Дым

Юньсянь сидит на каменных ступенях, дождь мочит край ее одежды, заставляя влагу подниматься по ткани все выше, обхватывая ноги сыростью. Обувь наверняка промокла насквозь, но ей все равно. Как он мог так поступить с ней? Император взмахом руки отпускает слуг и садится рядом. Если Юньсянь безразлично, заболеет ли она снова, то и ему безразлично, заболеет ли он сам. Как можно безучастно смотреть на то, как она страдает? Как можно было заставить ее так страдать? Император смотрит на дождь, потом на Юньсянь, потом снова на дождь. Перед его мысленным взором плывут воспоминания о тех днях, когда она не знала о том, кто он, когда он был лишь вздорным племянником настоятельницы монастыря Юнцин Чжен Ци, ведущим себя неподобающим образом. Когда он не знал, что она уже полюбила кого-то, и что иронией судеб этим кем-то оказался его брат. Когда он не знал, что полюбил ее сам. Циюй, как так вышло, что, получив любовь Юньсянь, ты вновь и вновь делаешь ее несчастной? Император смотрит себе под ноги и думает о том, что, сколько бы он ни прилагал усилий, он все равно не может защитить тех, кто ему дорог, от интриг, от бед и печалей. И о том, что когда, как ему казалось, когда они танцевали с веткой сакуры на снегу в канун нового года перед резиденцией Хан, он нашел ту, с кем мог бы быть всегда, с кем мог бы быть собой и не чувствовать всепоглощающего одиночества, его надеждам суждено было осыпаться подобно отцветшим цветам. Юньсянь, могла бы ты полюбить меня, если бы не встретила Циюя? Что проку в том, чтобы быть императором, если ты не можешь ни получить ее, ни сделать ее счастливой с другим? Император сжимает край своего платья и снова смотрит на Юньсянь, а потом на дождь. Юньсянь бледна, ее губы белы, как снег. Все сказанные слова и произнесенные клятвы сгорают в огне на алтаре ее жизни, оставляя лишь пепел и вытекая слезами из глаз. Императрица стоит под навесом и смотрит на императора. Наследник, которого она носит под сердцем, молчаливо напоминает ей, что пора идти в тепло, оставив их двоих там, где они хотят быть, омывая разбитые сердца дождем. Есть то, что не под силу вылечить даже живому воплощению Гуаньинь. Страдание и сострадание, бессилие и боль от разбитого сердца сплетаются воедино, подобно дыму благовоний, зажженных в одной чаше, имя которой одиночество. И императрица знает очень давно, сколь горек этот дым на вкус.