Волна

В доме Кларк ночью обычно слишком тихо, и ей постоянно сложно заснуть из-за этого: тишина так и давит на плечи, заставляя страх тесным обручем сжаться вокруг ее груди. Октавия спит в другой комнате, поэтому ее дыхания и скрипа кровати совсем не слышно, а компьютер Гриффин выключает на ночь, чтобы не забыть сделать это утром – мама уже конкретно задолбала со своими историями про сгоревшие дома из-за того, что кто-то забыл достать вилки из розеток. Она, конечно, просто заботится так: звонит иногда вечером, чтобы рассказать страшную историю, как погибла девушка, случайно в ванной уронив телефон, как попал под поезд парень из соседнего квартала, как… Кларк настолько привыкает к этому, что просто включает телефон на громкоговоритель, предварительно прося Октавию не ругаться матом и не ржать слишком громко, и занимается своими делами, вставляя «угу» в паузы между мамиными словами. Та, конечно, догадывается об этом, но все равно продолжает звонить и нудно гудеть про чьи-то смерти, словно пытаясь воссоздать чувство материнского инстинкта. Мать живет на соседней улице, но за четыре года зашла к ней домой лишь дважды, придумывая нелепые отговорки «не хочу вам с Октавией мешать», «я немного занята на этой неделе»; и светловолосая даже перестает задавать ответный вопрос: «А когда ты была свободна, мам?» В доме Лексы ночью тишины нет – и это странно успокаивает ее воспаленное сознание. Она вообще не понимает, как согласилась остаться на ночь, хотя причины тут, без сомнения, достаточно веские: до двух они сидели на кухне, допивая сделанный Лексой кофе и разговаривая, а ехать посреди ночи на другой конец города все равно не было смысла. Ей все время вспоминается, как двигалась шатенка по кухне, плавно огибая мебель и отказываясь принимать помощь. Руки у нее оказались еще более красивыми, чем думала раньше Гриффин, - сильные, с четко прорисованными бицепсами и трицепсами, загорелые, с татуировкой на правом предплечье, узкими запястьями и длинными, тонкими пальцами. Она врезалась в стул только один раз – когда Кларк нечаянно подвинула его в сторону. Кажется, мелочь. Но Гриффин невероятно стыдно из-за смущения на лице Лексы. Ночью в доме Лексы не слишком спокойно: енот то и дело шуршит чем-то в коридоре, деловито пробираясь на кухню, сама зеленоглазая отправляется на боковую где-то ближе к трем – так она сама сказала Кларк, когда они сидели на кухне. Лекса убеждает ее ложиться спать, усмехаясь краешком губ, и Кларк знает, что девушка права, ведь завтра тяжелый день, но... Кларк совсем не хочет спать - и долго лежит на удобной кровати, вслушиваясь в равномерные шаги Лексы на кухне и тихий свист закипающего чайника, глубоко вдыхая приятный теплый запах корицы, разносящийся по дому. Это так странно - лежать в комнате у почти незнакомого человека и чувствовать такое новое ощущение единения с ним. Заснуть у нее все равно не получается - да ей и не хочется, Гриффин просто лежит в тепле, думает о прошедшем дне, постоянно вспоминая, как Лекса улыбалась ей. Иногда у шатенки лицо становится жестким, прямолинейным, черты заостряются тенями, и желваки ее ходят от челюсти к скулам; и Гриффин мгновенно понимает - Трей вспоминает что-то. Что-то, что заставляет ее нервничать, потому что только в такие моменты Кларк вдруг видит ту Лексу, которой та была раньше. И теперь она даже боится спрашивать. Кларк всю жизнь уверена, что чужая боль не может задеть ее, а тут все внезапно оказывается совсем иначе. Она говорит себе, что готова к этому и что ей нафиг не нужна слепая девушка из гей-бара, но в сердце что-то назойливо колет, напоминая о правде. Ее мама не слишком рада даже тому, что Кларк общается с лесбиянками, благо что не знает про ориентацию дочери, а уж про слепую незнакомку и слушать не станет. Ее мать из тех людей, что могут сколько душе угодно проповедовать моральные нормы, а потом, сталкиваясь с этим в реальной жизни, забывают обо всем, что говорили ранее. Ее мама может по сто раз повторять, что