Потому что тепло

– И вот эти еще передайте, я тебе такие делал, помнишь, с котлетой и рисом? – Николай нагружает на Юру еще один пластиковый контейнер с герметичной крышкой и наконец отходит в сторону. Плисецкий-младший протяжно вздыхает, красноречиво давая понять, что обилие контейнеров ему ой как не нравится, как и перспектива пилить сто двадцать с лишним километров в Подмосковье, но ради деда он согласен на все, и на это путешествие в том числе. Звонок тренькает ровно в тот момент, когда на часах встречаются минутная стрелка и число двенадцать. Пунктуальность Отабека граничит с маниакальной, в отличие от юриной, которая в своем непостоянстве похожа на веяния западной моды. – Здравствуйте, Николай Степанович, – Алтын проходит в квартиру, оставив кроссовки в коридоре. Юра крутит пальцем у виска – ну как ему не жарко в этих "эирмаксах" и носках вдобавок, на улице в тени плюс тридцать пять, а на солнце вообще асфальт плавится. Отабек сохраняет невозмутимость, выясняет у деда, как доехать. Юра не нагружает слуховой аппарат и мозги лишней информацией – знает, что дорогу запомнят. – Юр, только сейчас еще за машиной заедем, я не взял еще, – оборачивается Алтын. Николай Степанович всплескивает руками: – Вы что же, машину напрокат берете? Мою возьмите, Юрочка, что деньги зря тратить будете, до Петровича ехать далеко, это ж сколько денег нужно... В старой дедушкиной Ладе образца семьдесят второго года заедает ручник, шалит мотор, кожаные сиденья и, что самое страшное для Юры в данный момент, нет кондиционера. Юра всеми правдами и неправдами пытается отговорить деда от затеи доверять Отабеку машину, но Николай Степанович припечатывает внука коронным: – Он аккуратно водит, Юрочка, не бойся, я же знаю. Плисецкий-младший старательно хоронит мысль о кондиционере в симпатичном "фиате"-вездеходе, на который успел положить глаз вчера вечером, и со скрипом соглашается взять ключи. Почетное право тащить контейнеры с пирожками в машину при этом достается Отабеку, который в принципе не возражает, но и энтузиазмом не лучится. Юра коротко чмокает деда в щеку, Алтын так же коротко прощается, Юра впихивает ноги в любимые, дареные Отабеком леопардовые вьетнамки, пока казах шнурует свои "эирмаксы", и они бодро скатываются по лестнице вместе со всеми контейнерами и увесистым переносным холодильником. На улице воздух стоит неподвижно, людей нет - все прячутся от этого адского пекла или сидят в ближайших фонтанах, наплевав с высокой колокольни на то, что за это выписывают штрафы. Юра бы сам с удовольствием сел в фонтан, да там и остался. Утешает то, что недалеко от того поселка, куда им пилить на дедушкиной машине, обретается озеро, где есть место для пикника и можно поплавать, законом не запрещено. Едва взявшись за ручку двери, Юра орет благим матом и отскакивает в сторону – раскаленный металл обжигает пальцы. Пока Плисецкий дует на пострадавшую конечность и проклинает жару, машины и чертово солнце, Отабек обходит Ладу и открывает Юре дверь, обернув ручку краем майки. – Не садись только сразу, надо хоть немного проветрить. Юра не возражает – он знает не понаслышке, как пожилой автомобиль превращается летом в настоящую машину для убийств в виде парилки. Пока салон "проветривается", Отабек сгружает все вещи на заднее сиденье и достает из рюкзака бутылку воды. Юра смотрит, как он пьет, как перекатывается кадык под кожей, и чувствует, что во рту суше, чем в Сахаре. И ведь воды Алтын стопроцентно взял с расчетом на двоих, знал ведь, что Юра забудет. Сиденья в машине кожаные, к ним неприятно прилипаешь, и Плисецкий с завистью косится на