На кладбище было тихо. Рональд чувствовал, как тишина скручивается в воздухе тугими жгутами, обвивает его... Сдавливает.
Не нужно было приходить сюда сегодня, на следующий же день после поспешных, почти нелепых похорон, но у него не осталось ничего, кроме двух могил. Никого, с кем можно было бы поговорить.
Потребность поговорить наступала каждый раз после того, как смерть забирала кого-нибудь из них, мучила и не уходила до тех пор, пока само время не выставляло её за дверь. Время и достаточное количество алкоголя.
Сегодня Рональд выбрал бренди.
Когда это случилось в первый раз, не было ни возможности, ни желания выпить. Разве что лишнюю кружку молока. Тот день был тёмно-зелёным, подсвеченным изнутри золотистыми лучами, стелющимися по поляне. Это, возможно, был самый лучший день в его жизни: мать гладила его по голове и ласково говорила, что он должен быть хорошим мальчиком. Позже она всегда доставала ремень или била его первым, что попадалось под руку. Но это потом... Потом.
А тогда она смеялась над шутками отца, и Рональд сидел у неё на коленях так долго, как никогда до этого. Роберт бегал неподалёку — неугомонный и слишком любопытный он пытался поймать одну из бабочек...
Он опустился на холодную, неприятную на ощупь землю — слишком рыхлую, напоминающую о тех, кто лежит под ней и уже ничего не чувствует. Он силился вспомнить, что за бабочка это была и поймал ли её Роберт. Не вышло. Но, скорее всего, поймал — Роберту всегда всё удавалось. Он был очень высоким для своих восьми с лишним лет, слишком худым — из-за чего очень переживала мать — и уверенным в себе. Он постоянно смеялся над Рональдом, пухлым, не поспевающим за ним. Роберт называл его «толстеньким младшеньким», и все молча соглашались с этим.
«Роб же не со зла, глупенький», — убеждал его отец.
Возможно, возможно... В тот день, когда родители разрешили им немного побродить у озера, Роберт был непривычно добр с ним. Рассказывал о каждой травинке, смеялся и шутил. Потом прищурился и перешёл на шёпот:
«Постой-ка здесь, а я проплыву парочку кружков».
Рональд, кажется, хотел сказать что-то. Вообще-то родители запретили им заходить в воду. Они строго-настрого наказали Роберту следить за братом.
«Он не должен лезть в воду. Переболел недавно», — сказала мать и нежно взлохматила ему волосы. Тот скривился, но кивнул.
И Рональд, кажется, кивнул вместе с ним. А теперь смотрел, как он снимает одежду, как быстро забегает в воду... И молчал. Должен ли он был крикнуть?
Если не тогда, то через несколько минут точно. Но он помнил, как ему стало холодно, как глаза застила пелена, серовато-белая, густая, как сквозь неё раздались крики Роберта — сдавленные, требовательные, отчаянные...
И все. Он помнил, что потом, когда холод отступил, и он снова смог двигаться, брата уже не было видно, и это почему-то совсем не испугало его.
Рональд знал, что его больше нет. Он собрал его одежду, сложил её в аккуратную — как мог — стопку и отнёс родителям.
Он отхлебнул из бутылки и поморщился, потом блаженно улыбнулся и повернулся к серому надгробию. Роберт давным-давно спал под ним, и Рональд почти не верил, что всё это возвращающееся и вспоминаемое действительно было. Что он ничего не сделал.
Кажется, он признался в том, что смерть брата кажется ему дурным кошмаром только Сью. Она говорила, что понимает его. Врала, наверное.
Её могила где-то под Лидсом. На те похороны Рональд так и не смог прийти. Пришлось прислать её родителям сумбурное письмо, в котором он то говорил, что серьёзно болен, то клял убитые дождём дороги.
Они почему-то отправили ему сердечное послание, самое светлое из всех, что Рональд получал в своей жизни.