люди, лишенные зрения или слуха - равноправная часть общества, но на деле же - кривиться и чувствовать отвращение при их виде. Гриффин перестает думать о матери и думает о том, что видела сегодня. Лекса дома – одновременно и более мягкая, и более жесткая – это очень странно выглядит со стороны. Шатенка не чувствует себя в опасности или в неловкой ситуации и выглядит расслабленно, но при этом в ее голосе, движениях появляется то, чего нет у той Лексы, что Кларк видит на улице. Она словно возвращает себе самой то, что потеряла когда-то, и это все еще пугает блондинку своей неожиданностью. Как, черт возьми, можно быть настолько неоднозначной?! Еще Трей может говорить о чем угодно: они часа два обсуждали любимые книги и фильмы, при этом Лекса безо всякого стеснения говорила о том, как любила смотреть дурацкие сериалы, идущие по ТВ. Наверное, сейчас она была бы готова смотреть все, что угодно, лишь бы иметь возможность созерцать это со стороны, а не только представлять в голове. Она может говорить о чем угодно, но как только речь заходит о ее прошлом, только морщится и отворачивается от Гриффин, чтобы лицо не выдавало ее. И в ее доме плотно зашторены окна. А лампа работает только на кухне – и Лекса сначала опускает голову, включая свет, вздрагивает – и лишь потом заходит внутрь. Кларк думает, что одна она никогда не включает свет. И это наверняка связано с трагедией, произошедшей с ней. Гриффин засыпает ближе к утру, сжимая в руке сценарий, телефон и не переставая мучиться догадками. *** Утром она собирается как можно быстрее: стягивает со стоящего рядом стула штаны, запутываясь в ткани, отправляет смс Октавии, что опоздает на полчаса, и просит ее хоть как-нибудь успокоить Финна, чтобы не вылететь со съемок. Рубашка оказывается слишком мятой, и Кларк на пару секунд даже задумывается над тем, не попросить ли вещи у Лексы, но, во-первых, та еще спит, а во-вторых – шатенка все равно выше ее ростом. Она наконец справляется с пуговицами, набрасывает на себя кожаную куртку – утром все еще холодно – и вылетает в коридор, тут же останавливаясь. - Блять, - шипит Кларк себе под нос, сжимая пальцами виски. – Блять, нахера я так рано встала? За вчерашними переживаниями как-то забылся тот факт, что Коллинз перенес съемки аж на девять утра, а не на шесть, ведь они сняли все то, что было нужно. Она как-то мгновенно обмякает, готовясь растечься по полу бесформенным желе, и ме-е-едленно идет на кухню, надеясь, что хозяйка дома не будет против, если Гриффин сделает себе кофе. Хотя поспать удалось всего четыре часа, она чувствует себя достаточно бодрой – по крайней мере, у нее еще есть силы думать не только о кровати, подушке, теплом одеяле и сне. В доме все еще темно, и Кларк машинально тянется к выключателю, нащупывая пальцами прохладный пластик. Свет включается мгновенно – и вместе с ним с небольшого диванчика в прихожей с тихим стоном подрывается Лекса, закрывая глаза дрожащими ладонями и падая на пол коленями. Волосы ее растрепаны от неудобной подушки, половина лица чуть покрасневшая, но губы плотно сжаты, и Гриффин даже с нескольких метров видит, как отчетливо перекатываются под загорелой кожей желваки. Одета шатенка только в свободную майку и короткие шорты, чуть сползшие вниз по бедрам и обнажившие хрупкие линии стройного тела. Кларк испуганно выключает свет и бросается к ней, подхватывая под руки необыкновенно горячее тело, прижимающееся к ней, и помогает подняться на ноги: - Лекса?.. - Кларк, - сглатывает та, все еще не отнимая рук от лица. – Черт, прости, я тебя напугала!.. - Да плевать, - ей и правда все равно, она хочет только помочь шатенке, не в силах больше видеть это странное выражение беспомощности на чужом красивом лице. – Ты в порядке? Лекса кивает. - Какого черта ты делала в прихожей? Лекса молчит. Это, блять, немного раздражает, но куда больше раздражает тот факт, что Кларк может только сидеть и спрашивать у нее, что произошло, не в силах помочь. У нее даже не хватает