Роза для дракона

Вот девочки — им хочется любви. Вот мальчики — им хочется в походы. В апреле изменения погоды объединяют всех людей с людьми. О новый месяц, новый государь, так ищешь ты к себе расположенья, так ты бываешь щедр на одолженья, к амнистиям склоняя календарь. Да, выручишь ты реки из оков, приблизишь ты любое отдаленье, безумному даруешь просветленье и исцелишь недуги стариков. Лишь мне твоей пощады не дано. Нет алчности просить тебя об этом. Ты спрашиваешь — медлю я с ответом и свет гашу, и в комнате темно. Белла Ахмадулина «Апрель»

***

Драко раздражается, теряя время на проводы Розы в Мэнор. А то, что распоряжается драгоценными минутами зря, мужчина и не сомневается. Раздраженно опущенный уголок губ и презрение во взгляде заставляют девушку поежиться, хотя, возможно, виной тому лишь насквозь мокрая мантия. Они трансгрессируют на порог поместья. Мужчина все еще удерживает над ее головой зонт. Он уже готов отправиться в путь, оставив ее перед дверьми, ведь будний день еще не окончен. Девушка же пристально смотрит на него, словно, ждет каких-то слов. — Вы что-то хотели, Роза? Переминается с ноги на ногу и кусает губы. Малфой только теперь замечает, какие они: два плотных ярких, как у пиона, лепестка, чуть обветренные, обведенные яркой, воспаленной каймой по краям. — Хотела сказать… Я могу… могу я… пока моего Скорп… мужа нет дома… я могу пожить у родителей или у бабушки с дедушкой. Драко надеется, что насмешка в глазах не выдает его истинного отношения к происходящему. Вслух же он произносит: — Не говорите глупостей, миссис Малфой. Этот дом теперь принадлежит вам настолько, насколько и любому из членов нашей семьи. Вы чувствуете себя неуютно? — Да, чувствую, — скороговоркой произносит она, — и не знаю, где мне можно бывать, а где нет. Вы не говорили об этом, да и Скорпиус тоже. — Роза, — голос Драко неожиданно потеплел. Он не думал, что девушку озаботит граница его личного пространства настолько, чтобы вслух обсудить дозволенную дистанцию, — можете находиться там, где вам угодно. В доме нет закрытых дверей, кроме кабинета на втором этаже. Это моя территория. Если же вам неуютно — вся южная часть дома от центральной лестницы в вашем полном распоряжении. Можете устраивать в комнатах все по своему разумению. — Вас это не смутит? — выразительно округляются глаза Розы. — Я слишком редко бываю дома, чтобы мешать другим находиться в нем. Пожалуйста, не думайте о таких мелочах. Располагайтесь удобнее… Но на этой ноте я вынужден вас покинуть. Дела, знаете ли. — Когда вы вернетесь? — К ужину не ждите. Буду поздно. Да и вообще… не стоит подстраивать свой график под меня. Не скучайте, Роза, это не тюрьма. — Спасибо, мистер Малфой. Когда мужчина трансгрессировал, Роза заклинанием высушила одежду и волосы. Перспектива остаться одной в огромном, похожем на склеп, доме ее не прельщала. По правде говоря, ей хотелось бы услышать от свекра, что идея с переездом к родителям на время отсутствия Скорпиуса, является очень удачной. Но старший Малфой лишь разделил мнение младшего, озвученное накануне: «Вышла замуж, значит и ушла за мужем. И нет никакого пути назад. В отчий дом». — Что будет угодно молодой хозяйке? — раздался высокий голос эльфа-домовика, вдруг возникшего прямо перед ней. От неожиданности Роза вздрогнула. — Если можно, будьте добры… чашечку горячего шоколада, но только принесите ее, пожалуйста, в мою комнату. Когда эльф вернулся с напитком, Роза уже сидела перед растопленным камином. На коленях у девушки лежала открытая папка. Она в задумчивости перебирала листы, пока не наткнулась на один старый, пожелтевший пергамент. По мере того, как девушка просматривала его содержимое, на лице ее расцветала мягкая улыбка.

