***
Морозный воздух Эстерсунда подбадривал и придавал уверенности. Антон очень любил зиму, любил снег, особенно когда тот крупными хлопьями медленно падал с неба. В такие моменты он словно оказывался в сказке, где любое желание исполнялось, где красота и покой граничили с волшебством и приключениями. Ехать вечером по трассе в полном одиночестве, вдыхать ветер, чувствовать покалывание в пальцах и ни о чем не думать — только это было важно, только эти моменты имели значение, и больше ничего. Шипулин подъехал к стрельбищу и огляделся: несколько спортсменов еще были здесь, но с ними он не общался и никого не знал даже по имени, поэтому помешать ему они не могли. Медленно подкатив к зеленому коврику, мужчина встал на него и снял с плеч винтовку. В этом году он неплохо подтянул стрельбу, если бы еще и скорость увеличить, то было бы совсем замечательно. Эстафета прошла словно в тумане. Да, он выиграл финишный створ, но не в борьбе за пьедестал, и это угнетало. Ему нужно собраться, показать всем на что он способен, доказать, что только благодаря своим силам побеждает и борется. Весь мир сейчас внимательно наблюдает за ним, и Антон уверен, что знает, о чем они думают. Вся эта шумиха с допингом, отстранение спортсменов, скандалы с медалями, они уничтожали уверенность в себе, давили тяжким грузом на плечи и не позволяли расправить крылья. Очень страшно и досадно. Что будет завтра? Какими глазами на него все посмотрят, если он выиграет гонку? Теперь создавалось стойкое ощущение, будто он идет по тонкой ниточке, которую в любой момент могут разорвать чиновники из МОК и WADA. Сосредоточиться, поразить все черные глазки, представляя лицо этого урода Макларена, и с довольной улыбкой выпрямиться, глядя на белую мишень. Если бы и в жизни было так просто. — Привет! В который уже раз за год Антон вздрогнул от звука этого голоса. И почему именно сейчас Мартену понадобилось пообщаться с ним? Разве они не решили каждый для себя, что ограничат встречи? Сделав глубокий вдох, россиянин повернулся. Фуркад стоял перед ним и внимательно разглядывал. На плечах винтовка, в руках лыжи, видимо тоже потренироваться решил, или наоборот, возвращался с тренировки. Темные глаза блестели в искусственном свете желтых фонарей, и в них опять скользил давно забытый страх. — Привет, — тихо ответил Антон, не спрашивая ни о чем, не продолжая их беседу, давая понять, что это сейчас ни к чему. Мартен помялся немного, переступая с ноги на ногу, словно хотел еще что-то сказать, но россиянин слишком быстро отвернулся и слишком резко вскинул винтовку на плечо, чтобы не понять о его намерениях. Уходит, снова уходит, не дав им даже малейшего шанса. Разговора не получится. — Антон… — тихий голос потонул в порыве ветра, не долетая до россиянина, падая холодной льдинкой к ногам. Он ушел, не рассмотрев в карих глазах блеск сожаления и боль утраты. Ушел, не заметив, как меняется взгляд француза, как застывают в нем отчуждение и безразличие. Как быстро тает надежда… …Сколько разочарования может принести с собой одна гонка? Сколько злости и обиды поселятся в человеке, когда тот проиграет на всех поприщах, каких только мог? Беда не приходит одна? Очень четко подмечено. Антон не знал, точнее, постоянно убеждал себя в том, что ему абсолютно безразлично, что там делает этот француз и как ведет себя. Шипулин принял решение, и хотел четко следовать своему плану — игнорировать, ненавидеть, сражаться с ним, как с соперником, не впускать больше в свое сердце. Забыть о том, что было и помнить только жажду адреналина на трассе. Но, чёрт, самовнушение в данном случае ни хрена не помогало! Индивидуалка принесла с собой не только горечь от поражения, но и новости, которые он раньше старательно игнорировал и старался не вникать в их суть. Больше не помогали закрытые двери, сквозь них слишком быстро и четко просачивались все сплетни биатлона, ударяющие по самому больному — по самолюбию. Мартен, оказывается, написал книгу, в которой слишком много уделил внимания Эмилю, и почти ничего ему, Шипулину. Это было сделано сознательно, или француз и сам не подумал, как все будет