«Мы ни в чём не виним тебя», — писали они. И ему было приятно это «ты» от людей, которых он никогда не видел, но о которых так много знал благодаря не умолкающей ни на минуту Сью.
«Если станет плохо, приезжай», — звали они. Возможно, стоило согласиться. Если не тогда, то сейчас. Что его останавливает теперь? С работы его отпустят на недельку-другую, так почему бы нет?
Сью всегда говорила это лукаво-призывное: «Почему бы нет?»
Дразнила его, и Рональду казалось, что ему снова пять лет, и он маленький мальчик, не поспевающий за старшим братом. Только внезапно это чувство стало приятным. Сью была для него куда дороже Роберта, но он так и не смог сказать ей об этом.
Всё время не хватало слов, всё время момент был не тот...
У Сью были чистые голубые глаза, она очаровательно хмурилась, когда что-то шло не так, и всегда спорила с ним до тех пор, пока он не сдавался. Сью смеялась громко и не совсем прилично для леди, но это было лучшее в ней. И умение понимать его с полуслова — тоже.
«Я пришла узнать, что в тебе свело с ума Кейт и Джейн», — заявила она, когда они встретились в первый раз.
Рональд улыбнулся обольстительно — как ему казалось — и приготовился к атаке. Но всё пошло не так, как обычно, и почему-то на следующее утро Сью не уговаривала его остаться, а молча делала ему компрессы от головной боли.
«Не пей так много, если не умеешь», — она много раз повторяла это и тогда, и позже.
Она бы обязательно отобрала у него бутылку и велела не сидеть на холодной земле, если бы сама не была её частью. Пусть не здесь, пусть где-то под Лидсом. Рональд выпил ещё. Сью сливалась с Робертом, одно озеро — с другим. Он говорил ей, что катание на лодке их не развлечёт, но когда ее волновало его мнение по этому поводу?
Он плохо помнил, с чего началась их ссора. Одна из тысячи, очередная, глупая, конечно. Сью никогда не ревновала его, но в то же время не переставала поучать. Порой ему хотелось, чтобы она сгрызала ногти от ревности, а не исполняла так усердно роль его матери.
Кажется, так он и сказал ей: «Сью, не превращайся в мою мать! Меня тошнит от этого!»
Она что-то кричала ему, потом встала, хотя он просил этого не делать, размахивала руками. А ветер крепчал, и нужно было возвращаться, но её и это не волновало...
Если бы его спросили, в какой момент их лодка перевернулась, он бы ничего не смог ответить. Снова было холодно, и пелена накрыла глаза. Та самая — и узнавание было хуже всего, даже хуже жутких звуков, которые издавала Сью. Он знал, что она где-то там, позади, но не мог заставить себя остановиться. Он плыл куда-то вперёд, вопреки собственной воле, не видя своих рук и ног, не понимая, где берег, в очередной раз проигрывая и принимая поражение...
Рональд кинулся за Сью, как только наваждение исчезло.
«Слишком поздно», — объяснили ему потом. Будто он сам не понимал.
Мать нахмурилась, когда услышала про Сью и ничего не сказала. Никаких слов соболезнования, даже банального «Не вини себя» ему не полагалось. Мать хотела, чтобы он страдал.
«Ты виноват в смерти Роба и этой девочки... Мэри?», — сказала она, прежде чем подняться по трапу.
«Её звали Сьюзен», — успел ответить Рональд. Но мать это не волновало. Он должен был привыкнуть к этому давным-давно.
К тому, что она никогда не простит ему тех сложенных стопкой вещей и того, что он не Роберт.
«Ты похож на своего отца», — обязательно вставляла она вне зависимости от темы разговора, и это было хуже любого оскорбления, потому что отец предал её (вообще-то их обоих, но мать никогда не брала Рональда в расчет), уехав с какой-то танцовщицей.
Рональд никогда не обижался на него за это. Он тоже не раз уезжал с танцовщицами и музыкантшами. Правда, всегда возвращался. Мать ждала его, чтобы в очередной раз сказать, как ей больно смотреть на него после смерти Роберта, покричать... Он знал, что ей это необходимо.