Из синей папки Розы Уизли Малфой

«… А вчера мама здорово ругалась с нами: мало того, что я и отец опоздали на ужин, сели за стол с немытыми руками и наследили в кухне, так еще и отказались от еды. Папа еще может вытерпеть пытку стряпней жены, но лично у меня, когда на столе дымится запеченный с яблоками гусь, начинается депрессия. Хьюго столь же печально ковырял вилкой в предложенном ему кусочке. — И в чем же проблема, господа? — в голосе мамы звучали недовольные нотки, — где вы откушали райских плодов, что теперь не голодны? — Роза попросила купить ей пончик, — виновато пробурчал отец едва слышно, — я, конечно, не стал этого делать, и мы перекусили в трактире у Барлоу. Ничего ужасного — просто куриный бульон, пирог, чай с блинчиками… Папа никогда не умел врать. Особенно маме. Особенно под рентгеном её взгляда. Вот и теперь он невольно поежился, а потом, поднявшись со своего места, все же отпилил от румяной тушки два щедрых куска, один из которых оказался передо мной. — Вот, пожалуйста, твоя порция клюквенного соуса, — произнесла мама, обильно поливая жаркое из соусницы. Она, конечно, прекрасно понимала, КАК я ненавижу эту добавку. А еще все мы знали, что врать Гермионе Уизли нельзя. Ведь никакого трактира у Барлоу мы не посещали. Наелись пончиков и пирожных в кондитерской в Косом переулке… Дело в том, что сегодня отец чувствовал себя виноватым передо мной. И началось все с того, что утро оказалось субботним, а это означало только одно: мне придется провести не один час за шахматной доской. Уже в течение полугода папа с переменным успехом пытался научить меня играть в волшебные шахматы. Пока дело касалось передвижения фигур по полю, я обучалась быстро, но когда встал вопрос о решении шахматных задач, часами засыпала над доской перед расставленной позицией. Терпеливый обычно, отец тогда выходил из себя и даже повышал голос, пока однажды я вдруг действительно не заснула. Это произошло резко и неожиданно. В момент, когда я размышляла над матом в три хода, голова вдруг закружилась, фигуры слились в едином черно-белом хороводе, и я провалилась прямо туда, в пульсирующую серую массу. Очнулась от боли. Под встревоженным взглядом отца я поняла, что засыпая, уронила голову на доску и поранилась острой шахматной фигурой. Капнув на рану экстрактом бадьяна и прочтя заживляющее заклинание, отец смахнул слезу с моей щеки и поцеловал в лоб: — Знаешь, Роззи, а ну их к чертям, эти шахматы, пойдем лучше наедимся сладостей и напьемся пукательной газировки. — Пукательной? — пугаюсь я, вспоминая, как в прошлый раз употребление этого напитка чуть не стоило нам дисциплинарного взыскания от мамы в виде садовых работ. — Конечно, именно ее! За ужином мама не смотрит на мужа, да и я молчу. Но Рональд Уизли не может долго оставаться серьезным. Он посылает жене в тарелку стайку жучков из своей волшебной палочки. Она делает вид, что все еще сердится… Тогда на ее плечи осыпается ливень из розовых лепестков. Она аккуратно кладет вилку и, подперев кулаком подбородок, долго смотрит на мужа. — Почему я не умею на тебя сердиться, Рональд Билиус Уизли? — Потому что я неотразим и романтичен, — смеется отец. — В особенности после пукательной газировки, — на лице матери, наконец, расцветают весенние лучики вздрагивающих ресниц, а на щеках играют ямочки. Улыбается. Почувствовав себя в безопасности, я с облегчением отодвигаю жаркое и, сморщив нос, отваживаюсь заявить: — Фу, гадость какая. Как ты это ешь, Хьюго? Мама смеется, а папа находит этот момент удобным, чтобы подскочить к ней и заключить в кольцо объятий. — Не признаетесь, что за повод? — Штаб Рона и Розы не дает справок о своей деятельности, — рапортует мужчина. — Даже под пытками господина Щекотакуса. — Даже под ними. — Хорошо, но помни, что у девочки аллергия на сладкое, в особенности на мёд…» Роза вернула пергамент на место и захлопнула папку. От прочитанной миниатюры вдруг повеяло теплом, будто она не в чужом доме, а в родной крохотной кухне. Она даже на миг почувствовала запах промасленного материнского передника, в который не раз зарывалась носом, когда споткнувшись, сбивала коленку. Шоколад, что принес ей домовик, остыл, камин почти погас. А солнце за окном так и не появилось. День серый. Серый Мэнор. Тишина звенящая. Что ж, раз мистер Малфой оказался столь любезным и отдал молодоженам южную сторону дома, нужно осмотреть её и понять, что можно сделать, чтобы к возвращению Скорпиуса она стала уютной. Роза прошлась по длинным, темным коридорам, по пути открывая массивные двери. Интерьер оказался выдержанным в едином стиле и, следовало признать, что у того, кто занимался благоустройством дома, был отменный вкус, но все равно… он казался неуютным, как огромный музей, да и запах в нем стоял такой же. Девушка с любопытством разглядывала семейные колдопортреты в золотых рамах, выдерживая насмешливые взгляды в ответ. Она брала в руки и подолгу рассматривала разные старинные предметы, сделанные очень искусно: все-все в доме подчинялось внутренней дисциплине его владельцев. И только одна деталь привлекла внимание Розы, выбиваясь из общей картины. Окна. Большие и маленькие, полукруглые и узкие — многие из них, не все — были заменены витражами. Стеклянные картины, неизменно яркие и многоцветные, содержали в себе бытовые зарисовки из жизни влюбленной пары. Вот мужчина и женщина в саду, а на изображении в другом окне он раскачивает ее на качелях. Витражи не подразумевают подробной прорисовки черт, но позы этих людей светятся счастьем.