выглядеть со стороны? А может, решил последовать совету Антона и жить дальше? От этой мысли становилось как-то совсем тошно, особенно, если представить этих двоих вместе. Если уж быть совсем откровенным с самим собой, то он видел достаточно, чтобы поверить во все слухи, что разносились в биатлонной среде — ужимки, объятия, двусмысленные взгляды, что мужчины бросали друг на друга. Значит, все правда, и пора заглушить маленький росток надежды, что до сих пор теплился в глубине души. Антон прекрасно понимал, что они в равной степени виноваты с Мартеном в том, что произошло. Француз — за свои излишние подозрения и ревность; россиянин — за то, что не объяснил, не рассказал, не покаялся. Эта вина будет преследовать их еще долгое время, призраком витая над головами и постоянно напоминая о себе. Только, судя по всему, Фуркад быстрее справился со своими терзаниями, раз уже вовсю флиртует с норвежцем. Это бесило и выводило из равновесия, не давало сосредоточиться на самой главной цели — стартах, постоянно лишало самообладания и отвлекало. Как итог — низкая скорость, промах и жуткое место во втором десятке. Ревность сводила с ума, заставляла ошибаться и ненавидеть себя за подобное! Где его хваленая выдержка? Где самообладание? Почему не получается до конца отпустить? Сколько бы разум не приводил доводов в пользу принятого решения, только сердце отметало их сразу же. Оно металось в груди, требовало прекратить эти пытки, вернуть покой и тишину. Оно было переполнено болью, по кусочкам умирая каждый раз, стоило случайно увидеть француза с кем-то. Антон знал, что сердце может разорваться от невыносимой тоски, может перестать биться внутри, останавливая все жизненно-необходимые функции в организме, но не это было страшнее. А то чувство, что постоянно преследовало россиянина с того момента, как они с Мартеном сошли с яхты. Словно сердце сначала вырвали из груди, обваляли в грязи, попинали его, а после опять вернули на прежнее место, но уже изрядно потрепанное, измученное, уставшее. И ощущение это не проходило, наоборот, росло и приобретало все новые оттенки, по крупицам превращаясь в тихую ненависть. И теперь она уже не была такой наигранной, что в прошлом. Сейчас она стала вполне реальной… …Они стояли так близко друг к другу, и можно было заметить какими взглядами обменивались, считая, что их никто не видит. Но Антон все замечал, каждую мелочь, касающуюся француза и норвежца. И не обойти, не сделать вид, что задумался, не ответить на приветствие. — Хей, Шипулин! — махнул ему рукой Мартен, намеренно громко привлекая его внимание к своей персоне. — Сегодня в минуте стартуешь? Неплохой результат, поздравляю! — Я тебя тоже поздравляю с серебром! — съехидничал Антон, заводясь от этого наглого взгляда. — Ты, как я видел, был очень счастлив, когда Бё тебя обогнал. — Ему просто повезло, — заскрипел зубами француз, когда наступили на его больную мозоль. — Сегодня все будет иначе. — Даже не сомневаюсь в этом, — хмыкнул мужчина, переводя взгляд на Эмиля, что тихо стоял в сторонке, наблюдая за перепалкой этих двоих. — Тебе тоже удачи. — Спасибо, — улыбнулся норвежец, слегка покраснев. Что это с ним? Смущается? Косой взгляд на Фуркада, который приобнял того за талию, придвигая к себе поближе, и все встало на свои места. Они действительно вместе. Почему-то от подобного понимания стало невыносимо больно и захотелось бежать отсюда без оглядки. Но вместо этого у Шипулина открылось второе дыхание на ставшие уже привычными перепалки с французом. — Эмиль, значит, да? — зашипел парень, окидывая презрительным взглядом своего соперника. — И после этого ты еще смеешь что-то обо мне говорить? — В отличие от тебя, я на данный момент свободен и волен делать все, что захочу! — парировал Фуркад, однако убирая руку, и отступая на шаг от своего норвежского парня. — Я никому не изменяю и не вру. — Вот как?! — поразился Антон, делая вид, что о чем-то задумался. — Помнится, это ты еще пару месяцев назад томно выдыхал мне слова о любви. Или уже все забыл? — как бы не было тошно от этих слов, но желание уколоть француза оказалось еще сильнее, а потому