***
Михаил лежал на лугу в одних трусах и грелся в лучах тёплого солнышка, лениво грызя жевательными зубами сорванный колосок. Его вещи висели на ветке дерева, растущего неподалёку, у огня лежали сохнущие сигареты, а на костре поджаривалась рыба, которую он насадил на палку, как шашлык на шампур. Парень периодически открывал один глаз, поворачивал палочку, чтобы его обед хорошо прожарился со всех сторон, и снова закрывал глаза, погружаясь в полудрёму. «Если съешь — умрёшь. Да что же это такое? Нет у богатых… Твою мать, что этот урюк мне загадал? И на кой хер я об этом думаю, если я уже здесь?!». Парень резко сел, снял с огня рыбу и выложил её на лист лопуха. «Нихрена я не мыслил, как религиозный человек, — вдруг подумал он, когда уже почти расправился со своим обедом. — Вот я придурок! Это же так просто!».***
— Ничего, — раздался насмешливый голос за спиной маленького человечка, что грустил на своём мосту после нагоняя от самого Короля. Человечек обернулся. Перед ним стоял тот самый парень, что пошёл против правил и нагло переплыл реку. Существо переспросило: — Что? — Ничего, — пожал плечами Миша. Он подошёл поближе, сел на траву и закурил. — Для любого религиозного человека нет ничего прекраснее Бога и нет ничего страшнее Дьявола. Если есть «ничего» — умрёшь с голоду. У всех богатых его, типа, нет. А у бедных оно есть — хотя я бы с этим поспорил. — Парень глубоко затянулся сигаретой и продолжил: — Совсем ничего нет только у ничего. У бедных хоть что-то, но есть! Даже если это парализованный слепо-глухо-немой нищий без клочка одежды — у него есть жизнь, а это уже не «ничего»! — Да разве ж это жизнь, — вздохнул человечек. — Согласен, — серьёзно кивнул артист. — Но душа у него есть. Это я точно знаю. А душа — это не «ничего»! Это — ого-го, сколько! Это я тоже знаю наверняка… — Ты слишком абстрактно мыслишь, — изрёк человечек, добродушно улыбаясь. — Философ, что ли? — А хер его знает, — ответил Миша. — Ну, загадку я разгадал. Куда мне теперь идти? — За клубком, — сказало существо, — так Король велел. Михаил проводил взглядом прокатившийся мимо него клубок и поднялся: — Ну раз Король велел… — он поглядел на человечка, на лице которого при этих словах засияла улыбка, — раз Король велел, то я точно попру в другую сторону. Бывай. Он помахал ему рукой и пошёл вглубь леса, игнорируя путь, указанный нитью клубка. Человечек как стоял, так и сел на месте, ошарашенно провожая взглядом молодого человека, посмевшего ослушаться приказа самого Короля.***
В лесной глуши, куда дошёл Миха, было гораздо темнее, чем на лугу, где до этого он лежал и сонно грыз травинку. Вечерело, и как всегда, панк предчувствовал испытания, которые постоянно сваливаются на его голову ближе к ночи. Не далее, чем два часа назад — это Миша по солнцу сориентировался — приходили двое ряженых. Король держался с Михаилом сурово, то и дело намекал на его плохое поведение. Правитель, в общем-то, прямо заявил: «Такие поступки, Михаил, не делают тебе чести, ибо ты находишься в том месте, где положено вести себя по моему желанию и подчиняться моим приказам». Собственно, Миша не мог припомнить, когда это он вообще кому-либо подчинялся, поэтому, как обычно, посмотрел на Короля в упор, отчего тот слегка смутился, но это не помешало ему продолжать поучать Михаила. То есть правитель пытался поучать того, кто по жизни поучал сам. Вполне естественно, что парень напыжился и, выпрямившись во весь свой рост, расправил плечи, ответив: — Извини, мужик, но ты что-то попутал. Я тебе, хочешь, сейчас задвину своё мнение? Нет, не хочешь? А я задвину… — и Михаила понесло. Чего он только не наговорил этим двоим, причём Шут, разинув рот, глотал каждое слово распалявшегося артиста и даже не рифмовал. — Правила есть правила, — отнекивался Король с несчастным видом, у него даже не получалось нахмурить лоб, чтоб показаться хотя бы чуточку разгневанным. Но всё пустое — Миша не мог угомониться. В итоге всё завершилось тем, что Король отошёл от темноглазого брюнета подальше, Шут при этом всё же что-то зарифмовал, но тут же поймал яблоко, которым в него запустил Михаил и помчался наутёк, подпрыгивая и хохоча. Правитель же дико разозлился и задумал недоброе. Во что бы то ни стало он решил подтолкнуть Мишу к новому этапу его испытаний — мост, через который артист наконец прошёл, был только началом. Теперь было необходимо отправить его в город, да не в абы какой, а в определённый. Иначе этот нервно-возбужденный экстраверт — да-да, Король знал, что такое человеческая психология — поставит под угрозу само существование Заколдованной Страны, и тогда Король и Шут лишатся своей излюбленной игры…***
