***
Самый важный матч в его карьере. Зенит — ЦСКА. На Петровском аншлаг. Вираж шизит, как в последний раз, и это вызывает лишь зависть. Фанаты ЦСКА редко бывают на фан-трибуне в таком количестве. В подтрибунном помещении он впервые сталкивается со своим персональным кошмаром. Роман Широков. Роман-мать-его-за-ногу-Широков. Хавбек тянет молодому дарованию ладонь для рукопожатия, а Паша тонет. Тонет в синих глазах, теряется в собственном сознании от этой очаровательной, насмешливой улыбки, ярко выделяющихся скул, лёгкой щетины. И только потом, случайно опустив взгляд, замечает на левой руке цифры. Ноль-шесть-ноль-восемь-ноль-восемь. Блять. Мамай отшатывается от Широкова, как от грозящегося взорваться смертника и, даже не пытаясь извиниться за своё поведение, теряется в толпе запасных, шагающих к тренерской зоне. — Чего это с мелким? — окидывая удивленным взглядом спину скоропостижно убежавшего игрока команды соперника, вопрошает Саша Керж и хлопает друга (на самом деле не совсем друга) по плечу, вновь обращая внимание на то, что его собственное левое предплечье все ещё пустое. Лёгкий укол боли тонко пронизывает межреберные мышцы где-то слева. Широков пожимает плечами и совсем незаметно ухмыляется. Он чувствовал это. Жар от кожи, почти вибрирующий воздух между телами, судороги где-то в районе диафрагмы и сбитое дыхание. Он не уверен, но если верить рассказам... Паша вздрагивает от воспоминаний и переводит взгляд на поле. Там бегает Широков. Высокий, статный, невыносимо красивый, раздающий партнёрам по игре элегантные пасы. Его ненавидят, а он все равно лучший назло всем. Ладонь рефлекторно тянется к цифрам на руке, которые Мамай старательно скрывает под толстым слоем тонального крема. В глазах быстро мутнеет, его бросает то в жар, то в холод, и, кажется, каждую мышцу тела терзают судороги. Паника дышит в спину и тянет к парню свои мерзкие щупальца. Леша Березуцкий, сидящий рядом, дергает Мамая за рукав тренировочной олимпийки и типичным для братьев вопросом "ты чё?" выдергивает Пашу из забвения. Он дергает головой и вновь упирается взглядом в поле, силясь не смотреть на Романа.***
После этого момента они продолжают бегать и прятаться друг от друга целых четыре года. Пока на правой руке Мамаева не появляется вторая дата. У Романа Широкова родилась дочь, читает он в новостях. Девочку назвали Викторией. Виктория Романовна Широкова, потрясающе. Пашка давится завистью и негодованием. А ведь пятнадцатый номер Зенита даже не подозревает, как думается Мамаю, что глупый мальчишка сидит на диване в своей квартире в Москве и чешет ненавистную покрасневшую надпись на правом предплечье. Решение приходит спонтанно. В руках лист и карандаш, руки сами схематично вырисовывают эскиз будущей татуировки. Больно, долго и чертовски дорого. Но Мамай не будет Мамаем во всей своей красе, если не отомстит самовлюбленному павлину, который упорно не обращает внимания на мечущегося мальчишку, ответной тату. Один из лучших московских тату-мастеров соглашается на такую трудную и кропотливую работу. Спустя пять часов на лопатках уже отчетливо виднеются контуры огнедышащего. Легкая чешуйчатая сетка на манер кольчуги покрывает плечи, кожа зудит, болит и чешется, но, черт побери, как сладко ощущать на кончике языка ощущение охуенно потрясной мести. А осенью 2013-го года его отправляют в Краснодар. Ему обидно, что родной клуб так поступает с ним, но, с другой стороны, понимает, что виноват в этом сам. Взрывной характер и грубый нрав не сыграли ему на руку, и теперь он отбывает свое наказание в ссылке на почти-самый-юг-матушки-России. Он был бы рад такой перезагрузке, если бы не мысль о том, что теперь их разделяет не привычный маршрут Сапсана, а полторы тысячи километров. Ночами его продолжает периодически потряхивать от желания откопать номер, написать, позвонить, приехать или начеркать что-нибудь на свободной от тату коже так, чтобы Широков это увидел и непременно отреагировал ответной надписью. Но пластиковые корпуса ручек один за одним с хрустом ломались в крепких пальцах Мамая, и руки тут же тянулись к телефону, чтобы вновь узнать у знакомых ребят из «Зенита» о Широкове и опять не услышать ничего вразумительного. Интернет пестрит скандальными статьями про самого экстравагантного и талантливого футболиста сборной России и петербургского футбольного клуба. На youtube всё появляются видео резких интервью Романа, грубых высказываний о фанатах, тренере, других клубах и игроках, и Паша открывает одно за одним, просматривает каждое от первой до последней секунды, даже не вникая в смысл того, что говорил Широков, его волновало лишь то, как он говорил и как вел себя при этом. Впитывая в себя каждый звук, каждую эмоцию, движение, словно губка, Мамай наблюдает за объектом своего наваждения и тихонько сходит с ума. Определенно. Не сходит. Сбегает, сверкая пятками, кубарем катится по пологой дорожке в самый низ, пробивая глубинное дно своего сознания. Но его самого это мало колышет. Ближе к зиме он понимает, что у Романа не