в ход пошли и вовсе запрещенные приемы. Только одно было важно, чтобы этот выскочка на своей шкуре испытал то, что сейчас испытывал россиянин. — «Антон, я люблю тебя», твои слова, Фуркад, помнишь? — точно передразнил его Шипулин, наслаждаясь тем замешательством и ужасом, что вспыхнули на лице француза. — Что?! — задохнулся от возмущения Мартен, которого поразила та злость, с какой были произнесены эти слова. — Ты что несешь?! — Я, пожалуй, пойду, — откашлялся Свендсен, делая несколько шагов в сторону, норовя поскорее ускользнуть с поля боя. — Нет, останься! — твердо произнес Фуркад, перехватывая того за локоть и не давая и шагу ступить. — Здесь он лишний, вот пусть и уходит. — С превеликим удовольствием! — откланялся россиянин, хмыкнув и пожав плечами. — О вкусах не спорят, но твой явно подкачал, Бемби! Резко отвернувшись от мужчин, Антон быстрым шагом направился в сторону стадиона, где через час предстояло бежать пасьют. И как теперь успокоить бешено бьющееся сердце в груди? Руки тряслись, а в голове словно бомба взорвалась, мешая связно думать и воспринимать реальность. Этот урод сумел-таки вывести из себя, да еще и перед самым стартом! Теперь нужно приложить максимум усилий, чтобы отбросить все постороннее и сосредоточиться на гонке, но как это сделать, если перед глазами до сих пор его рука, обнимающая другого за талию?***
Провальной эту гонку назвать язык не поворачивался, но из-за досадной ошибки на стрельбе Антону не удалось побороться за место на пьедестале. После, уже валяясь на кровати в своем номере и глядя в потолок, он уже и не мог точно сказать, что же послужило причиной промаха. Возможно такая близость к призам, волнение, опять не справился с нервами, или это сработал рефлекс на мерзавца — на долю секунды перед глазами мелькнуло довольное лицо француза. А дальше шум в ушах и очередное мимолетное видение, как они вдвоем на пьедестале стоят, обнявшись и размахивая букетиками цветов над головами. Слишком заманчиво и отталкивающе одновременно. Конечно, оправдания себе он не искал. Придется работать вдвое усерднее, чтобы сбить эту довольную ухмылочку с лица Фуркада. Есть несколько дней на подготовку, и Антон собирался использовать их по полной. Сейчас отдых, затем перелет в Хохфильцен, усердная тренировка до седьмого пота и кровавых мозолей, и никто не остановит его на пути к заветной медали! Стук в дверь отвлек от составления планов на очередную неделю. Проворчав что-то про неблагоразумие Жени, решившего слинять под вечер к своему Жану на посиделки, Антон поднялся и поплелся открывать дверь. Кто бы там ни был сейчас россиянин не настроен был на дружеские беседы. Пошлет — только в путь. Однако, вопреки ожиданиям россиянина, за дверью никого не оказалось. Удивленный, мужчина выглянул в коридор, но и там было пусто. Под ногой что-то хрустнуло — опустив взгляд на пол, Антон заметил листик бумаги. — Кто-то решил поиграть со мной? — усмехнулся Шипулин, почему-то уверенный, что знает кто прислал эту записку ему. Развернув, прочитал вслух небольшое послание: — «Через час приходи на стадион. Возле поворота в лесу, у большого дуба». Подписи не было, да и сама записка напечатана в компьютере. Более чем странно. Это не мог быть Фуркад, не в его стиле точно. Однако, если это кто-то другой решил подшутить над россиянином, то нужно выяснить кто и с какой целью! А вдруг это послание не ему, а Женьке? Может, таким образом они с Беатриксом шифруются и прячутся ото всех? — Да нет, — сам же осадил себя Антон, закрывая дверь и возвращаясь к кровати, продолжая вглядываться в написанную на английском фразу, — не думаю, что их отношения настолько ушли вперед. Хотелось бы надеяться, что хоть у друга на этом поприще больше прогресса. Надо будет обязательно на досуге поинтересоваться, как дела идут, а то со своими переживаниями совсем забыл про друга и про свое стремление помочь ему завоевать сердце француза. Ладно, стоит сходить и узнать, кто же такой выдумщик? Встреча, в полночь, да еще и в лесу… Интрига. Оставалось лишь надеяться, что этот таинственный незнакомец не представляет для него никакой опасности.