смелости спросить, как шатенка потеряла зрение, потому что им обеим проще скрываться за этим вечным «все окей, делаем вид, что: а) ты видишь, б) я чувствую к тебе только нежные, платонические чувства». Ни то, ни то правдой не является: Лекса все еще не видит, Гриффин все еще разрывается между желанием ее взять и ее же защитить. Она думает, что надо с чего-то начинать. - Тут темно, - вдруг говорит Лекса своим хриплым глубоким голосом и наконец убирает ладони вниз. Ее глаза закрыты, но белые шрамы лишь сильнее выделяются в полутьме прихожей, и Гриффин машинально проводит пальцами по ним. Ощущение грубых, вспухших рубцов слишком резко контрастирует с нежной мягкой кожей щек, но ей даже нравится чувствовать ее так. С приоткрытых полных губ Трей срывается нервный вдох, и Кларк замирает, отчего-то особенно сильно замечая смущение на лице шатенки. – Мне нравится, когда темно. Она не знает, что ответить. Она не знает, надо ли отвечать. И поэтому она просто обнимает Лексу за плечи и задумчиво интересуется: - Выпьешь кофе со мной? Та тихо смеется ей на ухо, стоя невероятно близко, а потом прижимается еще сильнее и спрашивает Кларк низким, вибрирующим тоном: - А если я хочу не кофе? Гриффин молчит, потому что губы Лексы слишком близко, глаза ее все еще закрыты, и она выглядит слишком горячо – на ее лице больше нет ни капли смущения или растерянности. И если бы дело было в клубе, прямо там, прямо перед Аней, Кларк бы не сдержалась, но сейчас она видит в шатенке не только безумно сексуальную девушку, но и ее израненное сердце. И это, блять, немного мешает в ее желании просто трахнуть ее – Кларк не то чтобы моралфаг, но поступить так не может. Она почему-то хочет не только секса. И это ее пугает. Но Кларк считает себя слишком сильной, чтобы сдаваться. - Не надо, Лекса, - шепчет она прямо в потрескавшиеся губы той, и Трей сникает на глазах, хоть и старается не показать этого: - Ничего, я понимаю. - Неа, - спокойно продолжает Кларк. – Не понимаешь. Она берет руку шатенки за запястье и осторожно кладет ее себе на грудь, чувствуя, как замирает Лекса и как бьется ее собственное сердце: быстро, тяжело, заставляя дыхание сбиваться. Ей вдруг вспоминается Октавия, удивленно глядящая на нее, узнав, что Гриффин не переспала с девушкой из бара, пусть и слепой. Кларк кажется, что она стоит на распутье: можно пойти простым путем, ведущим в никуда, а можно – вытерпеть гораздо большее, но дойти до собственного счастья. Лекса все еще молчит, но ладонь ее медленно перемещается вверх, оглаживая ключицы и оставляя горящий след на коже, переходя на шею. Брови ее нахмурены, крылья носа раздуваются в попытке дышать как можно глубже, а длинные пальцы уже поглаживают подбородок Кларк, обхватывая его ладонью, касаясь подушечками чувствительных губ, ловя дыхание, поднимаясь еще выше. Она машинально закрывает глаза, когда Трей водит пальцами по ее вискам, осторожно поправляя волосы, и касается губами чужого запястья. - Ты такая красивая, наверное, - с невероятной тоской кривит губы Лекса. - Не красивее тебя, - абсолютно честно отвечает Кларк, чувствуя, как разгорается в ней странная смесь из желания и нежности по отношению к этой необыкновенной девушке. Они стоят так еще какое-то время. - Кофе?.. – наконец повторяет Трей и неуверенно улыбается. – Тебе же не прямо сейчас уходить, правда? Гриффин улыбается затаенной надежде, звучащей в чужом голосе, и послушно идет за пританцовывающей Лексой на кухню. *** - И где ты ночевала? – подозрительно интересуется у нее Октавия, закрывая дверь в гримерку и выпихивая отсюда возмущенную Эйлу, обещающую нажаловаться Финну. У Блейк горящие любопытством глаза, заплетенные в косички волосы и обещание прикончить в нетерпеливом взгляде, поэтому Кларк только поднимает руки, сдаваясь: - У Лексы. - Лекса… - хмурится О, задумчиво покусывая губы. – Ты только о ней и говоришь в последние несколько дней, как мы ее встретили. Лекса такая красивая, интересно, что с ней, как же так вышло, как