клеится со Спалетти, и его собираются отправить в ссылку, скорее всего, тоже в Краснодар, от чего и, поддавшись своей эмоциональной нестабильности, соглашается подписать контракт с клубом. И продолжает забивать себе спину, ожидая сообщения, звонка, приезда Ромы, который наверняка будет готов убить зарвавшегося мальчишку за его выходки с телом, потому что «блять, я не могу нормально трахаться с собственной женой, потому что она увидит исполосованные плечи и спину и явно не поймет таких приколов». А весной 2014 он все-таки приезжает. И после милой пресс-конференции, где сам мужчина, а еще Мамай и исландский защитник Рагнар Сигурдссон были официально представлены прессе и болельщикам, как игроки клуба, Роман тащит своего соулмейта в ближайший туалет и прижимает к покрытой бледно-голубым кафелем стене, стягивая с него толстовку и обнажая светлую кожу плеч и верхней части спины. — Это что, блять, такое? — рычит в самое лицо Мамая и тычет пальцами в почти готового дракона на лопатках. — Т-тату, — заикаясь, мямлит в ответ Пашка, не зная, куда себя деть и где скрыться от такого напора. — Ты охренел, придурок? — Я хотел отомстить за эти даты на руках! — Забив всё тело к ебеням? Я нормально не могу переодеваться в раздевалке, чучело ты иноземное! — Широков зол, невероятно зол, и находится в шаге от того, чтобы начать руками сдирать кожу с Мамаева. — Я не собираюсь всё это сводить, ясно тебе? — едва справляясь с голосом, проговаривает Паша сквозь сжатые челюсти. — Это можно как-то отменить? Разорвать связь? Я не хочу ходить растатуированным, как пидор "Разорвать связь, значит?" Паша в одну секунду тускнеет. Огонёк, зажегшийся в красивых глазах цвета осенней листвы от одного только нахождения Широкова вместе с ним самим на одном периметре тренировочной базы, мгновенно тухнет. Парень, силясь держать лицо и не выдавать всем своим видом откровенное разочарование от слов Романа, вскидывает на старшего совершенно пустой и абсолютно нечитаемый взгляд, от которого, Широкову, пожалуй, даже становится слегка жутко. — Почему как? Ты и есть пидор! — ровный тон полузащитника «быков» не предвещает ничего хорошего. — У меня есть жена и двое детей, — парирует Широков. — У меня тоже, но это не мешает мне быть соулмейтом самовлюбленного, переоцененного, охреневшего мудака мужского пола и страдать по нему ночами, мучаясь от снов с его участием! Роман затихает и ссутуливается, будто сжимаясь от хлесткого удара. Не признаваться же, что последние лет пять, с той самой встречи на «Петровском», он сидит ночами, сжимая в пальцах ручку и сдерживая себя от ослепляющего желание написать на внутренней стороне ладони свой номер телефона и дождаться сообщения. Что глаза Саши Кержакова перестали вызывать восхищение, а вместо этой бездонной синевы, хотелось видеть перед собой лишь глаза этого охренительного каре-зеленого цвета. Что долг перед супругой превратился в мучение и, конечно, что испорченные отношения с тренером и весь этот скандал с переходом в «Краснодар» — четко продуманный план его лучшего друга, который, как он сам говорил, «заколебался смотреть на ту унылую влюбленную рожу». Паша молчит и выжидающе смотрит в слегка потемневшие голубые глаза своего соулмейта, ощущая легкий холод после того, как руки Широкова безвольно соскользнули с его плечей. Кожа чешется и зудит от невыносимого желания прикоснуться к стоящему напротив, смять его искусанные губы поцелуем и, наконец, поменяться местами, прижимая мужчину к той самой стене. Мамай сходит с ума прямо сейчас, голова идет кругом, а икры сводит судорогой от напряжения. — Алана уехала в Осетию на несколько недель, так что, я думаю, ты можешь побыть у меня дома некоторое время, если хочешь, — Паша говорит тихо, поправляя свою толстовку и снова скрывая под тканью татуировки. Широков на это лишь кивает и продолжает стоять, не пытаясь сделать и шага к выходу. Откровенно не понимая, как реагировать на данное поведение своего соулмейта, парень лишь пожимает плечами и делает уверенный шаг к двери. — Паш, подожди, — голос Романа вызывает чертовы мурашки по всей спине, в которую прилетела решительная фраза. Глубокий, хрипловатый голос, который сводил с ума ночами молодого мальчишку, заставляя его метаться по кровати в полубреду. Голос, сопровождающий самые жаркие и откровенные сны. Голос, звучащий в голове пять лет, почти не переставая. Теперь наяву. Рядом. Громко. Еще глубже, еще ярче. Паша чувствует мягкое и теплое прикосновение чужой ладони к своей и падает. Глубоко-глубоко в бездну где-то в своей голове и в объятия Широкова наяву. Рома судорожно вздыхает, сжимая свои ладони на бедрах Мамая, и осторожно кончиком носа ведёт по мягкой светлой коже, очерчивая строгую линию острой скулы. — Мне нравится этот дракон на наших спинах. Мамаев улыбается Широкову в плечо и зарывается носом глубже в его толстовку, совершая одну за другой попытки унять внутреннюю дрожь. Расслабляется, успокоившись, и готов, кажется, замурлыкать прямо сейчас. — Но будет лучше, если ты его сведешь. 15.04.2017