Repeat

Узумаки Боруто раньше никогда не испытывал к девушкам сильной привязанности: было как-то не до того. Совсем. Он был вечно занят, а если нет, то одноклассницы, вошедшие в период пубертата, вызывали у него особенно сильное неприятие, даже отвращение иногда. Легкомысленных девчонок, пустоголовых и одержимых развлечениями, флиртующих напропалую со всеми подряд, он никак не мог рассматривать как предмет симпатии. Вспоминалось Химавари, которая была доброй и милой, как мама, и простодушной, открытой, как отец. Столько положительных качеств вместе и сразу не могло, конечно, быть оценено должным образом в наше время. Денег семьи всегда не хватало, чтобы раскрыть ее множественные таланты, а о себе Боруто не мог и заикаться. Просмотр порнушки и всяких журналов определенного содержания, конечно, не обходил его стороной... Но к девушкам он никогда ничего не испытывал. Но эта девушка определенно нравилась ему. Даже очень нравилась. Эта мысль пульсирующим теплом спустилась по пищеводу вместе с глотком коктейля, обожгла щеки. Нара пододвинул к нему новый шот с чем-то ядовито-голубым и наверняка не менее крепким, чем предыдущая вещица, которая почти что выжала из глаз слезы. Боруто уже поплыл: выпил он таких же шотов уже столько, что при попытке вспомнить хоть что-то, кроме черноглазой танцовщицы, память глючила и отказывались перезагружаться. - Ты бы хоть заедал, - неодобрительно прогудел над ухом Нара. Боруто невпопад кивнул, но нового ничего не заказал. - Нравится? - добродушно, с ядом спросил Яманака, наклонившись над ним с другой стороны. Зря, - всплыло у Боруто в голове. Зря он это начал. Зря согласился. Это была единственная связная и четкая мысль, пронесшаяся в голове за весь этот пьяный вечер. - Ноомально, - пролепетал он. Даже язык его уже перестал слушаться. - Ты поторопился, Узумаки-кун, - любезно уведомил его Яманака. От него вообще-то тоже разило, как от бочки со спиртом, но выглядел и вел он себя как ни в чем не бывало. Боруто до него, увы, было далеко. Под кожей расходились теплые волны; живот жгло, в голове стоял туман. Но чувствовал он себя не так, как должен был. Ему было охуенно. Кругом все прыгало, играло цветными огнями, эйфория опьянения отравляла ему кровь, но все же... - Кто была та девушка? - спросил он, как ему показалось, четко и внятно. Но Нара поморщился и сказал, что ничего более нечленораздельного он в жизни не слышал. Боруто глубокомысленно потыкал в сторону Яманака и помахал руками в воздухе. - Учиха-то? Я ее не видел. Узумаки попытался изобразить лицом недоумение, но, судя по вытянувшемуся лицу Шикадая, вышло как-то... не очень. Сарада Учиха. Учиха Сарада. Учиха... Сарада? Учиха. Ничего себе. Он уже и забыл. Надо же, как вышло-то... Родственники? А что, они похожи, - мелькнула в голове трудная, очень медленная мысль. Глазищи эти... Черные. Непроницаемые абсолютно. Жаркий взгляд. Проникающий в тебя, но не позволяющий проникнуть в себя. Может... племянница? - Пошли, Узумаки-кун, - в реальность, гремящую от басов и вертящуюся вокруг свой оси в огнях и бликах кислотного света, его вернул голос Яманаки. - Куда? - заплетающимся языком прогундосил Боруто, но тот его не слушал: схватив за запястье, потянул куда-то за собой. Вернее, не потянул, а потащил: даже просто стоять на ногах было чертовски трудно, что уж говорить про ходьбу... Лицо пылало, дышать было трудно: влажный теплый воздух, пахнущий испарениями кальянного табака, не давал кислорода ни капли. Появилось нестерпимое желание раздеться и разлечься прямо тут, на холодном глянцевом полу. В общем, какой-то не сильно боевой настрой. Поэтому он не сразу понял, как оказался в окружении своих одноклассников, темнотой и дымом превращенных в вытянутые сизые тени со знакомыми голосами. Слух отказывал большую часть времени, но кое-то все же удалось расслышать. - Он что, совсем ни бум-бум? - громко и капризно спросил Каминаримон, похожий в своем костюме на шоколадную конфету. Далее Боруто стукнулся головой об стол, так как так и не смог удержаться в вертикальном положении; матерясь, кто-то поднял его и, судя по ощущениям, почти