жаль… Ты втюрилась, Принцесса. - Нифига подобного, - фыркает Гриффин, выхватывая из ладоней брюнетки свой сценарий и быстро пробегаясь по нему взглядом. На самом деле, она просто не хочет думать об этом: ей все равно, как это называется – главное, что она это, черт возьми, чувствует. Кларк даже не сомневается в своем сердце – ей неважно, сколько дней, часов, минут она знает Лексу, ей нужно куда больше – и спорить с этим бесполезно. Она просто нашла человека, который был так нужен ей все это время. Она вежливо просит Октавию отвалить, открывает гримерку, рассыпаясь в извинениях перед рассерженной Эйлой, и машет задумчивому Мерфи, что-то бормочущему себе под нос. Кажется, сегодня не только одна Гриффин будет получать нагоняй от злого босса, потому что Джон совсем не выглядит, как выучивший свою роль актер. Он выглядит точь-в-точь, как Кларк: смятый сценарий в руке, направленные в потолок площадки глаза – разве что блондинка не показывает Эйле средний палец. Впрочем, это же Мерфи. С которым ее персонаж собирается замутить. - Чертова шалава, - тыкает в нее сценарием Джон, указывая на подчеркнутые красным ее слова, и его губы растягиваются в улыбке. – Ты только что чуть не свела в могилу одного парня, сейчас и меня туда утягиваешь, - он наигранно хватается руками за грудь. – Черт, ну почему мой перс не может просто послать твою идиотку куда подальше и замутить с Марией? - Потому что моя идиотка обладает нереальной сексуальностью, - высовывает язык Кларк, усмехаясь, и Мерфи только качает головой: - Прости, конечно, но ты, извалявшаяся в грязи, не такая уж и сексуальная. - Пошел к черту, - пихает его в бок светловолосая, думая, посмеялась бы Лекса, увидев, как они снимают эти чертовы сцены в подвалах и подворотнях, в которых ее персонаж так любит поваляться с продырявленным телом. – Финн прикончит тебя, если ты не выучил слова. - Сдохнем вместе, - кивает он на ее собственный сценарий. – Как романтично. Она снова зевает, не удержавшись. Ей безумно хочется увидеть лицо Коллинза, когда тот поймет, что ни один из актеров не готов. *** Она всерьез думает поехать домой, но Октавия выталкивает ее из такси силой прямо напротив дома Лексы, в котором горит свет, и приказывает ей не возвращаться. Кажется, Блейк действительно возомнила себя шикарной свахой – или не простила сегодняшних запоротых дублей, в которых Кларк раза три приходилось прикладывать О лицом в липкую бутафорскую кровь. Это, наверное, было не слишком приятно, но им с Мерфи было очень смешно смотреть на то, как та воет и отфыркивается. Зато Коллинз не сказал им ни слова. - Чао, детка, - залихватски свистит Октавия, будя половину жилых домов в этом районе, и запрыгивает обратно в салон машины, веля водителю трогаться. Кларк смотрит на удаляющуюся машину всего пару мгновений, почти сразу же направляясь к дому; и сегодня она уверена в том, что поговорит с Лексой о ее прошлом. Иначе просто не сможет заснуть из-за своих догадок. Лекса, кажется, ждет ее, потому что дверь распахивается почти мгновенно, и Кларк притягивают в объятия сильные теплые руки. От Трей все так же пахнет корицей, ее волосы все еще распущены, но уже расчесаны, и на губах ее такая искренняя улыбка, что Гриффин задыхается от нежности. Это нереально – чувствовать кого-то вот так сильно, но она делает это раз за разом и не собирается прекращать. - Привет, - шепчет шатенка с закрытыми глазами, и светловолосая осторожно касается губами подрагивающих век по очереди, привстав на цыпочки. – Боги, Кларк… - Тише, - она улыбается, заходя внутрь, и шутливо салютует заинтересованному Джей-Ти, жующему яблоко. Большие черные глаза его не отрываются от своей хозяйки, и вообще он выглядит маленьким красивым засранцем, до которого Кларк все еще боится дотрагиваться. Если он хоть немного похож характером на хозяйку, то от него сложно чего-то определенного ожидать – он слишком наглый на вид. – Твой енот не слишком доволен моим появлением, а, Лекса? - Ему придется смириться, - шатенка