Я возьму щебет земных птиц, Я возьму добрых ручьев плеск, Я возьму свет грозовых зарниц, Шепот ветров, зимний пустой лес… Роберт Рождественский
Леонов, значит, — думает про себя Павел, наклоняя фотографию советского офицера к свету. Летчик-истребитель, село Листвянка, Тисульский район, Кемеровская область… нареканий нет… зачем вообще ему дали эту щуплую папку с якобы личным делом, хорошенько подчищенным прежде? Чтобы Павел как следует рассмотрел фотографию и ежели что в толпе космонавтов своего узнал?.. Непонятно. «Присмотрись к этому парню, » — вот с какими словами ему вручали эту папку. А ведь он только-только станет одним из двадцати летчиков-космонавтов в числе первого советского отряда. Непонятно. Но если понятно — то это ещё хуже: космонавты должны летать по двое, а продолжительное время в безграничном пространстве, где день сменяет ночь каждые 45 минут, не каждому выдержать под силу. Даже среди тренировок есть одна, где космонавт должен провести 10-15 суток в одиночестве. М-да. Советские ученые беспокоятся здесь не только о герметичности скафандра и ортодоксальности твоей кардиограммы. Павел Иванович взял фотографию ещё раз в руки: пожалуй что в этой папке она действительно единственная представляла хоть какую-то ценность. Ну что, ничего необычного: сепия, стандартная советская форма, выражение лица нарочито позитивное, наверняка мало похожее на лицо в жизни — Беляев вспомнил свою такую же фотографию и едва заметно поморщился. Смешной этот Леонов, молодой, не потрепанный как будто. Глаза добрые — это сразу заметно. И какая-то легкомысленность что ли, несерьёзность. Если бы Павел не знал насколько жёсткий отбор прошли 20 кандидатов на полет, в каких исключительных условиях должны были побывать, то, верно, давно бы уже счёл Леонова случайным. Павел вздохнул и убрал фотографию от глаз подальше, затем обеими ладонями вытер лицо с усилием. Кто знает, что ждёт на орбите? И смерть при выполнении задания — вполне себе вероятный исход. Тут все это понимают, но никто не говорит. А почему? Да потому что за свою страну каждый не задумываясь отдаст жизнь, каждый здесь уже герой. А что до этого Леонова… не стоит сразу же его героически хоронить, в конце концов, ещё сорок раз поменяют как его самого, так и второго космонавта. Если вообще не комиссуют. А беспокоиться о каждом из этой череды — так ведь никаких нервов не хватит. Сейчас только 1960-тый и впереди Бог его знает что. Весенний день радовал солнцем. Долгая дорога порядком умотала Беляева, он остановился у автомата с газированной водой и бросил в него копейку, нажал кнопку. Машина зашумела, заворчала, принимаясь наливать в граненый стакан пузырящуюся воду. Павел облокотился на автомат, подпирая большим пальцем нижнюю губу и щурясь от яркого солнца. Далеко, на широком поле для тренировок, бегали будущие космонавты. Отсюда они напоминали маленьких солдатиков с пусковым механизмом, одинаково сделанных, одинаково собранных, одинаково одетых. Это было странно и как-то даже обидно, ведь каждый из них был уникальным, лучшим среди равных. А теперь их выдрали из естественной среды обитания, приволокли сюда как на убой. А в итоге едва ли даже четверть из них полетит. Многих комиссуют ещё до полёта. А он, Павел Иванович Беляев, вообще пограничный летчик морской авиации пограничного возраста. Может и лучше, если комиссуют?.. — Павел Иванович? Беляев слишком задумался, газировка уже хлестала через край стакана. Он обернулся и увидел, как невысокий, с детскими светлыми волосами человек спешит вынуть его стакан из автомата. — Тут не стакан, тут ведро нужно, — живое лицо новопришедшего освещено добродушной улыбкой. Беляев, совсем позабывший про воду, торопится принять из чужих рук свой стакан. — Лёша Леонов, — искренне, без ужимок и стеснения лейтенант протягивает руку Беляеву, и тот крепко её пожимает. У обоих мужчин липкие ладони — яблочный сироп. — Беляев. — Я Вас узнал. Очень похожи по фотографии. — Можно на «ты». Не такой уж я и старый. — А, ага. — Значит, тебе тоже показали моё личное дело. — Не, это я на доске почёта фотографию видел. — Мм, — скептический Беляев наконец пьёт свою газировку, потому как в горле уже совсем пересохло. — На завтра уже назначены тренировки, — Леонов перебирал пальцами фуражку, которую держал в руках. — Знаю, — Беляев допил воду и поставил стакан обратно в автомат. Алексея позвали, оба летчика обернулись. — Вот завтра и поговорим, — поставил точку Павел, мельком рассматривая профиль Алексея. — Ага. Ну, был рад! — Леонов выглядел немного суетливо, как будто нарочно старался суетливо не выглядеть. Он протянул руку на прощание, на что Беляев усмехнулся, указывая подбородком на ладонь Леонова. — Липкая. — Ай, точно, — Алексей тут же махнул рукой, и вместо рукопожатия отдал честь и убежал. — Увидимся, — уже в спину уходящему сказал Павел, шмыгая носом. Можно было сказать, что «Лёша Леонов» понравился Беляеву. Павлу казалось, что с этим человеком будет легко. В сущности-то пока и судить было не по чему, но приятное впечатление летчик-истребитель о себе создать успел: в нём не было осуждения, как не было и желания выехать на чужом горбу. Беляев засунул руки в карманы брюк, развернулся и пошёл в часть: были для него на сегодня ещё дела.***