опрокинул на спинку дивана. - Интересная у него внешность, - сказал кто-то невидимый. - Да ладно тебе, - чей-то знакомый презрительный голос совсем рядом ввинтился в уши, - неказистый какой-то. Блондин разве что, и то не факт, что некрашенный. Боруто сглотнул и попытался сесть ровно; на эти потуги ушла колоссальная доля сил. - У меня уже зубы чешутся, - пожаловался кто-то, - от него пахнет так здорово... Пока что точно рано? - Тебе лишь бы обожраться, - раздраженно ответили издалека, - он готов, успокойся... Надо подождать, пока Учиха не приготовится. - Опять ее ждать! - Она эту кашу заварила, что поделать. Если не сделаем как она захочет, то проблем потом не оберешься. Особенно с ее папашей: я слышал, он особо не церемонится... Боруто попытался прочистить горло, но внезапно накатившая слабость лишила его последнего желания что-либо делать. Оставалось только лежать и не сопротивляться накатывающему, как душное одеяло, дурману. В себя он пришел от прикосновения: осторожного, почти нежного, ненавязчивого. Пальцы пробежались по его щеке, погладили висок; от такого простого действия по коже прошлась волна щекотки и тепла. Боруто улыбнулся и потянулся вслед за ласкающей рукой: ему не хотелось, чтобы она его покинула. - Узумаки Боруто, - шепнули ему в ухо, - просыпайся, соня. Он послушался и открыл глаза: мягкая тьма обволокла его, зрачки сузил слабый свет лампы над головой. Он осветил стоящую напротив него Сараду, смотрящую на него с таким ласковым, почти умиленным выражением черных глаз, что сразу стало неловко и очень приятно. Они тут что, наедине? Странно, но он стоял, а не сидел и не лежал, хотя все еще был ужасно пьян. По конечностям струилось тепло, пульсирующее и нежное, чертовски приятное, от которого не хотелось избавляться. Боруто давно не чувствовал такого чистого и простого чувства. Может быть, даже с детства, где еще были живы смутные воспоминания об отце и вменяемой матери. Безраздельное и яркое счастье. Сарада просто гладила его по щеке - а внутри у Боруто уже распустился и лопнул внутри экстаз: пряный и сладкий, тягучий, поймавший его в сладкую ловушку. - Такой послушный, - шептала Сарада почти с любовью, ласкала его томным, бархатным, нежным взглядом, - такой сладкий. Больно не будет. Со мной - не будет. Доверься мне. Доверься. За то, чтобы это ошеломительное чувство не прекращалось, Боруто был готов умереть, не то что довериться. Она мягко наклонила его лицо к себе, улыбнулась хищно и довольно. Испугаться Узумаки не успел: его рта коснулось сначала теплое дыхание, а потом - рот девушки, поцеловавший его влажно, развязно и жарко. Боруто обхватил ее тело руками, прижал к себе, расплющил об свою грудь ее грудь, мягкую и бурно вздымающуюся. ... Боруто - рыбка. Он плавает в тепле и соленой влаге. Ему незачем думать, не о чем волноваться: мозгов-то особо нет, да и не особо хочется их иметь. Все просто и прекрасно. Все... Все кругом заливает красным. Будто изнутри него лопнул каждый сосуд, каждый капилляр. Тело свело судорогой, онемение он сначала принял за холод, а потом он понял: все наоборот. Жжет. Жжет так сильно, что онемение звенит в голове, в руках и ногах. Оно не дает ему выдохнуть и заорать во всю глотку: дыхание замерло, застряло в глотке, как пробка. Пульс сосредоточился в области глотки, он жег изнутри кожу и мышцы, опалял нервы каленым железом. Он не сразу понял, что едва стоит, оперевшись о трясущиеся колени. Сарада отскочила от него, тоже согнувшись и тоже тяжело и хрипло дыша, как и он. Боль в шее стала невыносимой, и Боруто зарычал, рукой прикрывая пылающий участок кожи. - Что за... Кто ты такой, черт бы тебя побрал? - яростно зашипела она, прикрывая ладонью рот. Ладонь ее почернела и блестела чем-то. Глаза ее светились алым, зрачок хищно вытянулся и сузился. Боль запульсировала в шее невыносимо, от нее по телу разошлась режущая горячая волна. Откуда-то пришло осознание, чем измазалась ладонь Сарады, почему его шея так болит и почему ее глаза прожигают его насквозь растерянностью и даже ужасом. Все-то понятно... Но почему у него так сильно болит челюсть и так чешутся ногти?