— Ну, в целом, я ж их вроде не сильно обидел, — говорил Миша, пробираясь сквозь заросли. Кажется, треснула ткань, — вот же… — парень оглядел рукав своей рубашки, — кто теперь это зашьёт? К Алисе, что ль, вернуться? Но возвращаться было глупо — он слишком долго добирался до этого моста, чтоб так просто повернуть назад. Потому Михаил побрёл дальше. Где-то ухнула сова, тихо зашелестела листва деревьев. «Уух» совы заставил Мишу отвлечься от своих мыслей и осмотреться вокруг, и в метрах в двадцати от себя, благодаря тусклому свету луны, с облегчением отметить, что лес значительно поредел. Надеясь, что лес вот-вот закончится, он ускорил шаг. Впереди что-то блеснуло в лунном свете. «Ну наконец-то этот грёбаный лес кончается! — обрадовался Миха, — может, там люди! Нормальные люди! — думал парень, двигаясь в сторону этих бликов. — Ну только этого мне и не хватало. Хотел к людям? Получи, что желал, — пронеслось в его голове, когда он понял, куда припёрся. — Люди? Да. Нормальные? Возможно. Были. Когда-то». Он шёл на блеск отполированных, разных размеров, совсем новых и уже полуразрушенных или покосившихся надгробий и крестов. «Щас покойнички полезут, сто процентов», — мрачно подумал панк. И вообще, стояла такая тишь, что парню невольно захотелось унести отсюда ноги. «Как говорится, иди на свой страх, плюнь ему в рыло и… улепетывай, мать твою, куда подальше!» — продолжал себя настраивать Михаил. Тут он приметил аппетитно свисающие ягоды черники, они прямо на земле лежали от собственной сочности, но всё же не решился их съесть. Мало ли чего может случиться от кладбищенских угощений. Михаил заметил вдалеке огонёк и принялся искать место, от которого исходило свечение. Немного странно, однако на кладбище было лишь сумеречно, в то время как небо над головой висело тёмным куполом, усыпанным звездами. И наконец Михаил понял, что привлекло его внимание — керосиновый фонарь. Именно он манил своим огоньком путника, как будто намеренно вгоняя того в заблуждение. Вообще парню казалось странным, что в таком месте, в смысле, в этой «стране», есть своё кладбище… Впрочем, не все жители должны топить друг друга в болотах, скармливать волкам и запирать в подвалах один на один с голодными духами. «Хех, — мысленно хмыкнул Миша, — а я уж думал, местечко для сна отыскалось». В тусклом свечении фонаря почудилось движение. Парень остановился и, прищурившись, попытался рассмотреть источники теней, что двигались всё активнее. — Я был проворней, значит, денежка моя! — Не допущу, чтоб ты богаче был, чем я! — Сейчас вцеплюсь тебе я в горло и на части разорву! — Я прибью тебя дубиной и все деньги заберу! У могильного камня двигались два мужских силуэта, и голоса этих мужчин показались Мише знакомыми. До боли знакомыми. Он уверенно зашагал по направлению к могиле, от чего под тяжёлыми ботинками громко захрустели сухие ветки, и голоса затихли. — Эй, вы кто? — выкрикнул он в ночь, поднимая с земли фонарь. Луч выхватил из темноты лицо молодого мужчины... — А-а-ндрюха? — Миха чуть фонарь не уронил. Он ошалело таращился в знакомое лицо молодого Князева, в ухе которого поблёскивала серьга, а одет приятель был в ту самую кожаную жилетку, в которой выступал по молодости. Он сидел у покосившегося могильного камня прямо на траве. — Миха? — не менее обалдевший Андрей уставился на парня и поднялся на ноги. — Ты это… чего это ты тут, в моём сне? — В твоём сне? — вылупился Миша. — Ты башкой ударился? Это вообще-то мой сон. — Миша? — послышался из-за камня голос того, второго парня, силуэт которого панк тоже заметил на подходе к этому месту. — Мишка! Из-за памятника показался высокий мужчина — даже выше самого Михаила — и, легко перешагнув камень, встал перед Горшком. Он быстро снял очки, протëр их краем своей белой футболки и снова надел на нос. — Лось... — ошарашенный Миша сначала тихо произнёс прозвище товарища, а потом уже громко повторил его имя: — Саня!.. Саня! Пацаны! — Он сгрëб их обоих в охапку, обняв за шеи и притянув к себе. — Столько брожу здесь — и ни одного знакомого лица, пацаны... — глухо, каким-то сдавленным и хрипловатым голосом проговорил он. Парни долго топтались на чужой могиле, обнимаясь и похлопывая друг друга по спинам. Странные чувства клубились в душе Михаила. То ли плакать хотелось, то ли радостно