Дача

Коридоры великолепной квартиры Барановской пугали мраком, трёхметровыми потолками и ценными предметами на маленьких столиках то тут, то там; а ведь где-то в темноте пряталась юркина кошка, обожавшая кидаться людям под ноги и, как хозяин, ненавидевшая всех, кроме Плисецкого. Яков крался, думал о доме родном, где встретит Новый Год с телевизором и, быть может, Гошей, и наконец-то добрался до кухни без происшествий. Лилия Александровна была против алкоголя, ещё когда была для него Лилечкой: с нежным лицом, юным румянцем на скулах и балетными сорока килограммами веса, которые Фельцман, из парного, легко носил на руках по дворам-колодцам. Их брак оказался так же скоротечен, как и понимание, что с такими характерами им вместе не ужиться, но некоторые вещи оставались неизменными. Холодильник ослепил Якову глаза, покрасовался пустыми после финала Гран-При недрами и бутылкой водки. Её Лилия не одобряла ещё больше, чем всё остальное; шампанское под краба или вино под французские сыры ещё куда ни шло. Щелкнул выключатель. Комната озарилась ярким светом. Фельцман тяжело вздохнул и рад бы был видеть даже Виктора. Разумеется, это был не Виктор. Когда б ему ещё так везло. - Пьёшь? – грозно осведомилась Барановская. Но в домашнем халате и тапочках она смотрелась менее устрашающе. - Пью. За победу и не выпить что ли? - Алкоголик. Там даже закусывать нечем. - Это ты думаешь, что нечем, - Яков покопался и вытащил на свет божий – или кухонный – банку, в рассоле которой одиноко плавали два огурчика. – О! Лилия презрительно поджала губы. Фельцман охотно, как медведь, покопался на её посудных полках, в который раз радуясь разводу. Вот не развёлся бы – и жить ему среди этих крохотных чашечек, полированных поверхностей и изящных узорчиков. Тихий ужас. - Левее смотри, - донеслось до него досадливое цоканье. – Да не твоё лево, моё лево. Яков послушно глянул налево. Хрустальные рюмки впору было размещать в Эрмитаже, и Фельцман задумался, откуда они здесь вообще. Лилия же не пьёт. Не пьёт же? На всякий случай Яков вытащил две. - Я водку пить не стану. - А я дамам водки и не наливаю, - Яков поймал вилку и устроился за столом. – И огурцами бы не поделился, - мстительно добавил он. Два часа ночи. Можно не изображать незнакомцев, никогда не деливших комнату в тараканьей хрущёвке. - Очень надо. - Это ты зря, - Яков выловил огурчик, полюбовался им на золочёной вилке. Тьфу, дурь какая. Лучше уж обычной. – Домашние, я лучше не пробовал. Ну, за наше общее золото, Лилия Александровна, - Фельцман отсалютовал рюмкой. Лилия повела тощими плечами, смягчилась вроде. В животе и на сердце как-то сразу потеплело, а огурец захрустел весело. Подумалось о лете. Напряжённый сезон какой-то выдался… Балетной походкой – хоть зимой в шубе присматривайся, хоть к старухе, сразу балерину выдавал этот шаг – Барановская по-царски придвинулась, отодвинула стул и закинула ногу за ногу. Колено обтянула ночная рубашка в прозаичный горошек. - И кто дал? Не стар уже шашни водить? - Вот зря ты, Лиля. Подарок от чистого сердца за годы потраченных сил, нервов и два бронхита от холодного катка – а ты опошляешь. - Лилия, - деликатно попросила женщина и наклонила голову набок, задумавшись. – Кто-то из родителей юниоров дал? - Не угадала. Взрослая группа? - Мила? – нахмурившись, а Яков попытался представить хозяйственную Милу: сборы Бабичевой всего её барахла, ровным слоем рассортированного по номеру отеля, всегда напоминал маленький тайфун, цензуре не подвластный. - И кру-у-утите барабан, - Фельцман подпёр голову рукой, лениво вылавливая последний солёный огурчик. Первый был таким вкусным, что не хотелось тратить второй понапрасну, но ни повод, ни тост на ум не шли. Лилия выжидательно на него смотрела. - Ну ладно. Открою я тебе свою святую тайну, свой вересковый мёд… - Яков, - давяще. Так с Юрой разговаривала, когда у него что-то не получилось или рвалась из-за сжатых сухих губ матершина. - Это подарок Виктора. Можно потратить годы на льду, иные годы – у бортика, угрохать все нервы, волосы, связки в фигуристов гениев и фигуристов-неудачников, и знать бы ещё, кто из них хуже. Но взгляд, который бросила на него Барановская, определённо всего этого стоил. Яков решил добить контрольным. - Он обычно каждый год притаскивал. Помидоры ещё бывали, с чесночком – м-м-м… - он откровенно замечтался: помидоры съелись ещё к прошлым мировым, кто ж знал, что Никифорова японская пчела в жопу укусит. – Подойдёт в конце сезона, выпросит летом отпусков, зато осенью такую красоту притаскивал… Вот что значит – талант у человека. Это ему не четверной флип прыгать. - Дай попробовать. Давать пробовать было откровенно жалко. У Виктора теперь этот японец: и возись с ними обоими, тащи Никифорова на лёд после перерыва. Ну ладно. Надо быть джентльменом. Яков галантно передал даме вилку. Дама понюхала, будто не была уверена в съедобности продукта, и откусила с аппетитным хрустом. - Вкусно, - удивлённо сказала Барановская. - А я что говорил. Очень вкусно. За окном медленно падал снег. Яков был уверен, что к тридцать первому он растает, и вся их зима, которую так любят изображать в иностранных фильмах, превратится в тыкву. В доме было тихо, даже кота не слыхать. Лилия грызла огурчик. Фельцман жалел, что поделился, и чего-то с тоской ждал от будущего. Юра слинял в гости к деду в Москву из самой Барселоны. Медаль в Ледовый Дворец с тренером передавать отказался. Но кота Барановской доверил. Значит, вернётся ещё.