Каждый человек — маг в душе, но он становится магом только тогда, когда начинает меньше думать о себе и больше о других, когда работать ему становится интереснее, чем развлекаться в старинном смысле этого слова. «Понедельник начинается в субботу» А. Стругацкий, Б. Стругацкий.
…И потекло спокойное скучно лето задрота. Вернувшись из Грязей в город я, наконец, вздохнул спокойно, постепенно кошмары сошли на нет, а от пережитого остались лишь воспоминания и пара шрамов. Встретил милую и спокойную девушку, завел второго Кота, потом третьего… Кого я обманываю? Уже по дороге домой убаюканный размеренным скрипом колёс и родным запахом бензина я провалился в тревожный, чуткий сон, надеясь, что теперь-то нахожусь в безопасности. Стоило векам сомкнуться, как шорох резины об асфальт превратился в змеиное шипение. Слепящий солнечный свет, застилавший мне глаза, не давал осмотреться по сторонам. Постепенно привыкая к яркому свету, непривычному для моих снов, я щурился, всматриваясь вдаль. В том, что это сон, сомнений не было. В конце потока света высилась могучая фигура получеловека, опирающаяся о змеиный хвост, скрученный кольцами вокруг. Но ярче света, слепившего меня, сияли глаза пришельца. Говорят, нельзя забрать человека из грёз. Но он не был моей фантазией, я чувствовал, как знакомое тепло и запах прелой травы и мускуса окутывают меня тяжёлым одеялом. — Глеб? — неуверенно позвал я. — Ты больше не управляешь мной… — пытался произнести, но с губ не сорвалось ни единого звука. Паника и удушье охватили меня, хотелось закричать до боли в горле, я болезненно воспринял невозможность говорить. Или слышать? Кроме шороха или шипения в этом мире не осталось ничего. Фигура оставалась недвижима, только щёлки зрачков неотрывно следили за мной. На удивление, глаза змея я видел отчётливо, в отличие от фигуры гостя из снов. — Не стану утверждать обратное, — вдруг нарушил молчание змей. Голос Глеба звучал властно и отстранённо. — Я не попрощался, — сердце сковало от щемящей боли. Вот и закончилась сказка. — Ты ворвался в мой мир, заставив его вращаться вокруг себя. А затем так же стремительно ускользнул, — я бы поспорил, кто от кого ускользнул, но губы склеились. — На прощание хочу попросить: прекращай строить между собой и остальным миром стену. Не недооценивай себя. Я буду рядом, когда понадоблюсь. — Да кому ты нужен! — с обидой промычал я, расслышав в шорохе и шипении змей отчётливый раскатистый смех, с гортанными скрипучими нотками. Этот смех лёгким пёрышком прошёлся по моему позвоночнику вверх, скользнув по шее. Я в испуге обернулся, осознав что «пёрышко» — это кончик хвоста Глеба. Острый как заточенный карандаш, при желании он мог проткнуть меня насквозь. И в этот же миг увидел лицо Глеба: змей склонился надо мной, почти касаясь носами, я даже чувствовал его тёплое дыхание и видел, как трепещут пазухи носа друга. Но уже в следующую секунду почва ушла у меня из-под ног. С криком я проснулся. — Зай, ты в порядке? — забеспокоилась мама. — Болит что-нибудь? — Заяц — лох ушастый, — заржал папа. — Его бей — не убьёшь. Смотри, отъелся и окреп на свежем воздухе. Ну, помял себе немного бока, умнее будет, — вот такие у меня родители, добрые и сострадающие. Зато любят меня. — Надо будет на следующий год его сюда на всё лето отправить, а то как зомби за своим компом сидит, — мама тоже засмеялась, потрепав меня по щеке. Эта коварная женщина знала, как я не люблю все эти сюси-пуси, чем и пользовалась, издеваясь. — Кстати об этом, — посерьёзнел отец. «Ну, всё, пиши-пропало, начнёт лекцию о вреде электромагнитных излучений и влиянии сети на неокрепшую психику, не скоро отвяжется», — подумал я. И был недалёк от истины.***
