Repeat

Глаза Мицуки светились в темноте. Сараде очень нравилась эта его особенность, выделявшая его из толпы других вампиров, которые чаще всего представляли собой жалкий суррогат настоящего хищника. Высшего вампира от обращенной швали знающий в этом толк мог отличить на раз-два, в первую очередь по глазам. И вот сейчас эта замечательная отличительная черта во всей своей янтарно-желтой, золотистой красе взирала на Сараду - побледневшую, осунувшуюся, с запавшими глазницами. - Да уж, такой подставы мало кто мог ожидать, - спокойным голосом протянул парень, взъерошивая волосы и откидываясь на спинку кресла, - он где сейчас? - Вырубился. Пешки Каминаримона подкинули его до дома. - Дошел сам? - Какое там, - Сарада нервно улыбнулась, испытывая непреодолимое желание закурить - после такого стресса ничего удивительного, - стоять даже сам не мог. Пришлось звонить отцу и говорить, в чем дело и чтобы хотя бы в дом пустил. - Так Учиха-сан теперь все знает? - Мицуки вытянул руки, безмолвно приглашая ее к себе в объятия. Ничего не говоря, просто давая ей сесть рядом и ткнуться лицом себе в грудь. Это была еще одна черта, которая очень нравилась ей. - Конечно знает. Похоже что он знал с самого начала, - Сарада почувствовала, как накатывает на нее волна ревности и досады - накатывает с новой силой, - не зря же он взял его себе под крылышко. Мицуки вздохнул и погладил ее по голове, мягко расплетая запутавшиеся прядки. Прядки, провонявшие кровью этого странного Узумаки, оказавшегося хер пойми кем, но точно не человеком. Не мягкотелым, сочным, слабым человеком, полным вкусной свежей крови, а ядовитым, едким, быстрым и живучим подонком. Что вообще тут произошло? Невинное желание развлечься с папиным новым любимчиком обернулось вот такой херней. Хотя... Глупо было ожидать чего-то иного, с папиными-то заскоками. - Не переживай. Так просто этот паренек не отвертится от нас, будто ты не знаешь, - спокойный голос Мицуки удивительно легко сочетал в себе и утешение, и яд. Сарада почувствовала, как по спине пробежали мурашки: прохладная ладонь погладила ее по плечам, ненавязчиво скользнула ниже, но она поняла намек. И, даже несмотря на отклик тела, быстрый и предсказуемый, желания не было. - Сегодня мне что-то не хочется, - проговорила она ему в грудь. Мицуки впервые за весь разговор напрягся, рука его застыла. - Обычно ты никогда не отказываешь, - сказал он хрипло. - Устала. Заебалась, - коротко ответила Учиха, не имея сил вообще как-то что-то описывать. Что-то объяснять. Но, видимо, в этот раз Мицуки не был в настроении слышать отказ, потому что рука спустилась ниже, обхватывая талию, а другой рукой он приподнял не лицо за подбородок и посмотрел в глаза выразительно, ласково, принуждающе. - Хочу тебя, малыш, - сказал он тихо, - скучал по тебе очень. Давай ты просто расслабишься. Я ведь знаю, как тебе нравится, тебя хлебом не корми - дай хорошо потрахаться. В чем проблема? - Ни в чем, - сдалась она. Сопротивляться, если он захотел, было бесполезно. Бесполезно и невозможно, ведь высший вампир на то и высший: навязывать свое мнение и манипулировать другими они умели лучше всех в этом маленьком мире. Тем более ублажать он умел, и очень хорошо, и насчет ее собственной тяги не ошибался. В итоге Сарада сдерживается изо всех сил, чтобы не начать кричать как порноактриса, когда Мицуки, прижав ее своим гладким, прохладным телом сверху, трахает ее в быстром, жадном, беспощадном темпе. Он придерживает ее руки, полностью заковывая ее в панцирь из себя, целует развязно, играясь с ее языком, двигает бедрами так, чтобы частыми и короткими толчками свести ее с ума. А ведь они даже не разделись. Мицуки просто приподнял ее юбку и сдвинул вбок трусики, и сейчас при каждом толчке ткань то и дело мешалась, даже немного натирала, но и это ей безумно нравилось: эта торопливость, спонтанность, лживая скромность скрытого тела. Он прекрасно знает, как ей нравится, как заставить ее плакать от удовольствия и унижения. Да-да, унижения. Подчинения. Он подчиняет ее, когда щипает возбужденный сосок через блузку и тянет, пока от сладкой боли не захочется рычать; подчиняет, когда резко выпрямляется, увлекая ее за собой, и насаживает на свой член, схватив грубо ягодицы под короткой юбкой. Трусики перетягиваются и врезаются в задницу, между бедер ноют растянутые мышцы, она вспотела и устала безумно, но все же ей хорошо - дико хорошо, просто безумно. Она стонет и поскуливает, когда он срывает пуговицу на блузке и наклоняется, чтобы сдвинуть лифчик и развязно, жадно присосаться к ее груди. Его пальцы, уже разогревшиеся и теплые, оглаживают ее бедра, ягодицы, проскальзывают дальше и касаются места соединения их тел, теребят набухший клитор. Сарада тяжело дышит, елозя на нем, на его члене; только и видно, если открыть глаза, как светятся похотью его глаза. - А ты отказывалась, - шепчет он насмешливо. Хочется укусить его в нос или дать пощечину, но именно в этот момент он восстанавливает темп, глубоко проникая в нее, рельефной головкой раз за разом проезжаясь по заветной точке в ее теле, и уже ничего не хочется больше - только больше этого, больше, сильнее... - Быстрее! - сдавленно просит она, обнимая его плечи и подаваясь навстречу что есть сил, - ну же! Ну... Мицуки усмехается, но сейчас ей на это уже все равно. Зато потом стыдно. Очень. Когда она лежит на спине, глядя в потолок, ей кажется, что нет хуже ощущения, чем это. То, что она тащится от этого. От того, что он так с ней обращается. От грубости, от сладкой боли ноющих сосков, от натертой кожи в промежности, от спермы, что вытекает из нее сейчас, от которой в трусах становится мокро, унизительно-сладко. - Ты голодна? - спросил Мицуки как ни в чем не бывало откуда-то из кухни, - есть первая отрицательная, только вчера папа привез. Будешь? Сараде хочется плюнуть ему в его спокойное, равнодушное лицо и уйти, никогда не возвращаться, а кровь, добытую его мерзким папашей, скормить обращенной швали, но она молчит - ждет, когда он придет. Потом она делает глоток, и тепло струится по ее венам, утешает и успокаивает, и ей уже ничего не хочется. Разве что мысль об отце и его питомце заставила ее скривиться от отвращения. Этот Узумаки у нее еще попляшет.