Леонов рисовал. Ему очень нравилось, как необычно на холст ложится краска. Как из обычных цветов получается целая палитра переливающихся из одного в другой полутонов и оттенков. Рисование его умиротворяло, помогало обдумать прожитый день. Он хорошо помнил, как давно, ещё в школе на уроке рисования, изобразил два гриба — один большой, другой поменьше — и травинку сзади. Чуть растушевал, добавил тени и все, пожалуйста — рисунок на тему «как я провел лето» готов. Учительница тогда почему-то жутко разволновалась, забрала у него рисунок и отнесла директору. Только потом Лёша узнал, что его картинка всем очень понравилась. Энтузиазма от знакомства с Павлом Беляевым хватило бы на троих. Он был самым старшим из всех, кого взяли в отряд космонавтов. И, можем быть, оттого выглядел таким рассудительным и спокойным. Широкоплечий, среднего роста, внимательный, надежный: Леонов сразу решил, что с таким напарником хоть на край света, хоть в разведку. Он знал, Беляев — фронтовой герой, опытный летчик с большим количеством летных часов. Ему действительно удалось понюхать пороху, да показать японцам кулак. И Леонов непременно решил с ним подружиться. Лёша волновался немного, ведь он пообещал товарищу Главному, что, мол, без инцидентов, все как по маслу. А внутри ликовал — наконец-то звезды стали чуточку ближе. Алексей с детства хотел быть летчиком, ещё когда увидел фильм про знаменитых летчиков-истребителей. Уже тогда знал — никто его не переубедит и не остановит, сколько бы преград преодолеть ни пришлось — за спиной уже расправились крылья. Так и случилось. А теперь вот космос. Не верится. Леонов нанёс ещё несколько мазков кистью и отошёл, чтобы оценить то, что получалось. Хм… Беляев выглядел каким-то разочарованным. Показалось? Может быть. Но Леонов был уверен, что новоприбывшего в отряд товарища так просто, с ходу, не поймёшь. Он точно в скорлупке. Люди, побывавшие на войне, всегда носят особый знак отличия — и речь совсем не о наградах. Но ток жизнерадостности Алексея вопреки законам Ома уже тёк в сторону наибольшего сопротивления, и стремился дополнить угрюмость Беляева своей безмятежностью. Алексей чувствовал себя мальчишкой, но готов был тянуться за старшим коллегой выше, быстрее, сильнее. И уж наверняка знал, что другого напарника ему не нужно. Этот назначен судьбой. Если дадут полёт, конечно.***
Леонов выводил аккуратную «Р», последнюю из четырех букв, на белоснежном гермошлеме. Каллиграфические, точно машинописные, но с завитками — чтобы все страны видели, кто первым оказался в космическом пространстве, даже если пленка зарябит. — Ты его весь разрисуешь? — раздалось из-за спины. Алексей отложил кисточку и обернулся, хотя и так угадал по голосу Павла Ивановича. — Сергей Павлович не разрешил. Сказал «ты советский космонавт или чучело на детском утреннике?» Беляев усмехнулся серьезному заявлению Леонова, прекращая подпирать косяк плечом и подходя ближе, чтобы из-за спины Алексея рассмотреть гермошлем поближе. — Ну как? — довольный Леонов обернулся на товарища, улыбаясь в ожидании реакции. — Мой гермошлем только не трогай. — Ага. Я его уже расписал. — ….Лёша, — вздохнул Беляев, разворачиваясь обратно к выходу. Алексей только растянул ещё более довольную улыбку и вытер кисточку о тряпицу. — Пошли. Общий сбор объявили, — остановившись уже в дверях сказал Беляев. Леонов последовал за ним. — Что-нибудь интересное будет? — Угум. При всем отряде триумфально сообщат, что ты портишь советское имущество. — Ты забываешь, что твой гермошлем я тоже украсил. Павел поднял руку, чтобы дать Алексею по шее, но тот, смеясь, увернулся. Отряд уже был в сборе. — … приказом Совета Министров СССР постановлено: Леонова Алексея Архиповича и Беляева Павла Ивановича назначить основным составом группы, осуществляющей программу «Восход» — первый в мире выход человека в открытое космическое пространство. Беляев Павел Иванович назначается капитаном, Леонов Алексей Архипович — второй пилот. Точка. Вопросы есть? — Никак нет! — Никак нет. — Вольно, разойтись. Леонов не дожидался команды, тут же обернулся к Беляеву с фразой «не зря я гермошлем расписал!» и схватил его за плечи, как будто хотел вытрясти немедленно всю душу. Беляев, тщательно сохранявший до этой минуты непроницаемый вид, все-таки позволил себе улыбнуться. Тут, глядя на сияющего Леонова даже статуя бы не удержалась. Павел в ответ похлопал напарника по спине, товарищи по отряду окружили двух будущих героев, поздравляя и давая советы, наставления. Но самым счастливым был все-таки Алексей, так и светился, душа радовалась смотреть на него. Павел же не любил шума, потому поздравления принимал с лицом спокойным. Леонов почти сразу заметил, как Павел отделился от ребят и втащил его обратно в «круг почета». Радостно обняв будущего Капитана «Восход-2» он широко улыбнулся и громогласно повторил ставшую крылатой Гагаринскую фразу: — Ну что, Павел Иванович, поехали?