— Ты слышал что-нибудь о группах самоубийц? — менторским тоном спросил отец, сжав до побелевших костяшек руль. — Ну… да, что-то, — неуверенно ответил я, удивившись, с чего бы мой отец заинтересовался подобной байкой? Группы смерти существовали в сети, сколько себя помню. Обитатели всемирной паутины к ним относились с известной долей скептицизма, считая чем-то вроде страшилки, но трепетно передавая её из поколения в поколение. В бородатых две тысячи седьмых они уже существовали, маскируясь под оккультную чушь. Свидетели Ктулху и чтецы Некрономикона, некроманты и прочая нечисть, выросшая на книгах Емца, Роулинг и Майер, наконец, дорвалась до безлимитного интернета. И я вместе с ними. Сбирая по крупицам информацию, они оберегали её от плагиата, натравливая своих адептов и воинственных неофитов против любого инакомыслящего. РПЦ стоит поучиться у них размаху и самоотдаче, с которой толпа вчерашних анимешников травила посмевшего посягнуть на святое беднягу. В то время как гопота зажимала в подворотне субтильных эмо-боев, на просторах сети разгорались нешуточные страсти. Не буду отпираться, ваш покорный слуга побывал с обеих сторон баррикад и знает, о чём говорит, однако, я отвлёкся. — И что же именно? — Не был. Не состоял. Не привлекался. Не участвовал, — с невозмутимым лицом отчеканил я, смотря отцу в глаза. — Это же байка, вам опять кто-то мозги компостировал на работе? — За последние две недели в больницу поступило одиннадцать подростков, разного возраста и из разных семей. Кто-то отравился, кто-то пытался спрыгнуть с крыши или лечь под поезд. У троих получилось, — сглотнул, поняв, к чему он ведёт. — Единственное сходство между ними — все состояли в группе смерти, привязанной к нашему городу. Лично знакомы они не были. Я крепко задумался: стоило свести посиделки в сети до минимума, иначе сердобольные родители упекут в родную неврологию. Насмотревшись разных ужасов на работе, они стали циничными, но крайне придирчивыми к моему образу жизни. И как до сих пор у меня ещё не конфисковали гаджеты, я не понимал. Оговорюсь, к тому времени я был уже глубоко совершеннолетним. На это я и собирался давить. — Да я ж уже взрослый, — даже кот покосился на меня недоверчиво, разбуженный громким голосом. — На такое только школота ведётся. Может, проблемы у них дома были, а родители хвосты подчищают и валят всё на интернет, — мама тихо вздохнула. — Нашли друг друга в сети и решили так привлечь к себе внимание. — Привлекли, — невесело согласился папа. — Мы поняли, что ты хочешь сказать нам, сын. И доверяем тебе. Не натвори глупостей, мы тебя очень любим. Ты всегда можешь рассказать нам, что тебя тревожит. Я не нашёлся тогда, что ответить. Слишком много тайн появилось между мной и родителями за последние несколько недель. Но ледяной комок в груди начал таять. В обоих мирах я был кому-то нужен. Несовершенный, зажатый, обыкновенный и бесполезный. Кот, словно прочитав мысли, трепетно прижался широким лбом к моему колену и заурчал, заглушая шум мотора, шелест резины и рокот сердцебиения.***
— Приехали, дружок, — потрепала за плечо мама, стараясь мягко разбудить. Я опять вырубился? — Бери кота и иди к подъезду, мы возьмём твои вещи. Я кивнул родителям и распахнул дверь. Опережая меня на долю секунды, на улицу рванул кот, рыжей стрелой проскакивая между моих ног. — Стой! — завопил я, испугавшись, что неугомонная пушистая зараза сбежит. Но не тут то было. Выскочив из машины, он терпеливо уселся рядом с дверью, смерив меня издевательским взглядом. Дожили, кот стебётся надо мной! — Ты чего? Никуда твой хвостатый не денется, не дурак он, чтобы променять сытую жизнь на уличную, — кот даже как-то приосанился, выслушав сомнительную похвалу отца. Умная скотина. — Раз руки свободны, держи, — мне вручили мешок картошки, купленный в каком-то сельском магазине за копейки. — Тащи к подъезду. Я пыхтел и потел, но мешок не бросал. Вот и пригодились тренировки Глеба. Жаль даже теперь останавливаться на достигнутом. Кот семенил рядом, хищно озираясь по сторонам, словно мультяшный бульдожек в поисках жертвы. Пока мы поднимались на третий этаж, я успел припомнить всех огородников и селекционеров, которые потрудились над выведением картошки, лежавшей в мешке. Не забыл так же упомянуть ткацкую фабрику, мешок, цеплявшийся за каждый косяк, изготовившую. — Но у меня же ребра… — промямлил я, стараясь выглядеть жалостливо. — Ничего у тебя нет, притворщик, отделался легким испугом. Если бы у тебя ребра были повреждены, неуч, не скакал бы ты бодрой рысью вокруг машины. Хочешь есть — тащи, — посмеялся отец. Дома я без сил рухнул за порог, бросая мешок с остервенением. Не такой уж он был и тяжелый, просто неудобный. Родная квартира встретила меня полумраком и прохладой. — Я дома.***
