблекли, пусть в них нет былой радости жизни, но они остаются красивыми. Юноша, ответив на вопрос Волкова, ошарашивает слепого. Такой реакции последний точно не ожидал, ведь считал, что слепота — это уродство, а тут ему высказывают абсолютно противоположное мнение. — О, вот оно как. Спасибо, — Артём улыбается, глядя на своего соседа. Улыбается впервые за долгое время и, нужно признать, при весьма странных обстоятельствах. Но улыбки обоих тут же пропадают, когда дверь палаты снова щёлкает.