Я возьму этот большой мир, Каждый день, каждый его час, Если что-то я забуду, Вряд ли звезды примут нас. Роберт Рождественский.
12 минут и 9 секунд длятся всю жизнь Лёши Леонова. Каждую ночь мне кажется, что я снова там — ночую с тобой на орбите. Я просыпаюсь через 45 минут из-за того, что мы забыли зашторить иллюминатор, а в космосе ведь ночь сменяет день куда быстрее, чем на Земле. Обвожу корабль глазами, помню каждую деталь, каждую стрелочку. А вот и Паша, Павел Иванович Беляев, командир «Восхода-2», рядом в ложементе спит. Эх, Паша, что же ты забыл руки-то закрепить, засыпая? Все время «Лёша, ты пристегнулся?», а сам? Как будто школьник за партой. Выплываю со своего места, чтобы пристегнуть руки капитану специальными ремешками, а затем мышкой обратно в ложемент — и спать. Тишина необыкновенная. В сущности, даже её — тишины — нет, просто пусто. Кажется, будто мы наведались к самой смерти. Тихонечко так, на цыпочках пробрались в сени, заглянули на кухню, в спальню — никого… Мы здесь — гости. И нам, Паша, пора назад. Отключено общее освещение, мы с тобой позвали эту пустоту к себе, в корабль. Она вошла тихо, аккуратно, как черная кошка. Улеглась ко мне на колени.***
Алексей тревожно смотрит в лицо Павла, строго в профиль. В груди тесно — кто-то схватил душу в кулак. Паша моргает, видно, как старается совладать с собой, но не получается; движения тормозят его, руки не слушаются, черти что. Леонов поддается легкому дыханию паники на своем плече. Как быстро все, как стремительно! Паша, Паша, ну что же ты… Руки дрожат — и тут ножик лезвием прямо в стык гайки! — Тихо, тихо… — тараторит негромко Леонов, будто боится, что от его слов тоже полетят искры. Он мягонько перехватывает руку Беляева. — Давай-ка я тебе помогу, Пашка. А ты посвети мне. Сейчас-сейчас…вот так, — голос такой спокойный, приободряющий. Так только у Леонова получается — больше ни у кого. — Аккуратненько, — приговаривает Алексей, вынимая инженерный нож, — как хорошо ты светишь, Паша, ровненько так, молодец, — точно ребенку. Будто все позади, и сейчас Леонов уладит сущую безделицу. — Сейчас мы её… Космонавт моргает, морщится и сжимает ножик, собирая все имеющиеся силы только для того, чтобы спасти их обоих с Капитаном от верной гибели. Не зря ведь Валя Бондаренко погиб, Павел Иванович сам сказал тогда — главное, чтобы не напрасно! А так и будет. Леоновы просто так не сдаются, дудки. Дома картина осталась незаконченной. А сколько новых в голове! Вязанка проводов двоится и пляшет, как будто издевается. Господи, да сколько же их тут? Сотня, две? Леша ещё раз сдавливает веки и снова фокусируется. А выкрутить надо только один. Жёлтый. — Из гнезда… — повторяет Алексей то, что уловил от Королева, чувствуя, что близок уже к падению в пропасть, — вот где её домик, — приговаривает почти что шепотом, — вот где птичка спит, — в наушниках непонимающе кричит Королев, но Алексей уже слишком далёк отсюда. Собрав все усилия в одной ладони, он сжимает неприветливый холодный пластик и крутит, крутит, крутит… пока тьма, что проползла внутрь сквозь иллюминаторы капсулы, не забирает его с собой.***
Босые ноги так привыкли к колючей траве, что совсем не реагируют на жёсткую стерню. Алешка бежит по лугу, распугивая всех обитателей доныне спокойного осота. Светлячки, жужжа и играясь в спиралях витиеватых траекторий, улетают прочь от маленького Лёши. А трава жжется, бьет по рукам и лицу. Он будто видит себя со стороны. Тяжелый костюм давит на плечи, и колотится сердце. А дыхание шумное, оглушающее — его собственное. Оно мешает думать Алексею, отвлекает, утроенное замкнутостью скафандра и общей линией связи. Он поднимает голову наверх, и на раскинувшемся черном холсте видит яркие холодные звезды. Мириады. Они повсюду: слева, справа, сзади, сверху, под ногами. Он плывет; шевелит руками, ногами, как маленькая кукла, как песчинка среди тысячи этих глаз, молчаливо взирающих на него. Леонов ощущает это невероятное величие, это благоговение перед вселенной. Он — лишь крошечная точка… и Земля под ногами, родная планета Земля. До чего же она красивая!.. И, черт побери, действительно круглая! Внезапный удар головой о бортовую панель возвращает космонавта в капсулу, а фигурально — на землю. Алексей сжимает пальцы, как будто пытается поймать пустоту, на деле — проверяет хватательный рефлекс; медленно приходит в себя, очнувшись от долгого, почти смертельного сна. Кажется, он был здесь так давно, и, спустя целую жизнь, вернулся снова в космос, на корабль, на «Восход-2». Что же с Пашей? Леонов отмахивается от плывущего в пустоте фонарика, в другой руке обнаруживает тот самый желтый провод. Что б его. — Паша, — голос сиплый, кажется, свело все тело от усталости, что и не пошевелить ничем. Алексей протягивает руку и в темноте, по другую сторону от фонарика, натыкается на