— Сын, ты ничего не хочешь нам рассказать? — вечером того же дня сурово спросила мама, дождавшись, пока я набью себе рот запечённой в горшочках картошкой. Горячей, между прочим! Вот умеет же эта любимая фурия выбрать удачный момент. — Угумф, уфумф? — промычал я, не имея в виду ничего конкретного, просто констатируя, что мой рот занят делом более важным, чем разговоры. Извиваясь на табуретке и обмахивая открытый рот ладонями, я сумел прожевать горячий ком и проглотить его, утирая слезы. Отпив чаю, я, наконец, смог ответить. — О чём? О группах смерти? Так я ж за компом с месяц не сидел… — Нет, о практике, — я задумался. Близилась студенческая практика, на которую меня родители устроили к себе санитаром. Чтоб вы знали, я бы лучше пошёл утки выносить или в морг, чем целыми днями находиться под контролем отца. Он мне точно отдохнуть ни минуты не даст! К тому же в оперблоке грязной работы не меньше, да ещё и с кровью придётся контактировать. Думаю, на данный момент вы уже представляете себе, как я был рад такой перспективе. Хотя да, с моргом я, кажется, погорячился. Вдруг там сидит патологоанатом-некромант и по ночам поднимает своих «пациентов»? Мой мир никогда не станет прежним. — Ну… она скоро, — задумчиво жевал картошку я. — Ты почему, неблагодарный спиногрыз, не рассказал нам, что направление получил в другую клинику? Зря я перед главврачом козликом скакал, выпрашивая место тебе? — отец из-под очков посмотрел на меня, не мигая. В серо-стальных глазах читалось осуждение. — Да не сильно-то и хотелось, будто выбор был… — обречённо проговорил я, закатывая глаза. — Значит, не в курсе? — удивилась мама. — Ну, собрание в универе в понедельник… — я посмотрел на календарь, пятница, осталось два дня. — Спрошу. Может, перепутали в деканате. — На твоё место уже другого студента прислали, — покачал головой папа. — А тебя в полугосударственное учреждение. Завкаф твой проболтался, что туда лучших из лучших обычно забирают, а тебя рекомендовал лично директор того заведения… Ну и где ты накосячил? — А я что, может, не огранённый талант заметили! — выпячиваю грудь колесом, а сам думаю: неужели в деканате решили втихую избавиться от меня таким хитрозадым образом? Поступил я честно, хотя родители могли подергать за ниточки и устроить в университет по блату или на целевое место. Учился не то чтобы плохо — не так хорошо, как мог. И преподаватели это замечали. Хуже того, некоторые лекторы работали в той же клинике, что и мои родители, а значит, постоянно стучали. Родители, промаявшись со мной первый семестр, отмахнулись в итоге и решили не вмешиваться, надеясь, что ко второму курсу учебная программа станет интереснее и затянет меня. Я не втянулся, но с горем пополам выполз из долгов и закрыл сессию, правда, без стипендии. От осознания, что такому ленивому хорьку как я однажды придется лечить людей, мне самому становилось тоскливо. А ведь я хотел стать программистом… Но моё болезненное увлечение компом родители восприняли в штыки и не дали окончательно увязнуть в этом деле. И вот теперь, если практику мне не зачтут, отчисление гарантировано. — Ну… круто, чё? — почесал затылок я, кося под дурочка. — Вряд ли санитар может кого-нибудь убить, — кажется, в тот момент мама побледнела и тревожно скосила взгляд на отца. До чего докатился, даже родители не верят в мои силы, странно, что раньше это меня не заботило. Посидев ещё немного на кухне и окончательно распотрошив свою порцию картошки в пюре, я, сославшись на усталость, быстро свалил в душ и, обработав боевые ссадины водным раствором йода, забрался к себе. Ноут покоился на рабочем столе под толстым слоем пыли, печально подмигивая мне желтым огоньком рядом с дисководом. Мне было так лень даже включать его, что, проведя пальцами по его крышке, я мысленно извинился перед железным другом и забрался в прохладную постель. Соскучился по химическим отдушкам, которыми пахло свежее постельное бельё! Вдыхая запах пластиковой сосны, я медленно погрузился в полудрёму, жмурясь от света настольной лампы, которую было лень выключать. И уже на границе между сном и явью услышал отчетливый в тишине комнаты щелчок выключаемой лампы и почувствовал холодное дуновение ветерка, несущего с собой ароматы живых трав и цветов. Но мне было слишком лень думать об этом.***
Восемьдесят три процента всех дней в году начинаются одинаково: звенит будильник. «Понедельник начинается в субботу» А. Стругацкий, Б. Стругацкий.