Отабека, у которого джинсовые шорты просто идеальной длины – до колена, и ему юрина проблема с прилипанием незнакома. Юра же старательно дергает собственные, короткие, шорты ниже. Наконец, сдавшись, он закидывает босые ноги на приборную панель и испускает страдальческий вздох. Отабек искоса смотрит на него и заводит мотор. – Юр, пристегнись. – Поехали уже, я сейчас сдохну, – тянет Плисецкий. Пристегиваться он не любит, избалованный постоянными поездками на мотоцикле, где вместо ремня безопасности широкая спина Отабека. Но Алтын не трогается с места, вместо этого перегибаясь через Юру и пристегивая его. Юра недовольно шипит. – От этой штуки еще жарче! – Зато, если что-нибудь случится, ты не вылетишь через лобовое стекло на дорогу, – философски замечает Отабек. Окна открываются только с третьей попытки – ручку заедает, и Юра едва не ломает себе кисть. – Ну нахер, в следующий раз скажем, что поедем на автобусе и возьмем машину поновее! Или мотоцикл. Во, мотик возьмем, идеально. Отабек, может, и поспорил бы – со всеми этими контейнерами, двумя рюкзаками и переносным холодильником на байк не очень-то и залезешь, но в данный момент он согласен и на мотоцикл, и на все что угодно. На МКАДе привычные пробки и воздуха еще меньше, чем во дворе спального района, где живут Плисецкие. После первого получаса Юра всерьез начинает прикидывать, получится ли у него сложиться так, чтобы влезть в холодильник, а Отабек достает полотенце, выливает на него холодной воды и шлепает Юре на заднюю сторону шеи. По спине скатывается ледяная капля, но Плисецкому наплевать, он с блаженным воплем обтирает лицо и руки. Отабек искоса наблюдает за ним, приподняв уголок губ. – Напомни, зачем мы едем в эту деревню? – интересуется он. Юра ненадолго отрывается от полотенца и начинает разъяснять: – В общем, мы едем на дачу к дедушкиному другу Петровичу, они дружили еще до того, как я родился. Петрович дедушкины пирожки очень любит, а дед все никак не соберется завезти их ему. Я и ляпнул, что мы с тобой на озеро в эту сторону поедем, кто ж знал, что дед нам свою колымагу даст, – Плисецкий забавно насупливается, сразу становясь похожим на нахохлившегося воробья. Отабек кивает – понял, принял к сведению. – Как из города выедем, навигацию включишь, хорошо? – Ага, – Юра возвращается к полотенцу и оборачивает его вокруг шеи. За чертой города дышать становится немного легче, можно набрать скорость и пустить в окна сквозняк. Юра накрывает лицо полотенцем и затихает, Отабек опустошает бутылку воды, не отрываясь от дороги. Кроме них, на трассе никого, истинное чудо для Подмосковья. Вокруг лес, сверху жарит беспощадное июньское солнце, и кажется, будто они потерялись в пространстве и времени. Из задумчивых мыслей его вырывает посторонний среди остальных звук. Отабек привык слушать машину, ловить все шорохи, в которые стук под капотом не вписывается ну просто никак. Двигатель натужно чихает раз, другой, на третий глохнет, и Алтын едва успевает на инерции отвести машину на обочину. – Вот и приехали, – комментирует Отабек. Из-под полотенца Юра высовывает нос и трет заспанные глаза. Плисецкого немного укачивает в машине, он ни за что в этом не признается, но Отабек и так знает и никогда не будит Юру, если тот засыпает. – Что, правда приехали? – Юра зевает во весь рот, демонстрируя белые зубы. Алтын качает головой. – Нет, заглохли, – и без лишних слов выбирается из машины под аккомпанемент емкого "блять!" со стороны пассажирского сиденья. А Юра ведь предполагал, что ничем хорошим это не кончится. Отабек лезет под капот, что-то бурчит себе под нос, пока Юра материт