пожимает плечами, терпеливо ожидая, пока Гриффин снимет кроссовки. – Я не была уверена в том, что ты придешь почему-то. - Но ты не против? – Кларк читает ответ в посветлевшем лице еще до того, как полные губы размыкаются: - Я всем сердцем «за». *** Она не знает с чего начать, но Лекса сама дает ей повод, обмолвившись про то, что в прошлом ей очень нравилось гулять по утрам, когда солнце светило вовсю. Кларк не думает, что это правильно – спрашивать прямо сейчас, но ей слишком сложно сдерживаться, и она все же немного неловко интересуется, отставив чашку с горячим чаем в сторону и взяв ладонь шатенки в свою: - Так ты… эмм… любила раньше гулять? Лицо Трей мрачнеет. Гриффин чувствует себя невероятной идиоткой, но отступать некуда: - Расскажешь мне? – спрашивает она тихо, стараясь голосом передать всю свою искренность. – Если не хочешь – я пойму, правда. Это только твое, но мне правда важно… - Кларк, - мягко перебивает ее Лекса, больше не хмурясь. – Ты знаешь то чувство, когда краски окружающего мира становятся настолько яркими, что ты хочешь смотреть и смотреть, не закрывая глаз? Она не совсем понимает, к чему клонит девушка, но чувство это знает. Она помнит его слишком отчетливо, оно заняло в ее сердце слишком много места – и ей даже жаль теперь. Кларк бы с удовольствием подарила все это чувство Лексе, с удовольствием поделилась бы, но все, что она может делать, - сидеть и вспоминать день, когда им с Октавией впервые дали серьезную роль. Это воспоминание всегда помогает ей успокоиться. «Первое, что видит Кларк, заходя в кафе, названия которого не знает, - Октавию, уже заказывающую что-то за столиком; впрочем, помещение выглядит довольно уютным и куда более приятным, чем все те бары, что располагались чуть выше по улице. По крайней мере, здесь официанты не выглядят так, словно готовы толкнуть тебе травку, а посетители не слишком похожи на бывших зэков, только что выпущенных из тюрьмы. Наверное, стоило встретиться не так далеко от торговых улиц, но Гриффин было банально лень плестись к центру через все эти «вечнозеленые» парки. - Кларк!.. – махает ей рукой О, и светловолосая послушно двигается к ней, стараясь никого не задеть ненароком – очень уж не хочется портить такой прекрасный день. Им обеим удалось на прослушивании взять довольно-таки неплохие роли в одном из новых сериалов на CW, и, хоть в основной каст их вводить никто не стал, это уже было каким-никаким, но прорывом. Если насчет брюнетки Кларк даже не беспокоилась – у Октавии красивый голос, милое лицо, способное в один миг преобразиться, и характер настоящего бойца; то за себя поволноваться пришлось конкретно. Кажется, в первые минуты у нее даже руки тряслись от страха. У Кларк внешность красивой девочки, которых хотят вся и все, - большие голубые глаза, длинные светлые волосы и способность чертовски мило смущаться и тупить. Это, блять, не очень радует ее, но, похоже, именно такой внешний вид и позволил ей получить первую полноценную роль, где ей наконец-то даже дадут слова, а не заставят толпиться в массовке. Нет, массовка – это даже хорошо, если за это хоть немного, но платят, однако этих денег Гриффин вряд ли может хватить на нормальную жизнь. Так что за нее платит мать. Это немного стыдно, вообще-то. Ей двадцать – и она хочет доказать всем, что достаточно взрослая, что выбрала свой путь правильно, потому что насмешливые взгляды бывших одноклассников на встречах жгут ей спину. Кажется, Джейкоб даже предлагал ей отсосать за деньги тогда, пока она вконец не разозлилась и не врезала ему кулаком по смеющейся роже – не по-женски так врезала. Он, вроде, отстал – но иногда пишет ей пошлые смс, которые Гриффин удаляет, не открывая, и в этом у них тоже все стабильно. - Ты медленно, - обвиняет ее Октавия, стаскивая свой новый черный рюкзак из черной кожи с диванчика и позволяя ей сесть рядом, с удовольствием откинув голову на спинку. Это чертовски здорово после напряженного дня, в течение которого ей раз сто хотелось выпрыгнуть