Она была исполнена печали, И между тем, как шумны и резвы Три отрока вокруг нее играли, Ее уста задумчиво шептали: «Несчастные! зачем родились вы? Пойдете вы дорогою прямою И вам судьбы своей не избежать!» Не омрачай веселья их тоскою, Не плачь над ними, мученица-мать! Но говори им с молодости ранней: Есть времена, есть целые века, В которые нет ничего желанней, Прекраснее — тернового венка… Николай Алексеевич Некрасов
***
Сказать, что Драко Малфоя удивил выбор сына — не сказать ничего. В день, когда мальчишка привел в дом смятенную, переминающуюся с ноги на ногу рыжую девушку, он опешил. Первым желанием в ответ на фразу Скорпиуса: «Знакомься, отец, это Роза Уизли — моя невеста», — было хорошенько отшлепать отпрыска по заднице и отправить в свою комнату. Но за тем, чтобы попа сына находилась в полной неприкосновенности, с детства и до самой своей кончины следила Астория. Как скала она вставала между своими мужчинами, если в диалоге сына и отца чувствовалось приближение грозы. Узкая спина миссис Малфой всегда заслоняла не в меру расшалившегося отпрыска, разлившего, скажем, целую бутыль чернил на документы отца или запустившего собственный ботинок в утреннюю порцию овсяной каши. Но особым пунктом защиты выступали друзья Скорпиуса, время от времени появлявшиеся в благородном доме, но не соответствовавшие ему по статусу крови. — Тс-с-с, — говорила она в таких случаях, вставая перед мужем на цыпочки, обвивая его шею руками, — милый, это же дети. Вспомни себя! Вспомни нас! Как страдали мы, лишенные возможности общаться с теми, к кому нас тянуло всей душой. И жаркий костер возмущения моментально и без шипения гас на его бледных щеках. Одной только фразой или позой вздыбившейся кошки она могла заставить мужа поменять свое решение. … — В выходные мы должны навестить родителей, — говорил Драко. — Нет, — мягко возражала жена, — как ты мог забыть, папаша? Скорпиус участвует в благотворительной театральной постановке, и мы не пропустим это. — Его может сопроводить и няня! –Не может! Когда у мужчины есть отец! … В другой раз могло произойти и такое: — Дорогая, я немного задержусь. У меня остались дела в Министерстве. — Такие что не могут подождать? — Да. — Как знаешь, но только не удивляйся, если завтра, рабочих дел у тебя станет больше, а сын забудет твое лицо. А потом и имя. И Драко спешил домой со всех ног, плюнув на подготовку к утреннему докладу перед самим Министром. Он ворошил все эти бумажки глубокой ночью, дома, в собственной спальне, перед теплым камином и рядом со спящей женой. Любуясь, как блики робкого света самовольно рисуют на ее теле теплые кружева. … Драко никогда не мог избавиться от воспоминаний быстро. Особенно когда флэшбэки касались Астории. Он чувствовал, что становится слабым и уязвимым, но не мог отказаться от слишком живых картинок в собственной голове. Астория жила вопреки аристократическому воспитанию: спала обнаженной, крепко прижимаясь к нему, делая нормальный сон мужчины невозможным. Она заливисто смеялась и так громко чихала, что Драко прибегал из другого конца дома спросить, все ли в порядке. А еще она пользовалась только мужским седлом, умела стрелять из ружья и свистеть — в общем, делала все то, чего не мог делать Драко. За исключением поездок в мужском седле. Скорпиус не впитал уроков Астории и от рождения не был наделен чертами Малфоев. В мальчике отсутствовали авантюризм матери, упорство отца, логика Нарциссы и гордость Люциуса. Мальчишка старался взять свое очарованием, ведь, разбавив чрезмерно острые малфоевские черты, кровь Гринграссов сделала Скорпиуса настоящим красавцем, и с возрастом харизма обещала проявляться сильнее. Но не всегда получить желаемое можно только за