А может быть, и ему самому.
В их последнюю встречу она была неожиданно красивой — в тёмно-бордовом платье, в эффектной шляпе... В ней давно не было ни грамма теплоты или нежности, но уверенность в себе — та, которой так лучился Роберт — была. И Рональд немного завидовал ей.
«Я вернусь через полгода. Следи за домом», — наставляла мать, поглаживая ручку зонтика.
Заметив, что он отвлёкся на хорошенькую брюнетку, провожающую брата или приятеля, тут же взвилась.
«Дон Жуан чёртов! Ты можешь проявить хоть каплю уважения! Если бы Роб остался жив...», — она перешла на громкий шёпот, и Рональду казалось, что их слышат все без исключения.
«Напиши мне, как доберёшься», — сказал он, зная, что она не исполнит эту просьбу. Зачем непутёвому сыну знать, как дела у его матери. Его ведь только юбки интересуют.
«И бренди», — добавил он про себя и встал с земли, чтобы ещё раз взглянуть на новый памятник.
«Ты, наверное, счастлива теперь. Роберт рядом, а я далеко», — подумалось ему, и почему-то эта мысль показалась невероятно смешной.
Вчера здесь было не так много людей, но все без исключения выражали сочувствие.
«Это такой удар», — говорили они.
«Ужасная трагедия. И столь внезапная».
Рональд молчал. Им не следовало знать, что когда мать сделала несколько шагов по трапу, его охватил хорошо знакомый холод. Пелены, правда, не было, только неприятная дымка.
Он мог бы крикнуть: «Останься!»
Мог бы выиграть единственный раз в жизни.
Но мать бы всё равно его не послушала. А может, послушала бы и осталась, но разве сейчас это имеет значение?
Бренди не грел, не заглушал холод, поселившийся в самой глубине сердца, не убивал навязчивую правду. Смерть всегда была рядом, смерть звала его. И увидев её совсем близко, Рональд глупо, по-детски разрыдался.
***
Он отправил письмо родителям Сьюзен на следующий же день. Пообещал приехать и уже на вокзале в последнюю минуту поменял билет.
Его знобило, и холод подступал всё ближе по мере того, как он приближался к тому самому озеру... Он до сих пор не мог понять, как ему удалось вспомнить, что оно находится где-то в районе Спрингфилда. Или находилось.
И не было ничего странного в том, что он так легко нашёл его, почти не спрашивая у местных, как добраться. Ноги вели его сами, а он только подчинялся. И какое-то страшное торжество охватывало его с каждым новым шагом.
Он не стал снимать одежду и туфли. Сразу сделал шаг, потом ещё один и ещё. Озеро оказалось не таким глубоким, как он думал, но вскоре всё-таки достигло подбородка, а потом залило макушку.
«Это правильно», — думал Рональд и вспоминал их... Роберт, Сьюзен, мать... Может быть, и отец утонул? Может быть, и его он не спас?
Не захотел? Не смог?
Больше не могло быть вопросов, он ждал покоя, и, закрывая глаза, надеялся, что их никогда не придётся открыть снова.
«Я избавлюсь от смерти», — думал он. — «Наконец-то её не будет рядом».
«Победа. Победа», — стучало в висках, и никакая боль не могла сравниться с этим...
***
Он не должен был просыпаться, но квакающий смех разбудил его. Он заливался в уши и нос и не собирался прекращаться. Слишком жуткий, чтобы принадлежать человеку, слишком... слишком.
Рональд в отчаянии замер, надеясь, что это иллюзия.
Смех не затихал.
«Откройте глаза», — сказал кто-то так безразлично, что слышать это было невыносимо.
И не в силах справиться с правдой, он взвыл... резко, отчаянно. Так, как давно хотелось.
«Победить нельзя», — шепнул кто-то почти сочувственно.
Господи, как он мог забыть об этом..?