прямо из главного офиса CW ласточкой на асфальт и людей внизу, послать всех к черту вслух и просто спать. Блейк, впрочем, выглядит ненамного лучше, то и дело потирая сонные глаза, – видимо, поездка в такси не слишком взбодрила ее. – Я успела заказать нам пожрать, потому что я сейчас свалюсь от голода!.. Кларк с сомнением пялится на стройную фигуру подруги: - И как все это в тебе помещается, а? Блейк морщится, качая указательным пальцем перед лицом Гриффин: - Вот не надо тут. Они смотрят друг на друга и смеются: им нереально хорошо, хоть и хочется спать, потому что это больше похоже на выход из тупика, в котором они так долго торчали. Им совсем немного за двадцать, им нравится жить, встречать вместе рассветы и гулять по ночам, они все еще держатся друг за друга, несмотря ни на что, и это заставляет Кларк верить в то лучшее, что еще существует в этом мире. На улице жарко – лето только-только начинается, но здания уже отражают его жару прямо в раскаленный воздух улиц – и жизнь сейчас кажется невероятно яркой. Для Гриффин каждый цвет окружающего мира сейчас в два раза краше – она готова поклясться, что видит, как переливаются волнами черный и каштановый в волосах О, она видит радужки ее глаз, в которых сосредоточены все оттенки серого вперемешку с зеленым. Она может отличить пастельные тона стен в этом кафе от кремового цвета барной стойки в центре помещения – и ей так нравится наблюдать за этим буйством красок со стороны, впитывать, пропускать через себя и чувствовать странную близость ко всему этому. Солнечные лучи, пробивающиеся в окна, ласкают ее лицо теплыми прикосновениями, и Кларк думает, что это ее личный рай, который она таскает с собой каждый день. Просто иногда она забывает об этом, не помнит, как открыть его, как достать нужное чувство, нужный цвет – и тонет в серых днях вместе с Октавией». Лекса терпеливо ждет ее ответа. - Знаю, - наконец кивает светловолосая и вздрагивает от неожиданности, когда девушка распахивает невидящие зеленые глаза: - Помнишь, ты спрашивала меня, как я могу доверять кому-то? Как я могу доверять тебе, не зная тебя совсем? У меня больше нет выбора, Кларк. Я могу либо рисковать и идти так, как мне хочется, или просиживать целыми днями дома, рыдая о безвозвратно ушедшем, - в голосе ее столько боли, что Гриффин ощущает ее отголоски в своем сердце. Глаза Лексы все такие же пустые и безжизненные, но губы кривятся в попытке сдержать рвущиеся наружу эмоции. – И я всегда выбираю первое. То, что ты видишь перед собой, - не совсем я. Я… Ну, знаешь, - она горько усмехается, - это все дерьмо сильно изменило меня. Раньше… Я была той еще сучкой, Кларк. Знаешь, из тех ублюдочных людей, считающих себя охуенными, а остальных посылающие далеко и надолго. Кларк в это верится слабо, но в голосе Трей нет ни капли фальши. Глаза Гриффин жгут подступающие слезы. - Я все двадцать четыре года жила с твердым убеждением, что не нуждаюсь ни в чьей помощи, как вдруг оказалось, что одна не смогу продержаться. А таким самоуверенным, жестоким и дерзким, какой была я раньше, никто никогда не помогает - таких боятся, если у них есть сила, или смеются над ними, когда силы у них нет. И я вдруг стала очень слабой, Кларк, и для таких как я это ужаснее всего. Это в корне перевернуло мой внутренний мир, понимаешь? Это как падение с огромной высоты. - Мне так жаль, - она больше не может терпеть это и притягивает Лексу к себе, чувствуя, как тяжело дышит та. И плачет. Плачет, не сдерживаясь, не боясь, что Трей заметит, потому что ей и так слишком больно и обидно за шатенку. Кларк плевать на то, какой Лекса была раньше, - Лекса перед ней сейчас – и эта Лекса пытается собрать себя по кусочкам в одиночестве. Зеленоглазая отчаянно хватается пальцами за ее плечи, причиняя ощутимую боль, но Гриффин даже не вздрагивает. - Не плачь, Кларк, - шепчет ей на ухо шатенка. – Ты спрашивала меня о прошлом, помнишь? Когда я училась в старшей школе, была популярна вся эта херня с темой про