навигатор, приятным женским голосом предлагающий продолжать движение. – Юр, достань из багажника аварийный знак, – из-под капота просит Отабек. Плисецкий пинает вьетнамкой заднее колесо и лезет в багажник чуть ли не всем телом. – Как он выглядит? – после секундных поисков Юра вылезает обратно. – Красный треугольник. И коробку с инструментами, пожалуйста. Треугольник находится на самом дне, под поеденным молью пледом и какими-то коробками с неизвестным содержимым. Юра вытаскивает его и инструменты и тащит знак за машину, устанавливая его на тонких ножках на асфальте метрах в десяти от багажника. Коробку, бряцающую инструментами, Плисецкий оттаскивает Отабеку. Ступни даже через вьетнамки жжет жар, поднимающийся от асфальта. – Мы тут надолго застряли? – с безнадегой в голосе спрашивает Юра. Перед мысленным взором сразу встают фильмы ужасов с похожей завязкой сюжета. Правда, в ужастиках дело обычно происходит не средь бела дня, а ночью, и от этого Юра слегка успокаивается. – Я точно не знаю, но скорее всего, это свечи, – чешет шею Отабек, а затем одним движением снимает белую майку, аккуратно складывает и кладет на переднее сиденье. Юра на секунду забывает, как дышать. Алтын снова лезет под капот, что-то там крутит, стучит, Юра не знает, он в машинах сечет хуже, чем дед в фигурном катании, да и о каких двигателях может идти речь, когда прямо перед ним на широкой казахской спине отчетливо видно напрягшиеся мышцы. Юра сглатывает, чувствуя, как загораются щеки, и к жаре вокруг это не имеет ни малейшего отношения. – Юр, достань пожалуйста отвертку с черной ручкой, – просят из-под капота, а на осмысление простого запроса у Плисецкого уходит куда больше времени, чем при обычных обстоятельствах. Он заставляет себя сдвинуться с места и копается в коробке с инструментами, пока нужная отвертка не изволит явить себя. Отабек распрямляет спину, чтобы забрать отвертку. Живот и руки у него уже в мазуте, как и лоб, на котором остается пятно, когда Алтын убирает назад лезущие в глаза волосы. Юра протягивает ему пресловутую отвертку, изо всех сил старается не краснеть хотя бы так очевидно. Из-за уха Отабека вниз по шее стекает капелька пота, огибает ключицу, скатывается по животу и впитывается в край шорт. Теперь за отвертку они держатся уже вдвоем. Отабек несильно тянет ее на себя. – Юр, все в порядке? Тебе голову не напечет? Плисецкий делает глубокий вздох и выпаливает в сердцах: – Да надень ты уже чертову майку! Во взгляде Отабека – полное непонимание, черные брови с недоумением хмурятся. – Жарко же. И майку жалко, испачкаю, а сменной одежды у меня нет. Восхитительно, блять. Юра начинает понимать, что это такое - "внутренний крик". Еще полчасика такой изощренной пытки полуобнаженным Алтыном - и его и так не сильно крепкая выдержка окончательно треснет и провалится в тартарары. Еще и намеков мы не понимаем. Просто восхитительно. Юра нарезает круги вокруг машины, старательно не пялится, подает нужные инструменты и гипнотизирует экран телефона с часами настолько искренне, что несчастный шедевр китайской техники мигает на прощание и разряжается. И сразу же оказывается воскрешенным из мертвых – у Юры с собой переносной пауэрбанк. – Юр, вставь ключ, посмотрим, заведется ли, – Отабек вытирает руки полотенцем, тем самым, под которым Плисецкий успел поспать. Он перепачкан мазутом еще больше, весь потный, а Юра смотрит во все глаза и думает, что красивее никогда ничего не видел. – Уже завелся, – срывается с языка прежде, чем Юра успевает осмыслить слова. – Что? – Ничего, блять, – бормочет Плисецкий, забираясь в салон и выполняя просьбу. На лучших