Сумасшедший возраст

      Бека — вот явный питомник с чертями, они танцуют в отблесках в его глазах, и Юра бегло облизывает губы. Дразнит этих самых прирученных чертей на стрёме у его крутого и бесящего самоконтроля.       Смотреть — но не трогать. Это правило внезапно и в один миг устанавливает Виктор, елейно протянувший: «Юрочка, ты же помнишь, что тебе шестнадцать?». Виктор — уже не чёрт, Виктор сущий дьявол на таких словах, произнесённых с самой добрейшей улыбкой, и Юра нехотя кивает, отстраняясь от Беки в полутёмной раздевалке. Рентгеновские глаза у этого дьявола, что ли? Юрины черти злятся и беснуются, царапают горло резким: «Да пошёл ты», — но ладонь Беки греет плечо, успокаивает, и Юра только что-то ворчит себе под нос.       Кто чьих чертей приручил — вопрос хороший.       Виктор тянет свою блядскую ухмылку, и Юра ощущает, как у него дёргается глаз. Бека молчит, виновато, чтоб его, молчит, а у Юры всё гудит, сходит с ума, мышцы — раскалёнными жгутами жарят кожу изнутри. После своей сумасшедшей программы он должен валяться ковриком, но нет, внутри всё кипит, словно он глотнул с пол-литра лавы и запил ядрёной текилой. В жизни он её не пробовал, но его персональные черти уже потыкали фантазию своими адскими вилками.       — Так вот. Тебе шестнадцать, так что будь добр, запри дверь, а то вдруг ещё Яков сюда заглянет. Он уже спрашивал, куда ты делся, так что… Хотя тебе всего шестнадцать, в этом возрасте кончают быстро, — продолжает Виктор будничным тоном, словно рассказывает прогноз погоды. Сучий дьявол.       — Свали уже, — шипит Юра, и Виктор, издевательски подмигнув, одним движением выскальзывает из раздевалки. Юра кидается к двери и поворачивает с щелчком ручку, даже дёргает её на всякий случай — заперто.       Да, повезло, что всё-таки их застукал именно Виктор — Якова бы точно хватил удар, увидь он, как ладони Беки тискали Юрину задницу. Аж ткань скрипела! И сейчас скрипит, потому что Бека снова впечатывается в него ладонями, давит пальцами, после переводит одну ладонь на живот и комкает майку. Он наваливается сверху, вжимает Юру в дверь, и тот хрипло смеётся, прогибаясь в спине.       Потрясно, с Бекой просто крышесносно и чертовски классно. Если Юра кипит жаром, то Бека — спокойное мерное тепло, но обманчивое, засмотришься, пригреешься — и подсядешь нахуй. Юра уже давно подсел, с самого первого рукопожатия.       Бека греет дыханием его затылок, ведёт ладонью по животу, пробравшись под майку, и царапает спину сквозь прорези в ткани на спине пуговицами на куртке. Он вжимается в Юру грудью крепко, вдавливает в дверь так, что аж больно. Потрясно больно, особенно когда об твёрдое дерево трутся напряжённые соски.       Юра шипит, похоже, матерится — собственные ощущения глушат всё вокруг, возбуждение растекается кипящей волной по всему телу, наверное, до кончиков пальцев на ногах. Звучное: «Блядь!» — теряется в пальцах Беки, накрывающих ему губы. Юра лижет их размашисто, царапает жёсткие подушечки кончиками зубов, давится стоном, когда Бека другой ладонью расстёгивает пуговицу на его брюках.       «Потрясно!» — визжат собственные Юрины счастливые черти в раскалённых мыслях. Ладонь у Беки большая, тёплая, осторожная. Юра уже сам вжимается спиной в его грудь, притирается ягодицами к паху. У Беки стоит, и Юра клацает зубами по его пальцам со всей силы, кончая и вжимаясь затылком ему в плечо. Бека глухо выстанывает его имя следом. Он ведёт влажными пальцами по его скулам, наклоняется и повторяет эти прикосновения губами. Целует немного повернувшего голову Юру в уголок рта, больно кусает нижнюю губу — точно в отместку за пальцы. И целует — глубоко, лениво и мокро. Так сумасшедше потрясно.       — Блядь, — всё-таки выдыхает устало Юра. Ноги — как желе, едва держат, в мокрых трусах не по себе. Если бы не тёплые надёжные ладони Беки, то так бы и свалился, не дотащившись до скамейки.       В одуревших мозгах черти хихикают почему-то голосом Виктора, и Юра только фыркает, приваливаясь к плечу Беки и пытаясь стереть с глаз противную осыпающуюся подводку.       — Всё-таки шестнадцать лет — дерьмовый возраст. Трахаться хочется долго и много, а кончаешь реально быстро, — выдыхает он и утыкается носом Беке в плечо. От собственных слов печёт щёки, хотя куда уж тут смущаться?       — Нет, замечательный это возраст, — тепло отзывается Бека, закидывая руку ему на плечо и подтягивая к себе, и Юра готов свернуться клубком у его бока на скамейке.       — Чего это замечательный?       — Потому что именно тебе шестнадцать. Потому и замечательный возраст.       И от этого признания щёки Юры печёт особенно сильно.       И да — возраст у него потрясный и сумасшедший, это точно.