армию, мол, все крутые парни идут туда. Я была такой, веришь? Я так хотела служить своей стране, умереть за нее и убить – мне было все равно. Меня не смогли сломить в строю, меня не смогли сломить даже инструкторы, мне нравилось все это. Я была лучшей – и меня повысили до лейтенанта. И… - она прерывается, стараясь избавиться от возникших резких ноток в голосе. – Я получила свой «зеленый берет». Они сидят в объятиях друг друга, и Кларк буквально чувствует, как выливается на нее все то, что так терзало шатенку. Лекса говорит мягко, плавно, погрузившись в воспоминания, и Гриффин кажется, что она видит все это своими глазами, - так ярко описывает произошедшее Трей. Она не успевает судить или прощать, или жалеть, сочувствовать, - она просто вслушивается в слова и погружается в жаркий, пересохший мир, где солнце выжигает дороги, а песок нещадно забивается в горло. «Солнце палит так сильно, что пот течет с людей в три ручья, а песок скрипит на зубах, заставляя бездумно искать хоть какое-то укрытие от невыносимой жары – впрочем, на улицах города и так почти никого нет. Здания словно вбирают в себя весь этот жар, отражая его в сто раз сильнее прямо на головы крадущихся в тени парней, и Лекса чуть морщится, прикрывая глаза так, чтобы песок не попадал в них при малейшем дуновении ветра. Они все были привычны к тяжелым условиям, но одно – тренироваться в лагере, а другое – двигаться на корточках с наставленными вперед автоматами, оттягивающими руки. Где-то сверху свистит, разрезая небо на части, «Жнец», и Индра, стриженую голову которой Трей видит прямо перед собой, резко взмахивает рукой, заставляя их всех повалиться на землю, пока парни в «жнецах» работают за домами. Мир трясется, дрожит, но Лексе совсем не страшно – в ней горит адреналин, заставляя сжимать оружие сильнее и вглядываться в другой конец улицы; ей всего-навсего двадцать четыре, а она уже «зеленый берет» и готова доказать, что достойна быть им. Необходимость доказывать свою принадлежность к элитным войскам движет ею каждый чертов день. Она совсем не думает о смерти в этот момент. Она вспоминает, как они все вместе маршировали по выжженной солнцем дороге, асфальт которой не то трескался, не то плавился выбоинами под их ногами, и пели в полное горло гимн сухопутных войск и гимн США. Лекса – патриот, она читает новости и желает стать героем для своей страны, поэтому когда ее переводят в пятый полк, базирующийся в Ираке, Трей только улыбается, собирая вещи, и просит брата не волноваться. Первое – ей еще жить и жить, второе – пусть кто-то попробует лишить ее этого отчаянного чувства, когда в десятке метров от тебя разрывается снаряд – и ты понимаешь, что остался жив, что еще надерешь зад остальным ублюдкам. Лекса живет этим. Ей двадцать четыре. Сослуживцы зовут ее Енотом из-за боевой раскраски на щеках. Ее брат работает на двух работах и подрабатывает драгдилером, чтобы обеспечить лечение их матери, которая отказалась от Лексы. Обо мне узнает страна, братишка, обещает она сама себе каждую ночь. Роан не отговаривает ее – ее вообще бесполезно отговаривать – просто обнимает на прощание и желает «хорошего боя и вернуться». Они не привыкли к нежностям, но почему-то именно в тот момент, когда потемневшие от тревоги глаза брата так близко, Лексе хочется сказать ему, как же она любит его. Потом, правда, она вспоминает, что солдаты не плачут, и только сухо улыбается краешком губ, чувствуя, как хлопает ее по плечу чересчур серьезный Роан: «Никому не под силу убить меня, братишка». Убить – нет. …Иногда маленький предмет очень сложно заметить. Иногда у тебя есть всего лишь пара секунд, чтобы спастись. Когда граната падает перед ними, крутясь волчком, Лексе кажется, будто время замирает. Она видит все настолько ярко и четко, будто кто-то в голове переключил качество на сотню пикселей выше, и это совсем не пугает ее: парни рядом синхронно отшатываются назад, падая на спину, а Трей почему-то валится на колени, склоняясь перед чем-то очень страшным