***
Маленькой Саваде Тсунаёши уже семь лет. У нее долгие, но стоящие на примере иголок у ежика, волосы каштанового цвета, бывшие неимоверно мягкими. Карамельные большие глаза, в которых плескалась радость и детская наивность. О том, что мама снова забыла её забрать из садика, она пыталась не думать: её уже давно отпускают одну, а район у них не такой уж и опасный. И дом, кстати, тоже близко, вот! На девочке коричневый плащик по колено и белые лосины. Небольшие коричневые туфельки, а образ заканчивался маленькими, почти прозрачными крылышками за спиной, которые мама сама пришила к плащику. Тсунаёши немного напоминала мальчика, но в её возрасте это нормально. Дома всё было как всегда. Тихо, никаких посторонних звуков, запахов или цветов. Небольшой коридорчик, впереди которого лестница на второй этаж, справа — дверь на кухню, слева — в гостиную. В коридорчике было два небольших комода, один для обуви, второй для верхней одежды. Так же вешалки, но они слишком высокие для маленькой Тсу. Девочка широко улыбается, быстро снимает плащик и туфельки, даже не думая их поправить, и встряхивает головой. Снова забыла. — Мама! Я дома! — кричит девочка, выбегая чуть вперед. Деревянный пол со странным цветочным узором, белые стены коридорчика. На них несколько фото-картин с Наной и Тсунаеши. Всё как обычно. — А мы думали, когда же ты придешь, маленькая принцесса! — вышли из левой комнаты. Савада-младшая остановилась, боясь пошевелиться. — Дядя, а вы кто? — неуверенно спросила малышка. Тсунаёши не привыкла видеть в своём доме незнакомцев. А тревожный звон интуиции в голове предупреждал, что сегодня обязательно что-то случится. Девочка не могла увидеть глаза или волосы мужчины. Странная, слегка маниакальная улыбка на нижней части лица ее пугала. Чёрный бархатный плащ, что полностью скрывал его тело, вот только и так видно, что человек раза в три выше Тсунаёши и в два шире. Это слегка пугало, особенно тогда, когда он позвал следовать за ним. Тсунаёши боялась, но все-таки пошла за ним в гостиную, мало теперь похожую на себя в обычном состоянии: некогда чистые, нежно-голубые стены были расписаны странными чёрными символами, отдаленно напоминающими слова. Конечно, ребёнку не понять, что эти тексты написаны на Латыни. Некогда приятный и мягкий диван теперь лежал под стенкой, а около него стоял большой шкаф. Телевизор разбит, три больших кресла перевёрнуты. На деревянном полу, внутри звезды, начертанной мелом, лежит Нана, с заклеенным скотчем ртом и со связанными конечностями. Женщина испуганно смотрела на свою дочь. Из её глаз текли слезы. Почти те же, что Тсунаёши слышала, сидя под её дверью, но теперь их вызвали другие люди. Много людей. Где-то девять мужчин в одинаковых чёрных мантиях, не считая сопровождающего. Девять человек вокруг Наны, но теперь туда же пустили девочку. Тсунаёши резко села около матери, хлюпая носом и сжимая в руках её бирюзовую рубашку. Женщина беззвучно плакала. Это было страшно для них обеих, непоправимо и непонятно. Мужчина, что привел их, подошел к стене со словами. Конечно, никто не говорил, что им нужно взять именно двух жертв для этого ритуала, но это так, на всякий случай. Его улыбка растянулась еще шире, а в глазах играли искры. Маньяк, не иначе. — Es zinu, ka jums nav atteikusies maza, — читал мужчина, несмотря на выключенный свет. Оказывается, тут было много свечей, которые малышка и не заметила из-за страха… — Es zinu! — произнесли остальные девятеро, что стоят вокруг женщин. Тсунаёши задрожала, в её душе что-то заледенело. Она чувствовала беду и надвигающееся счастье. Противоречивые вещи. — Es esmu pārliecināts, ka jūs sekot man, neatkarīgi no manu vēlmi, — мужчина не останавливаясь, начал говорить сразу после толпы. Нана, видимо от боли, хотела закричать, но из-за сдерживающего скотча не смогла. Тсунаёши прижалась к нервно дрожащей матери, сглатывая солёные слезы. — Jums nav izvēles! — произнесли вместе те девятеро. Тсунаёши уже ненавидела их. Ненавидела людей. Они приносят боль, и маме в тот вечер, скорее всего, причинил боль человек. — Jūsu spēks ir manās rokās, savu vārdu — manā valodā, — кажется, голос того, десятого, теперь имел какие-то гордые нотки. Будто он покорил что-то или выиграл главный приз. — Tu piederi