счет красивых глаз, а иного оружия природа юноше не пожаловала. Чувствуя близкий проигрыш, юный Малфой впадал в слепую ярость, справляться с которой умела только Астория. Драко же в такие моменты предпочитал исчезнуть, дабы не растерять авторитета. С возрастом глупая злость смягчилась коктейлем хитрости и изворотливости. Драко не хотел себе признаваться, но Скорпиус виртуозно овладел искусством лжи. Астория не узнала мальчика таким. Она покинула чистого светловолосого ребенка и растерянного, убитого горем ее угасания мужчину ранним октябрьским утром, накануне Дня рождения своего ребенка. С тех пор сын и отец отдалялись. Нет, конечно, Драко помогал Скорпиусу решать его проблемы в школе, проводил с ним по нескольку часов в выходные, но только после переезда Нарциссы и Люциуса на Побережье не стало и этого. Старшая миссис Малфой не раз заводила разговор о продаже дома, когда появлялась у Драко в гостях. Нарцисса просила сына перебраться поближе к ней, мотивируя переезд тем, что ДАЖЕ ЛЮЦИУС считает продажу Малфой-Мэнора разумной мерой: дом слишком велик, и необходимость в нем отпала, когда стало ясно, что семья не вернет былого величия. Но Драко понимал — причина в другом, и Мэнор потерял для отца свою ценность после того, как во времена Второй Магической войны в их особняке располагалась штаб-квартира приспешников Волан-де-Морта. Для Драко же отчий дом всегда оставался чистым, светлым, родным. Несмотря ни на какие события, ступни мужчины помнили прогретые солнцем доски террасы, разбежавшись с которой, он с головой нырял в бассейн, когда был ребенком. Стены, ковры, портьеры дома хранили его воспоминания о материнской заботе, о мальчишеских играх, юношеских волнениях и о первой ночи с Асторией. В общем, о расставании с Мэнором не могло быть и речи.***
Что за «фрукт» вырос на семейном дереве Уизли в лице Розы, рыжему семейству стало понятно далеко не сразу. Ведь в детстве и ранней юности девочка проявляла незаурядные способности к учебе. Однако лет в тринадцать Розу одолела столь страшная лень, что ее табель из отметок «превосходно», скатился в «удовлетворительно» по всем предметам. Получив на руки годовые оценки дочери, Гермиона Уизли пришла в полный ужас и устроила допрос с пристрастием на тему: «ЧТО ТЫ ТВОРИШЬ?!» В ответ на вопросы и упреки девочка равнодушно пожимала плечами и однозначно отвечала: «Нет, не влюбилась», «Никаких темных историй», «Никто меня, мам, не обижает». Начав наблюдать за дочерью пристальнее, Гермиона с удивлением обнаружила, что Роза не похожа ни на кого из Уизли или Грейнджеров. Девочка не интересовалась спортом — один вид квоффла вызывал в ней панический ужас. Дочь терпеть не могла готовить или возиться с маггловской техникой. Она избегала разговоров о медицине, потому что жутко боялась вида крови, а при рассказах дядюшки Чарли о драконах и вовсе начинала стучать зубами. Со временем странную бездарность Розы заметили все Уизли, причем если Рону было достаточно видеть генетические признаки, чтобы не сомневаться в принадлежности девочки к их клану, то, к примеру, дядюшка Перси при каждой встрече рассматривал Розу не в пример подозрительно. Секрет, не слишком трепетно хранимый девочкой, раскрылся при очередной предпасхальной уборке, когда Гермиона, освобождая многочисленные ящики и коробки от ненужного хлама, наткнулась на прелюбопытный образец. Ящик из-под маггловского телевизора был доверху наполнен исписанными вдоль и поперек пергаментами. Сначала женщина не на шутку встревожилась, узнав почерк дочери. Присев на подлокотник дивана, она тут же принялась изучать написанное Розой, и уже через минуту она не могла сдержать смеха: девочка писала миниатюрные рассказы из жизни их семьи. В