и неизбежным. Ей двадцать четыре – и даже сейчас она не думает о смерти. Звуки исчезают одновременно, оставляя ее одну, и ее вдруг осеняет – тишина. Тишина – вот гимн их смерти. Похоронный марш. Она вдруг вскидывается, отодвигаясь назад как можно дальше и спотыкаясь, но взгляда от замедляющей свое движение гранаты не отводит. Ее смерть смотрит на нее черными провалами окон безымянной улочки. А потом все становится настолько ярким, белым, жарким, что Лекса кричит от невозможности разобрать собственные ощущения – белый свет выжигает ее сетчатку изнутри, огонь дрожит на ее лице, превращая весь мир в сосредоточие боли, и она хватается обожженными ладонями за собственное лицо и кричит, кричит, кричит… А потом все вдруг меркнет. … Когда Лекса открывает глаза, кажется, совсем через короткий промежуток времени, все перед ней оказывается в плотном, стоящим стеной дыму. Запаха гари нет, но она отчего-то думает, что просто не может ощущать так много всего сразу, ведь ее грудь и так сжимает что-то тяжелое и горячее. Трей растерянно хлопает глазами и трясет головой, вслушиваясь в крики сотоварищей; кто-то подхватывает ее на руки, оттаскивая в сторону по камням и развороченному асфальту, и Лекса все порывается встать сама. Почему-то очень сильно горят глаза - кожа вокруг них кажется ей воспаленной, обожженной, даже обугленной, будто тысячи мелких пожаров полыхают на ее лице. - Твою мать, - громко стонет ей на ухо поддерживающий ее под руки Линкольн. - Вот блядство, держись, Енот, мы тебя вытащим из этого дерьма. Бля, да помоги же ты мне, Нико!.. - срывается его голос, и она вдруг чувствует, как еще одна пара рук подхватывает ее. Лексе очень больно, но зеленые береты не плачут, и она лишь стискивает зубы от раздирающей ее на части боли. - Ей прямо в лицо попало, ты видел?! - У нее и сейчас вместо лица месиво кровавое, Линк, - нервно огрызается Нико, и Трей все никак не может понять: о ком это они. - Сука, блядство какое, ебать, - он привычно матерится в унисон с громыхающими неподалеку взрывами, и Лексу немного трясет при каждом их шаге. - У нее глаза открыты, думаешь, она нас слышит? - Не знаю, - отрезает Линкольн. - Держись, Лекс... Она хочет сказать, что все в порядке, просто ей немного больно и дым мешает видеть, но из ее груди вырывается только хриплый громкий стон, обжигающий горло. Лексе вдруг становится страшно - не из-за боли вовсе, ее к такому готовили, а из-за того, что она ничего не может понять. Что, блять, происходит?! А потом... Ее сознание вдруг пронзает ясная мысль: дыма нет. Точнее, дыма нет снаружи. Дым застилает ее глаза изнутри черным полотном». Кларк не умеет говорить утешительные речи, не умеет подбирать правильные слова – и она все еще плачет, понимая, что эта короткая история длиной в пару мгновений превращает ее сердце в открытую рану. Лекса в ее объятиях молчит, уткнувшись носом ей в шею, и Гриффин отчетливо ощущает сейчас, насколько сильно должно было все это изменить наглую и нахальную красавицу, которой та была. Кларк не выпускает ее из рук, дыша в унисон и мягко покачиваясь вместе с шатенкой, и не знает, кого утешает. По идее – Лексу. На деле же – себя. - Ты ляжешь спать со мной? – хриплым от переживаний голосом спрашивает у нее Трей. – Ну, то есть, я знаю, что не могу тебя заставить и все такое, и вся эта история… - Лекса, - выдыхает она, осторожно лаская ее лицо подрагивающими от волнения и страдания пальцами. - Все, что захочешь. Она правда старается перестать реветь, как последняя идиотка. У нее это нихрена не получается. Лекса вытирает ее слезы ладонью, а потом целует – слегка промахнувшись сначала и мазнув губами по щеке. У их поцелуя привкус горечи, боли и слез, но Кларк не может оторваться, целуя долго и нежно и чувствуя, как ее собственные слезы стекают по щекам, попадая на потрескавшиеся губы шатенки. И на какой-то миг ей кажется, что в зеленых глазах что-то шевельнулось. Лекса закрывает глаза прежде, чем Гриффин понимает, что ей лишь показалось.