кричать. Или, может, кричать от горя? Реветь, как раненый зверь. Или как человек, потерявший что-то такое важное, такое нужное... Самое необходимое, без чего и самой жизни не представлял. Но разбираться в своих чувствах Мише не хотелось. И в очередной раз осознавать, что это страх понимания происходящего движет им — тоже. Он уже привычно задвинул размышления о своих эмоциях куда-то подальше, на самый край сознания. Мог бы закинуть за стену, ограждающую его память — обязательно бы так и сделал. — Вы как?.. Вы чего здесь?.. — спросил он, отпустив друзей и сделав шаг назад. Князев покосился на мешок, что валялся у его ног. Горшок проследил за его взглядом и поинтересовался: — А что это у вас там? — Да так, — неопределённо качнул головой Князь и посмотрел на друга более внимательно: — Миш, а ты что, правда теперь тут? — В смысле, «теперь»?! И где это «тут»? — нахмурился Михаил и, не дожидаясь ответа, уверенно припечатал: — Сон это. Просто физиологическое состояние покоя, ты понимаешь, да? А во сне всё что угодно может произойти. Вот даже вас встретить можно, таких же молодых и... с мешком каким-то... Тоже яблок нажрались, что ли? — с этими словами он поднял с земли мешок. Тот оказался пустым. — Каких яблок? — уточнил было Андрей, но, тут же махнув рукой, мол, да чёрт с ними, с яблоками, тихо спросил о том, что его действительно волновало: — Ты не знаешь? Не помнишь? Мих, ты же... Молчавший до этого момента Александр, притянул к себе Князя и зашептал: — Молчи. Не надо. Пусть... Михаил и пытаться догадываться не собирался, о чём хотел сказать Князь и почему Ренегат его перебил. «Неинтересно, — убеждал он сам себя, опираясь ладонями на могильный камень, чтобы заглянуть за него и узнать, что же там делали друзья, пока он не пришёл. — Не надо — значит, не надо... Опа!» — Опа! — повторил он вслух и оглянулся на товарищей. За памятником Миша обнаружил настоящий клад. Две одинаковые груды блестящих золотых монет лежали на тёмной траве. А между ними, отдельно от всех, валялся один единственный золотой. Перегнувшись через камень, Михаил потянулся за ним, подобрал и, вернувшись к друзьям рассмотрел в свете фонаря. Обычный золотой. С одной стороны изображён профиль Короля, с другой таращится кривляка-Шут. Такие же монеты он отобрал у разбойников и до сих пор таскал с собой в сумке. — Последняя осталась? — Горшок подкинул золотой и поймал на ладонь. — Никак поделить не можете? Миша всё понял. Ну как тут не понять? Две одинаковые кучи монет, одна отдельно, было слышно, как друзья ругались, пока он приближался к ним... Так ему горько на душе стало, противно. И злость закипела, забурлила в груди, да так сильно, что захотелось взять их обоих и столкнуть лбами. Может, тогда мозги включат? — Охуели, что ли? — просто спросил он, но парни молчали. Князь опустил голову, Рене сделал шаг назад и, скрывшись в темноте, облокотился на покосившийся крест соседней могилы, а Горшок не успокаивался, сжимая в кулаке монетку так, что её грани врезались в кожу. — Нет, я спрашиваю, вы охуели или как? Вам не стыдно? Вы чё?!...Вы чё?! Слова закончились. Да и прежних слов в его запасе не хватило бы, чтоб описать всю мощь его негодования. Из-за грëбаной монеты, которая ведь им даже не пригодится, глотки друг другу разорвать готовы! — Мих, ты, знаешь... Ты эту монету себе оставь... — тихо проговорил из темноты Саша. — Да, — вскинул взгляд Андрей. — Пусть у тебя будет. «Что же делать нам с монетой, как же нам её делить?» — пронеслась очередная строчка в памяти Миши, а затем и остальная часть припева вспомнилась. Горшок шумно сглотнул. — Отдадим... покойнику... — тихо, почти шёпотом, прерывисто произнёс он, уперевшись пустым взглядом на мыски своих ботинок. — Отлично...Так тому и быть... Задвинутые подальше им же самим страшные мысли, как ядовитые змеи, расползлись в сознании. Покойнику отдать решили... Покойнику! Он-то, Миша, здесь причём?! «Нет, — совсем уже не уверенно и не так беспечно, как прежде, звучал внутренний голос Михаила, — это сон, сон. Игра, это игра в дурацком сне...» Панк мотнул головой и пряди его длинных волос хлëстко ударили по лицу. — Покойнику, значит, покойнику! — выкрикнул он, бросив монету на могилу и топнув ногой, и земля под подошвой его ботинок сначала загудела, потом завибрировала, задрожала, стремительно ссыхаясь и трескаясь, а затем посыпалась вниз, словно и не было никакого толстого слоя почвы, будто только лишь одна корка сверху, а под ней пустота. Миша провалился под землю.