десяти или пятнадцати предложениях дочь довольно точно описывала привычки отца, характер собственной матери, любовь к своей бабушке или последнюю ссору с братом. Несколько часов Гермиона провела за чтением и опомнилась, только когда в комнату заглянул любопытный закат. Она торопливо убрала прочитанное обратно в коробку и благоразумно решила не торопиться с выводами. Но улик, говорящих о странном хобби дочери, становилось все больше: разбросанные по всему дому сломанные перья, чернильные пятна на занавесках. На беседу Гермиона решилась только после того, как обнаружила записи Розы на рулоне бумаги в туалетной комнате. Талантливые, интересные, между прочим, записи. Разговор состоялся в ультимативной и односторонней форме. Когда после ночных совещаний с Роном и посещения утром одной из лавок в Косом переулке родители поставили перед изумленной дочерью объемную коробку с красным бантом. — Ого, это что? — удивилась девочка. — Вроде не День рождения. — Пиши, у тебя прекрасно получается, — губы Гермионы легко коснулись пробора на голове дочери. В свертке оказалась волшебная машинка, которая могла печатать без участия пальцев чародея. Чтобы получить страничку с текстом, достаточно было наклониться к похожему на маленькую ракушку микрофону и начать диктовать. Роза радовалась не столько машинке, сколько разрешению обнародовать свое хобби. Девочка не считала это даром, но ценила, когда кузина Лили заливисто хохотала над миниатюрами, что Роза писала о школьных приятелях. Машинка же работала плохо и добавляла жуткую отсебятину. Вскоре Роза забросила её и вернулась к привычному способу изложения: пергаментам, перьям, чернилам. Краска въедалась в кожу пальцев, да так, что не помогало даже очищающее заклятье, пергаменты заканчивались, а Роза все писала и писала, ломая перья, разбрасывая их по дому, забывая их за ухом или в прическе. Гермиона смеялась над ней и называла ласково: «Моя рассеянная рыжая ворона». Роза писала не только на досуге. Маленькие рассказы помогали ей справиться с неудачами, грустью и даже… одиночеством, когда все, и даже малышка Лили, обзавелись кавалерами. И только она — Роза, совершенно не обделенная природой, ходила одна. Тогда-то она и познакомилась со Скорпиусом Малфоем. Нет, Роза, конечно, знала его имя и факультет, а также, с подачи отца, что мальчик этот редкостная задница, но принимать по умолчанию чье-либо мнение и знакомиться лично, оказалось разными вещами. Однажды он догнал ее посреди коридора: волосы всклокочены, щеки румяные. Не по-малфоевски бестактно, он потянул ее за рукав и выпалил, переводя дыхание: «Твоё?» Роза тогда покраснела до кончиков пальцев на ногах. Блокнот в красной обложке являлся ничем иным, как её собственным дневником, миниатюр из которого она не декламировала даже Лили. — Читал? — со злостью выплюнула она, прикидывая, где могла «зевнуть» дневник. — Не успел, — широко улыбнулся юноша, — ты выронила его на лестнице, двумя этажами ниже. Только я не успел догнать тебя сразу… наткнулся на МакГоннагалл и несколько минут объяснял, почему мои ботинки не коричневого, а голубого цвета. Взгляд Розы непроизвольно скользнул вниз. Из-под школьной мантии Скорпиуса довольно комично торчали ботинки цвета июльского неба. — ПО-ЧЕ-МУ-у? — в голос засмеялась она. — Кто-то пустил заклятьем на Зельях, а я и не заметил, — улыбнулся Скорпиус. Она понимала, что их пальцы неприлично долго держат оказавшийся между ними дневник. — Я хотел… хотел бы пригласить тебя на бал по случаю Рождества, Роза. … Так началась их дружба. Странная, не понятная никому. И Лили, и Альбус, и даже Хьюго подшучивали над выбором сестры, когда путающийся в долговязых ногах за ней неизменно вышагивал Скорпиус. Будь