Не рассмотрев

Стоял ясный сентябрьский день. Воздух ещё был полон остатков, дозвона и последнего трепета лета, но всё уже падало в рыжь и склонялось к холодному сну. Чернов сильно рисковал, назначая и приходя на эту встречу, но иначе было никак. Слишком много невероятных, не укладывающихся ни в какие планы событий произошло в городе и за его пределами. Партизанский связной не заставил ждать. Чернов рад был увидеть Николая, своего почти что друга, да и кроме себя, друга Жени — парня славного и чистосердечного. Не без шума выбравшись из кустов, Николай кивнул ему и торопливо полез по карманам за куревом. Руки у него дрожали. Никогда ещё Чернов не видел его таким подавленным, таким несчастным. Тяжёлые слёзы с его глаз не сходили и делали их ещё темнее. По привычке Чернов взял предложенную папиросу и заложил за ухо. Времени было мало, говорить нужно было скорей, и он, не желая Николая обидеть, уставился на него с таким видом, будто разговор уже начат. — Что с динамитом? — даже в голосе Николая прозвучали сдавленные слёзы и такое расстройство, что жутко было слышать, что этот человек, не роняя лица, всё-таки плачет. — Закладываю. Но медленно идёт. Опасно. Два месяца мне ещё нужно как минимум. Женя помогает. Привет тебе, — хотя бы этим Чернов постарался наспех смягчить разговор. Николай вынужденно скривил губы в улыбке и несколько раз кивнул с поддельным весельем, с тем самым, каким, когда оно было искренним, всегда наполнялся, когда слышал о Жене — она давно уже жила в Порхове, работала в кинотеатре уборщицей, дурила немцев не меньше Чернова, да и ему помогала и по дому и в деле, — но расскажи же, что произошло. — Да что рассказывать, — снова изменившись в лице к злобе, Николай сплюнул на землю, — Германа убили. — Как же так… — да, так и есть. Чернов готов был это услышать. В последние дни он улавливал тут и там какие-то смутные слухи и, всей душой не желая верить, всё-таки верил им. Витало в этих неявных разговорах что-то ужасное, невыносимо грязное и позорное. Александр Герман, всем известный герой, легенда здешних мест, гроза немцев и притча во языцех, погиб, но не в бою, а как-то подло, необъяснимо, нехорошо. Конечно имя героя никто не даст смешать с грязью, ему придумают идеальное оправдание и навсегда сделают идеалом и сказкой для пионеров, но здесь, в Порхове, пока поговаривали что-то низкое… — Мне самому обидно ужасно! Сам ничего не понимаю, да у нас все в прострации… — Николай отбросил сигарету и резко опустился на траву, не желая откладывать рассказ ни на секунду. Чернов с готовностью плюхнулся рядом и уставился на него во все глаза. — С чего начать-то, чёрт… В общем, не знаю, когда это началось, но я уж давно замечал, что не всё у Германа в голове гладко. Состояния всякие, знаешь, то ходит как в воду опущенный, то не бережёт себя как бешеный. Но на моей памяти он всегда таким был. Я его всегда старался поддерживать, особенно морально. Видно, что сам он золото, а не человек, мне он друг, даже, брат, словно бы старший, я бы за него жизнь отдал, не то что внимание своё… И в военном деле он разбирается как никто, да ещё и везёт ему будто заговорённому. Но тут видно поехала-таки крыша. В июле он стал с одним немцем мурзаться, но тот ещё ничего, приличный более или менее человек. Он теперь у нас там в одном из отрядов переводчиком… А потом вдруг Германа как подменили. Этого Ленца велел отослать, а сам в один вечер словно пришибленный стал. Дела бросил, все обязанности ему по боку, к нему обращаются, а он как не слышит. Тогда у нас сразу начали поговаривать, что всё, спёкся командир, в тыл ему пора, а на его место назначить кого-нибудь, кто соображает. Но не успели. Чёрт знает что! Он-то ходил как молнией ударенный, и я тогда не понял, отчего он. А он, оказывается, всё вокруг пленных фланировал. Смотрит в их сторону как кролик на удава, не ест, не пьёт, не спит, знай себе бродит с обалделым видом. А там среди пленных сидел один упырь. Сам сдаваться пришёл, из эсэсовцев, ты мне про него говорил, Лумист этот, ублюдок. Пришёл ведь сам и не побоялся, что ему сразу брюхо выпотрошат, а стоило так сделать, ох как стоило… Но те, кто его брали, объяснили потом, что он им со всей уверенностью стал затирать, что, мол, от Калачева дело имеет только к Герману, никому слова лишнего не скажет, а если, дескать, если без доклада порешат, то Герман потом их самих выпотрошит, потому что очень важно. Ну привели его в наш лагерь. А морда у него зверская, сразу видно бандит, ни сердца, ни совести, я про него раньше ещё слышал, как он с карателями геройствовал, собака, но ты ведь и так знаешь, да? И вот на него-то Герман и замкнулся… И вот сдаётся мне, когда-то давно, ещё пару лет назад, что ли, я слышал, что Герман разыскивал этого самого Лумиста, да так и не разыскал. Какая тут связь может быть, не представляю, но факт остаётся фактом. На этом мерзавце Герман помешался. Подойдёт, посмотрит на него и отходит, шатается, словно браги напился… Но я, дурак, думал, не в немце дело, а в том, что Герману нехорошо. За Германом конечно приглядывали в оба глаза, но что толку? Не посадишь же его под арест, звание его никто не отменил… В один день он взял этого подлеца Лумиста, повёл в лес. Отошли они и, видно, этот сукин сын, воспользовавшись ситуацией и тем, что Герман не соображает, наплёл ему невесть чего. Сказал ему, что сделать. А Герман и сделал. Ночью хватились — нет Германа. Как корова языком слизнула. Ничего с собой не взял, ничего никому не сказал. И Лумиста этого тоже нет. Но я знаю, если бы Герман захотел, он бы смог незаметно уйти. Вот и ушёл. Все проворонили и я, и я тоже, а я ведь знал, что ему худо… Так ему в тот вечер и сказал, потому что видел его прогулку с немцем, ну, тут, понимаешь, семи пядей во лбу не нужно, сказал ему начистоту: «Сань, всё понимаю, делай что хочешь, но осторожно, гниде этой не доверяй и хотя бы спать при нём не вздумай, он ведь тебе при первой возможности в горло вцепится». Он ещё кивнул так: «да, конечно», но у самого вид как у сумасшедшего. Как у, знаешь… самоубийцы, что ли. Вот, так я с ним поговорил и, дурак, успокоился, отвлёкся на какую-то дурь, а как снова заволновался, его уже след простыл. Подняли тревогу-суматоху. Но ищи ветра. Только к следующему вечеру разыскали. Нашли его в соседней брошенной деревушке. Лежал там, своим же ремнём задушенный… Что Лумист, в городе? Понятное дело, да. Как же это я не подумал заранее… Такую награду немцы за Германа давали. А поступили ещё хитрее — подослали сукиного сына, вот ведь храбрец нашёлся. Провернул такое дело, такого врага погубил, да и ещё с почётом домой вернулся. У, негодяй! Слушай, когда дело со взрывом будет, ты уж постарайся, чтобы эта сволочь там в самой серёдке была? Ладно, это конечно сложно, но постарайся, чтоб был. Ты ведь с ним дело имел, знаком с ним? Ну замани его как-нибудь. Простая конечно смерть, но и Герман, надеюсь, не долго мучился.