друзей стоять не должно, на этом факте зиждится мироздание. Двигатель надсадно кашляет, Юра упрямо держит ключ в зажигании и дожимает – Лада заводится, со скрипом, но все-таки. Отабек кивает будто бы сам себе, делает чисто символическую попытку вытереть торс и сразу же бросает эту затею. Двадцать шесть минут белая майка лежит на водительском сиденье. Минуту и сорок пять секунд на ней сидит задница Юрия Плисецкого. В лесу вокруг тишина, только воздух звенит от жары да тарахтит мотор оживленной Лады. – Двигайся, нам ехать надо, пока снова не заглохли, – Отабек сгружает в багажник собранный аварийный треугольник и коробку с инвентарем. Юра болтает ногами, сидя на водительском месте, слушает, как вьетнамки жизнерадостно шлепают по пяткам. На левой леопардовый принт немного протерся, и теперь там простое черное пятно размером с десятирублевую монету. Намеков мы не понимаем, думает Юра, как же. Упрямству Плисецкого границ нет, равно как и казахской невозмутимости. Отабек захлопывает багажник, закончив наконец там возиться, и возвращается к открытой двери. – Ты на моей майке сидишь, – сообщает он. Юра думает, что сейчас кто-то схлопочет по морде. Если не кулаком, так хотя бы вьетнамкой. Двадцать восемь минут, чтоб тебя. И ведь Юра сам уселся на майку, сейчас даже за ворот не дернешь, как в кино показывают. На лучших друзей стоять не должно, это закон мироздания, который, несмотря на всю железобетонную силу воли Юры, сейчас будет самым прозаическим образом попран. На шее у Отабека висит монетка с дырочкой, через которую продет простой черный шнурок - подарок Плисецкого после победы казаха на чемпионате прошлого сезона, с которым Алтын не расстается. Юра все пытался выпытать, почему, но внятного ответа не получал. Очевидным ему стало только то, что шнурок с монеткой Отабек не снимает. Что для Юры в данный момент весьма удобно. Плисецкий нагло протягивает руку и дергает за шнурок, одновременно подбрасывая себя вверх с сидения. Губы у Отабека сухие, чуть шероховатые, неподвижные. Юра целует, а внутри все дрожит – ответит или нет. Отвечает. Осторожно, неуверенно, медленно, но отвечает, и у Юры рваный вздох полон облегчения. Отабекова ладонь по-собственнически ложится на спину, прижимает к разгоряченному телу, а Юра смыкает руки на его шее и скребет короткими ногтями кожу. Первый поцелуй как в последний раз. С запахом мазута, жарой и запутавшимися в волосах пальцами. Юра отстраняется сам, когда воздуха ну уж совсем перестает хватать, утыкается носом в шею Отабеку. Кто ж мог знать, что он так крышесносительно целуется. И поебать на все законы мироздания. Когда Отабек аккуратно гладит его по лопаткам, Плисецкий протяжно выдыхает. Мимо проносится машина, заставляя отскочить в сторону и стряхнуть волосы на горящее лицо. Накрывает ощущение, что он вот только что просто пиздецки все усложнил в своей и так не простой жизени. – Юр, – Отабек все колебания в его настроении улавливает удивительно точно. И это простое "Юр", которому ни продолжения, ни дополнения никакого нахрен не нужно, вмиг успокаивает. Плисецкий поднимает глаза. Отабек стоит и улыбается мягко, сунув руки в карманы шорт. – Поедем? У него на лбу пятно от мазута, и Юра, облизнув большой палец, тщательно его стирает. В результате пятно ехидно размазывается по всему лбу, но не похоже, что Отабека это заботит. До деревни Петровича они доезжают без приключений и разговоров. Юра высовывает голову в открытое окно, позволяет встречному ветру трепать волосы и украдкой трогает губы. Это же Отабек. Как он мог подумать, что будет сложно? С Отабеком сложно быть просто не может.