Поначалу сон был спокойный: я плыл по бескрайней зеркальной глади воды на лодке без весел. Течения не было, ветра тоже, но лодка целеустремлённо скользила куда-то вперед, оставляя на воде лёгкую рябь. Я, блаженно улыбаясь, развалился в своём транспорте, закинув руки за голову и скрестив ноги, согнутые в коленях. Пронзительно захотелось втянуть воздух полной грудью, что тут же и сделал. — М-м-м, — блаженно жмурясь, я осмотрел небосвод. Солнца видно не было, свет равномерно распределялся вокруг; ни лодка, ни я не отбрасывали теней. Так продолжалось несколько минут, а может и часов. Ощущение времени растворилось в безмятежности и покое. Я отдохнул и во мне внезапно забурлила неведомая ранее жажда — жажда деятельности. Привстав на локтях, я заглянул за борта — все та же безупречная гладь, простирающаяся на многие километры вокруг, однако, заметно потемневшая и наливающаяся свинцом. Теперь она казалась мне густой и тягучей как ртуть; захотелось опустить ладонь в воду и проверить на ощупь. Ещё какое-то время спустя потянуло озоном и свежестью, небо быстро темнело, хотя по-прежнему оставалось голубым, словно кто-то выкручивал уровень освещения на минимум. На горизонте, в той стороне, куда меня уверенно несла лодка, клубились многослойные свинцовые тучи и сверкали частые молнии, освещая всё вокруг нездоровым оранжевым заревом. Подскочив на ноги, я раскачал лодку и едва не кувырнулся за борт, но в ту же секунду проснулся в своей постели. На груди, компактно поджимая лапы и хвост под себя, устроился распушившийся и раскормленный кото-свин, глубокомысленно заглядывая мне в глаза. — Слезь с меня, кабаняра, — прохрипел, еле приподнимаясь над кроватью. Кот, выпустив острые когти, даже не покачнулся, продолжая внимательно наблюдать за моей заспанной физиономией. Пропурчав себе под нос напоследок какую-то непереводимую на человеческие языки тираду, он, тяжело вздохнув и трогательно лизнув меня в лоб, спикировал на пол, потягиваясь. Стараясь не придавать значения странному поведению своего домашнего питомца, я последовал его примеру, растянувшись на кровати так, что суставы захрустели. Электронные часы на небольшом музыкальном центре показывали шесть утра. — Сна ни в одном глазу, — недовольно заворчал, ощущая, что отлично отдохнул, а проявившаяся во сне жажда бурной деятельности все так же переполняет меня. Мерзкое чувство для любителя полежать лишний часик-другой. Неужели шоковые методы Глеба не так уж плохи, как мне казалось? Ругая своего… знакомого (другом назвать его язык не поворачивался), я в отчаянии поплелся искать спортивную форму, которую даже на физкультуру не всегда брал. — Я определенно сошел с ума, — тихо, чтобы не разбудить родителей, захлопнул дверь и направился в небольшой парк, находившийся недалеко от дома. В воскресение всё повторилось: я проснулся без минуты шесть и, обещая завязать Глебу хвост узлом, отправился на пробежку, чтобы сбросить хотя бы часть неуёмной энергии. Ребра почти не болели, только узкие желтые в черную крапинку синяки опоясывали меня кольцами, словно кто-то обхватил торс длинными пальцами. Вечером воскресенья будильник я даже не заводил, хотя на собрание по практике нужно было явиться к восьми. И не выключил свет, заперев комнату изнутри; родителей дома не было — оба работали в ночную смену. Утром лампа оказалась выключена. Кот продолжал хранить загадочное молчание, отказываясь от комментариев. И никто на фоне этой нездоровой атмосферы не заметил загадочную пропажу любимого маминого пододеяльника.