man! — произнесли все вместе. Вокруг Савад появился чёрный огонь, но… Тсунаёши хотела ступить в него. Знала, что он ничего не сделает, а принесёт тепло. — Parādiet sevi, dēmons! — прочёл последнюю строку десятый. Крик. Крик, что надламывал душу, от которого хотелось кричать в ответ, затыкая одновременно с этим уши, но семилетний ребенок не мог. Нана с ужасом смотрела, как её дочь, будто заколдованная, смотрит на горящих в чёрном пламени людей. Как в карамельных глазах блуждает радость от того, что это произошло именно с этими людьми, а не с ними. Это пугало и радовало одновременно. Её ребенок хочет жить, а не умереть такой глупой смертью. — Женщина, чего ты желаешь? — скотч отлепили от губ, оставив какой-то странный вкус на них, видимо, от клея. Перед ними стоял Демон, и Савада это понимала. Тсунаеши тихо сидела, смотря на парня с интересом и легким испугом, а в глазах Наны начала растекаться некая обида и смиренность. Она смирится со своей судьбой, но… У Демона были серые, почти белые волосы. Чёлка скрывала правый глаз, а левый был исключительно чёрным, и только белая радужка глаза показывала, что он не простой человек. Никогда им не был. Из его головы росло два чёрных рога, что, как у быка, росли вверх и были довольно острыми на вид. На нём были обычные джинсы и чёрная рубашка. Поверх неё синяя куртка с черным мехом на капюшоне, но... На полностью белой коже, с затылка, без остановки текла кровь. Демон в своем истинном обличии. — Ты исполнишь... Что я попрошу?.. — как-то жалко и сипло спросила Нана, смотря на белобрысого Демона. Она готова к этому, если это ради Тсунаеши. — Конечно! — он обнажил ряд белых, острых зубов и чуть прикрыл глаза: — И после этого я закреплю наш союз клятвой! — Тогда… Пожалуйста, присмотри за моей дочерью, — со слезами на глазах попросила женщина. Он ничего не сказал. Просто протянул белоснежную руку, показывая, как на ней появляется чёрная метка в виде треугольника, в котором рос какой-то странный, полностью чёрный цветок. Точно такая же метка появилась и на шее женщины, как и на спине, между лопатками, у Тсунаеши. Начиная с метки, от тела Савады Наны начали появляться белые частички, перетекавшие в Демона..... Тсунаёши удивленно распахнула глаза. Перед ней стоял парень. Лет, наверное, шестнадцати, с красными глазами, в которых будто плескалась кровь. Кожа перестала быть смертельно бледной, но несколько капель бордовой жидкости теперь были и на лице, каштановые волосы растрёпаны и торчат, как иголки у ёжика. На нём был чёрный костюм с золотыми линиями и… — Тсунаёши? И чего ты расселась? Нам еще нужно провести похороны Ока-сан, — сказал Демон, как-то странно улыбнувшись. — Акума-нии-сан… Я не хочу к ним… К людям… — пробормотала девочка перед тем, как упасть без сознания.***
Прямо сейчас Савада-младшая стоит перед могилой в черном платье-колокольчике. Девочка не плакала, а пустыми глазами цвета карамели смотрела на небольшое надгробие. За её спиной стоял Савада Акума, державший свою руку на плече новой сестрёнки. Конечно, все соседи удивились, когда узнали, что приехал племянник Наны, но когда узнали его имя... Его обходили на все десять метров. Его начали бояться, считая проклятым ребёнком, как и Тсунаёши. «Проклятые дети». «Сын дьявола» и «Сестра Демона» — это не казалось Тсунаёши странным. Только Демон знает, как Акума долго просил именно закопать тело Наны. И это того стоило. Девочка прижалась спиной к новому брату, смотря уже на другие могилы. Вокруг них растут красные, как огонь, цветы. У этих цветов круто закрученные лепестки и долгие тычинки, напоминавшие всполохи пламени. Пламенные цветы, как бы хотела назвать их Тсунаеши. Немного напоминает тот огонь из комнаты, в котором горели те мужчины. — Акума-нии-сан… Что это за цветок? — они стоят немного дальше от общества, что оплакивает бедную Нану, оставившей проклятых детей. — Нравится? — немного насмешливо спросил парень. Семилетняя девочка, в душе которой ещё не утихла буря от пережитого, только кивнула,— Хиганбана. В Японии считается мёртвым цветком, а в моём мире это самый популярный и прекрасный цветок. Он, пускай, и имеет немного кисловатый запах, но красивый. Девочка не ответила. Но она полностью согласна с братом. Мёртвый цветок действительно очень красив.