***

Он потянулся и резко сел в постели. Смятые простыни, сбитые подушки и дрожащий свечной свет красноречиво говорили о том, что здесь происходило несколькими минутами ранее. Мужчина потянул одеяло, чтобы чуть прикрыть обнаженный стан лежащей рядом женщины, но та лишь дернула плечом. Приподнявшись на локте, она произнесла с хорошо читающейся в голосе обидой: — Ты можешь остаться на всю ночь. Хотя бы один раз, Драко. — Не понимаю, зачем, — он оставил одеяло в покое и потянулся за скомканной, отброшенной на пол рубашкой. Перед тем, как исчезнуть в рукаве на его запястье блеснул обручальный браслет. Она всегда еще сильнее раздражалась от этого обстоятельства. — Драко, ты большой мальчик и не обязан возвращаться домой. Там ты никому не нужен. Твой сын вырос и даже женился. — Я привык ночевать дома, — безапелляционно заключил он. — Я не против этого, но ты можешь привести в Мэнор меня. Мне все так же тяжело отпускать тебя. Холодно засыпать в одиночестве. Драко, прошу. После смерти Астории прошло достаточно времени, чтобы уже сменить образ безутешного вдовца на счастливого мужчину. Я люблю тебя, Драко, хочу быть рядом с тобой, — произнесла она, вложив в голос всю страсть, на которую только была способна, но осеклась — мужчина пристально и совсем не по-доброму смотрел на нее, поправляя галстук. — Я не рекомендовал бы тебе обсуждать со мной мою покойную жену и все, что с ней связано. Мне хорошо с тобой, пока не начинаются задушевные разговоры. Я готов дать тебе содержание, ласку, досуг, но не готов жертвовать карьерой. Я Советник Министра, и репутация моя должна оставаться безупречной. Что будут говорить обо мне, когда узнают, что я сплю с замужней дамой? — Мой брак формален. — Мои слова не подлежат обсуждению. — Любовница? — Называй как хочешь, но только определись раз и навсегда, исходя из того, что я тебе на данный момент предлагаю. Она провожает его до дверей каждый раз. Все неизменно: постылые слова о том, что он занят, не может, что это противоречит его правилам. А ей… хочется зарыться лицом в светлые, мягкие волосы, ей необходимо видеть его искаженное от чувства близкого удовольствия лицо, когда он занимается с ней любовью… Вот только любовью ли? Президентские люксы дорогих отелей. Она чувствует, что становится дешевкой, протирая шелковые простыни собственным телом. Фальшивой роскошью горят бриллианты на браслетах, подаренных им. Ведь не то ей нужно — один, простой… тонкая нитка обручального браслета… Она имеет право. Она заслужила, когда после смерти Астории Малфой, ночами разыскивала его по кабакам не магического Лондона, а потом пьяного тащила к себе домой. Она заслужила это, потому что была с ним нежной и терпеливой всегда, даже когда у него не получалось, и он уходил от нее раздосадованный, злой на целый мир. Она губами собирала красные ягоды ярости, зревшие на его лице. Остужая ласками, поцелуями… кто она теперь? Нежная, распутная тварь, которую он даже не хочет привести в свой дом. Боится представить чистокровным старикам Малфоям, которые, верно, отравятся собственным ядом, когда узнают, что любовница сына полукровка. И вообще. Как он сам при таком раскладе допустил в свой дом Розу Уизли. Ведь все же знают, что ее мать магглорожденная. — Может быть, повторим? — она роняет плед, которым прикрывается, ведь еще миг и он снова исчезнет за дверью. — Горячая девочка, — на бледном лице появляется подобие улыбки, — повторим. В самое ближайшее время. И оставив на лбу невесомый поцелуй, он тотчас же трансгрессирует. Снова одна…