то прогулка в Хогсмид или нудная отработка в библиотеке — двое были неразлучны. — Скажи, Роза, мне очень нужен твой совет… У меня еще никогда не было с парнем, скажи, а когда… Тогда Лили и Роза впервые поссорились. Ведь между Скорпиусом и Розой не было ничего, кроме схожести во взглядах, кроме пыльцы с макового поля, где они встречались, когда приходило время каникул. У них были зеркала летних вод, солнечные брызги и домик на дереве, который Скорпиус трансфигурировал, чтобы пережидать в нем дожди. С появлением аккуратного и немного педантичного Скорпиуса в жизни Розы завелся неведомый до той поры зверь по имени Порядок. Больше не было перьев в волосах и чернильных пятен на платьях. Пергаменты хранились в строгом порядке. У Розы появилась синяя папка, в которую она складывала то, что считала удачным. Папку украшала тисненая вязь букв: «Личная собственность Розы Уизли, охраняется заклятиям неудержимого пуканья». Подарил папку Скорпиус Малфой.***
Министерский кабинет мистера Малфоя здорово напоминал коробку от его любимого парфюма: строгий серый параллелепипед с легкими серебристыми вкраплениями в сверкающих на столе письменных принадлежностях и металлических шахматных фигурах, расставленных на столике возле окна. Мужчина и сам идеально вписывался в интерьер, будто являясь неотъемлемой его частью. Бесцветные почти серебристые волосы густой челкой падали на глаза. Из-под паутины ресниц взгляд внимательных светло-серых глаз пробегал строчку за строчкой. Он что-то писал, бормоча себе под нос весьма недовольно. Он уже поставил подпись, как вдруг в кабинет решительно постучали. Малфой быстро смял письмо и швырнул его в корзину для бумаг. — Да, войдите, — громко пригласил он. В дверном проеме моментально возникла фигура Скорпиуса. — Ты хотел меня видеть, отец? — Хотел поговорить о твоем назначении. Утром было неудобно, да и сейчас я немного занят… Я думал побеседовать за обедом, скажем, в кафе напротив, после полудня. Идет? — В это время я уже отправлюсь в путь, — равнодушно протянул юноша, — сегодня я явился в Министерство только, чтобы собрать документы, необходимые в поездке, и получить директивы от руководителя. — Что ж, — нахмурился старший Малфой, — значит, говорить придется здесь и сейчас. — О чем? — О том, что я против твоего назначения и вообще работы в Отделе Международных Связей. — Помнится, мою кандидатуру на роль твоего помощника ты даже не рассматривал! Вот я и начал карьеру в другом отделе, — в голосе мальчишки слышался нажим, которому реактивно воспротивилось все существо Драко. — Я говорил тебе, что это за работа! — То, что мне придется немного путешествовать и, наконец, увидеть мир за пределами стен Малфой-Мэнора? Тебе ЭТО не нравится, отец? Обычный малфоевский эгоизм — держать в зоне видимости то, что, кажется, принадлежит тебе. Так? — Немного путешествовать?! Ты будешь отсутствовать большую часть времени!!! В этом и заключается твоя работа! — У тебя есть иные предложения? — Скажем так. Я готов пересмотреть свое решение насчет твоего присутствия здесь. Поработаешь несколько лет, наберешься опыта и сможешь рассчитывать на место моего заместителя. А потом… когда я соберусь на покой… — Ты понимаешь, о чем говоришь?! Я уже прошел этот путь единожды в своем отделе. И теперь ты предлагаешь мне бросить все и осесть подле тебя?! Все начать сначала, когда через несколько месяцев я могу рассчитывать на грандиозное повышение?! — Я не вижу ничего дурного в том, чтобы учиться полезным вещам и остаться с грамотным наставником, ВРОДЕ МЕНЯ. Ты, прав, сын, я не считаю тебя достаточно зрелым, чтобы справиться на посту ПОДОБНОМ МОЕМУ. — Ну уж нет! Мы разные, отец. Это ты не способен справиться с… — Мы