капитана корабля. — Паш, — зовет он сипло, подбирая ноги под себя и скрепляя руками Павлу Ивановичу плечи. Он спит, не слышит. Только Лёша спать ему не даст. Слишком многое было позади, чтобы умереть вот так, сейчас, от того, что слишком легко дышалось. Капитан не отзывается, Лёше тревожно. Он принимается лупить его по щекам. Мысль о том, что Капитан уже покинул корабль, Леонов даже близко не подпускает. Нечего ей здесь делать. Им ещё Луну покорять — умирать некогда. Леонов приходит в себя только тогда, когда Павел уже пытается отделаться от настойчивого напарника. Забывшись, Алексей все ещё долбил по лицу напарника несмотря на то, что Беляев уже открыл глаза. — Да живой я, живой, успокойся, — Беляев шумным грудным вдохом наполняет легкие, затем бросает взгляд на приборную доску, туда, где стрелка указывает, сколько в кабине кислорода. Норма. — Сам как?.. — негромко интересуется Беляев, вытирая с лица капельки пота свободной ладонью. — Ага, — реагирует Лёша, цепляясь рукой за свой ложемент. Павел проводит указательным пальцем у основания шеи, точно надеется отделаться от узкого ворота костюма. Напрасно. — Поехали-ка нафиг отсюда, Лёш, — в сердцах говорит Беляев и потесняет Леонова, чтобы пробраться к своему ложементу. — Полностью согласен, товарищ капитан, — Леонов медленно опускается в ложемент и пристегивает ремни. — Долго мы так?.. Беляев смотрит на часы, натянутые поверх костюма (Гагаринские, кстати). — Ужин ты точно пропустишь, — комментирует он. — Ничего, я тогда дважды позавтракаю, — парирует Леонов, ловя фонарик и выключая его. — Надо бы вызвать. Какая фаза? Беляев некоторое время молчит. Лёша смотрит на его сосредоточенный профиль. — Автоматика не сработала, — Беляев, увлеченный своим, проверяет показатели и приходит к удручающему выводу. — Мы пропустили свою остановку. Леонов встречается с Павлом взглядом. Оба осознают всю условную прелесть ситуации. — Надо запросить ручную посадку. Попробуй вызвать, — предлагает Леонов. — Мертвая зона, мы в тени. Попробую через десять минут. Беляев серьезен, и Алексей хорошо знает эту его манеру, этот тон: безысходность, вот что. Она переполняет, звучит эхом в кабине, как будто давит на уши. Лёша такого выдержать не может — на голову встанет, но отчаянию не поддастся. — Да посадим мы нашу колымагу, Паш! Серьезно, мы с тобой и не такие сажали, — Леонов лучится солнышком, прям как огненная звезда прямо за его спиной в иллюминаторе. Беляев смотрит на лицо друга. — Ну, ты же посадишь, да? — …. — Паш, а хочешь прямо на Красную площадь приземлимся? — Леонов безмятежно достает свой бортовой журнал, пока капитан делает записи в другом, выводя карандашом буквы. — Я тут на досуге прикинул несколько траекторий посадки… — начинает было Леонов, доставая из обложки карту и разворачивая её на коленях невесомости. Павел демонстративно не реагирует, отпуская только едкое: — Лучше бы ты на досуге, Лёша, в футбол играл. — Какой футбол, у меня дочка. Так вот, если мы пропустили свой виток, то на одном из следующих… так, да, мы можем приземлиться под Пермью, — Леонов тыкает пальцем в карту и поднимает взгляд на Беляева, который все это время пишет в своем журнале, но после-таки снисходит до второго пилота. Он внимательно смотрит туда, куда указывает Леонов, а затем поднимает глаза на лицо друга. — Ты уверен, что твои расчеты верные? — Если хочешь, можем пересчитать, времени-то навалом, — Леонов улыбается и подталкивает карандаш в невесомости в сторону Павла. Павел забирает карандаш, чтобы коллега им больше не игрался и награждает космонавта укоризненным взглядом. С другой стороны, доверять Леонову было можно. Да и лучших вариантов все равно не было. — Через пять минут выйдем на связь. — Если они уже там не разошлись все. С нами скучно, в эфире одни твои отчеты. Беляев закатывает глаза. — Можешь спеть, если хочешь. Леонов вдруг замирает, прислушиваясь. — Слышишь? — Что? — Послушай… Вентиляторы так жужжат, как будто… Беляев хмурит брови, усиленно вслушиваясь в мертвую тишину. — Я возьму этот большой мир, ка-а-аждый дe-e-ень, каждый его ча-а-ас… — нараспев произносит Леонов негромко, почти шепотом, ведомый какой-то одному ему слышимой мелодией. — … если что-то я забуду, вряд ли звезды при-и-иму-у-т нас…. Беляев внимательно смотрит на друга. Леонов, чуть покачивая головой в такт мелодии, улыбается, обращаясь к Павлу и противопоставляя его недоумению свою открытость и теплую улыбку. — Рисуешь ты лучше, чем поешь, — комментирует капитан. — Ах ты, — несмотря на то, что Алексей пристегнут, он тянется, чтобы дать Беляеву по гермошлему, на что довольный Беляев отвечает усмешкой и старательно отводит от себя удар. Вдруг оживает радиопередатчик. Оба мужчины мгновенно принимают серьезный вид, даже чудила-Леонов делается сосредоточенным и внимательным. Беляев отжимает кнопку. — Алмазы!