***

Ключ скрежещет так, что этот звук, кажется, разносится по всему кварталу, и Драко, в который раз думает, что замок нужно смазать. Ведь в мастерской есть все для этого. Кроме времени. Ведь Малфой моментально забывает обо всем каждый раз, когда реальный мир остается за спиной, скрытый от него тонкой фанерной дверью. Здесь пахнет прошлым, картоном, клеем и краской. Стол заставлен реактивами, а стены увешаны старыми колдографиями. Все они изображают двоих: вот Драко и Астория на конной прогулке, другой снимок сделан в саду в период цветения вишен, еще кадр, и она обнимает его за шею, когда тот переносит девушку через лужу. Фотограф ловил их везде — красивая пара. Теперь Драко своими руками переносит рисунки на картон. Потом в стекло, чтобы позже они стали витражами, которые украсят окна Малфой-Мэнора. У верстака сгрудились неудачные работы — масса попыток передать настроение. Драко вспоминает, как неудачны были первые витражи. В них не чувствовалось настроения летнего дня, подаренного им с Асторией. Цветные стекляшки не передавали его ностальгии по давно ушедшим временам. Зато теперь Драко точно знал, что и как нужно делать. В руках его стеклорез, и он ведет аккуратную кривую, но взгляд его направлен не на материал, он смотрит куда-то сквозь стекло, картон, нынешний вечер. Драко видит Асторию, сидящую у него на коленях за чтением книги. Эту мозаику выкладывает теперь Драко. Он всегда работает по нескольку часов без перерыва и решает, что пора заканчивать только тогда, когда больно режется об острый край. Кровь капает на картон, заполняя нарисованную книгу кляксами. Он наспех перевязывает ладонь и, заперев мастерскую, трансгрессирует домой. … Тонкий желтый луч разрезает темный мраморный пол и густой сумрак холла. В гостиной кто-то есть. Неужели это Роза? Драко берет любопытство, почему девушка не спит в столь поздний час, и он осторожно подкрадывается к приоткрытой двери гостиной, откуда и пробивается свет. В комнате не так светло: пара огарков на столе и горящий камин — вот и всё. Завернувшись в платок, Роза что-то торопливо пишет, а перед ней еще добрый десяток пергаментов. Она поджимает ноги и скребет за ухом тем же пером, что и пишет, потом, поймав очередную мысль, резко возвращается к пергаменту. От резкого движения на её лице остается кривая темная полоса. Она и не замечает. Что-то есть в этом смешное и трогательное одновременно. Может быть непосредственность, с которой она вслух проговаривает некоторые слова из тех, что записывает, а может, дело в том, что она тоже чем-то увлечена. Тем, что не дает ей уснуть в столь поздний час. Поднимаясь в свою спальню, Драко думает о том, почему ему захотелось подойти и заглянуть через её плечо, узнать, что именно Роза пишет. Он думал об этом засыпая, и еще о том, что странно обращаться мыслями к тому, чем занимается Роза.