разные, но ты Малфой, а это значит… — Значит, что меня уже тошнит от свода правил «Истинного Малфоя». Моя жизнь — сплошная череда законов и прецедентов, установленных тобой, нарушения которых подобны смерти. Мне нельзя шутить, громко говорить, нельзя иметь приятелей и заниматься всем тем, что делают мои ровесники. И это не изменится никогда! Ты сам так прожил всю жизнь и продолжаешь! Ты умрешь так! — Да как ты смеешь! — Драко вскочил на ноги и, уперевшись кулаками в столешницу, хищной птицей навис над сыном. — Мать только и делала, что баловала тебя. Ты всегда делал только то, что считаешь нужным. ТЫ манипулировал ей и мной, а теперь обвиняешь в том, что я делаю тебе справедливые замечания. — Я ни в чем не обвиняю тебя, но если ты всю жизнь просидел на заднице рядом с матерью, это не значит, что я собираюсь провести всю жизнь так же. Как треск дерева, в которое попала молния, вспышка взгляда, и вот его щека пылает огнем. Ноздри отца разуваются от ярости, а рука Скорпиуса прикрывает яркий след от пощечины. — Да что ты себе позволяешь?! — юноша вскакивает на ноги, готовый наброситься на отца. Но реакция мужчины быстрее. Он выхватывает палочку и, направив в сына, выплевывает: — Пошел прочь из моего кабинета! …Из мусорной корзины Драко Малфоя.
«Здравствуй, Тиа. Я прочитал твое послание вчера и впредь попросил бы не рисковать так. Письмо мог перехватить кто-то из домашних, и тогда вопросов стало бы больше, чем ответов на них. Я чувствую себя виноватым, но встретиться сегодня вряд ли получится — нужно проводить сына в поездку. Когда со временем станет свободнее, я напишу. Не грусти. Драко». ******
Первые капли дождя скатывались на пыльную мостовую и на миг превращались в серебристые шарики. Драко очень торопился, ведь поезд отбывал всего через несколько минут. Он шел, сверяясь попеременно с часами, установленными на платформе, и наручными. Минута. Его хронометр, как всегда, немного впереди. Бежит, боясь опоздать, как и владелец. Драко понимал, что должен извиниться за пощечину и вообще… он старше, а следовательно, должен оставаться мудрым… Нужно признать, что в словах Скорпиуса есть доля правды. Совсем чуть-чуть. Наверное, следовало проявить дипломатию, промолчать. Но руки и голова переставали слушаться хозяина, когда речь заходила о светлой памяти Астории. Сказано много лишнего и слишком мало верного. Он не пожелал сыну удачи, не дал наставлений в дальний путь. Мистер Малфой торопливо вышагивал по платформе, когда железное чрево поезда уже поглотило всех своих пассажиров, и провожающие уже махали вслед. Он почти бежал, но не мог двигаться быстрее. Главное успеть. Махнуть рукой своему сыну. Он увидел его издалека — рыжий костер на ветру. Роза Уизли стояла на платформе, кутаясь в тонкую мантию. Дождь усиливался, а она не взяла зонта, и теперь ее волосы ниспадали на плечи ржавыми ручейками. Это обстоятельство, похоже, ее не смущало. Обняв себя руками, то ли от холода, то ли от тоски, она смотрела в окно вагона, за которым хорошо читалось лицо Скорпуса. На мальчишке шарф, который тот еще не успел снять. А на тощих девичьих щиколотках ремешки летних открытых туфелек. Ноги маленькие какие-то, и сама как мокрая птичка. Перо в волосах. «Рыжая ворона, да и только», — пронеслось в голове Драко. В несколько широких шагов мужчина преодолел оставшееся расстояние и, громко поздоровавшись, разделил с девушкой пространство под зонтом. Она даже не посмотрела на него. Ее взгляд был прикован к светловолосому юноше в окне вагона. — Удачи, — прошептала она. — Береги себя, — закричал Драко. Скорпиус, конечно, не слышал, да и улыбка его предназначалась только дрожащей, промокшей насквозь девушке, на отца он так и не взглянул.