***
Мама Паши Мамаева могла с уверенностью сказать, что её сын с рождения был самым неспокойным и болезненным ребенком в мире. Женщина искренне не могла понять, почему её маленькое счастье захлебывалось слезами, держась то за ноги, то за лицо. Массы различных обследований и рентгенов не показывали ни смещений, ни переломов, а психологи и психиатры твердили одно: «мальчик в норме». На слова своего мужа о том, что, скорее всего, их сын просто чувствует боль своей родственной души, мама Пашки никак не реагировала. Ведь она искренне считала, что его судьба всей жизни просто еще не родилась, ведь «Павлуша должен быть старше своей женщины». И, конечно же, девочка не может постоянно получать по ногам и ломать нос, размахивать кулаками и совершать прочие мальчишеские гадости. Отец мальчика лишь ухмылялся про себя, смеясь с наивности своей супруги. Как говорится, дальше – хуже. Лет в 15 Мамай, как прозвали подростка сверстники по команде, начал мучиться от головной боли по утрам и непрекращающихся недомоганий в районе желудка. Если его соулмейт - непроходимый пьяница, то лучше, конечно, найти способ разорвать связь прямо сейчас. Останавливало только любопытство, что там за чудовище уготовала ему судьба. К боли в коленях он, разумеется, давно привык, равно как и к боли от сломанной переносицы. На тренировках и играх Паша намеренно стелился в подкатах и подставлялся под удары, словно желая отомстить своему буйному и драчливому соулмейту, влезал в разборки, получая по носу и по голове в целом, и даже записался в секцию борьбы без правил. Месть ценой своего собственного здоровья и физического благополучия – это так по-Мамаевски, о, да. Последующие 8 лет прошли для него сплошной чередой из тренировок-игр-пьянок-загулов и так по кругу до бесконечности. Свадьба с нелюбимой девушкой – результат одного из таких приключений, потому что милая и с виду наивная девчонка с красивым именем Алана оказалась отпрыском кавказской семьи с древними традициями и обычаями. «Обесчестил – женись», как говорится. А потом дети. Сначала сын, затем практически сразу дочь. Когда они пили с Кокориным в очередном баре, никто из них не знал, что обычный спор а-ля «слабо тебе вон ту красотку затащить в постель?» обернется такими тяжелыми последствиями. Алана каждый раз грустно взирала на спокойного и почти равнодушного мужа, когда случайно цепляла ногами мебель или резала пальцы ножом во время готовки. Не чувствует. Ничего не чувствует. А потом всё зашло слишком далеко. Очередная красная карточка, плевок под ноги судье, оскорбление соперника… Невызов в сборную стал для Слуцкого апогеем, и тренерский штаб, посовещавшись с руководством, решил отправить проблемного игрока подальше от клуба, а еще лучше – от Москвы. На выгодное предложение отозвался молодой и пока еще хромающий краснодарский футбольный клуб, который сгребал, как ребенок конфеты, своенравных и неуправляемых футболистов. Аренда на полгода с правом выкупа, которым «Краснодар» успешно пользуется, а Паша и не против. Зимой, когда Мамая официально подписывает краснодарский клуб, в команду приходят еще новички. Одним из них оказывается его хороший знакомый Роман Широков. «Зенит» избавлялся от него, как мог, и Павлу эта история была до боли знакома.***
Тормозящий мозг даже не пытался разобраться, что и к чему. Дурман наркоза тает медленно, словно не хочет отпускать очередное тело из своего плена, пытаясь продлить забытье и сократить очередную жизнь еще на несколько минут. Мамай открывает глаза и несколько раз сильно зажмуривается, чтобы сморгнуть белесый туман. Ногу слегка тянет, но боли нет. Она туго перетянута эластичным бинтом. Пошевелить ей никак не выходит, и Паша тяжело и прерывисто выдыхает. - Как ты? – голос раздается откуда-то из темноты. - Ром? – голос хрипит, и прокашляться не получается, глотка пересохла, её дерет, будто он пару суток валялся где-нибудь в пустыне. - Я, инвалид. Кого ты еще ожидал здесь увидеть? – силуэт проявляется напротив оконного проема, освещаемый лишь бледным светом луны. Мамаев теряется, когда видит, как беспокойно трет Широков свою ногу в районе ахилла, в том самом месте, где сам Павел чувствовал нестрепимое жжение несколькими часами назад. - Ты? Мой соул? – Нет никаких сил сейчас обрадоваться неожиданной находке на двадцать седьмом году жизни, но грудную клетку затапливает теплотой и спокойствием. - Как бы не прискорбно это ни звучало, но да. – Рома надрывно и хрипло смеется, - не самый лучший выбор матушки-судьбы, но что поделать, придется любить того, кто есть. - Да я и так уже… Рома оказывается на кушетке, закидывает онемевшую ногу Пашки себе на колени и начинает «залечивать боевые раны» своими руками. Выводит немыслимые узоры, шепчет что-то, будто заговаривая, и улыбается странновато так, словно его пыльным мешком из-за угла по голове ударили. Паше думается, что именно так и было, иначе бы таких нежностей Роман Николаевич себе не позволил. Ну и черт с ними, с этими размышлениями. Рома разрешает это себе, значит, так нужно. Тот факт, что он остался здесь, а не уехал с командой, согревает в районе желудка сильнее, чем самый крепкий алкоголь. Паша жмурится и улыбается. А потом чувствует легкий поцелуй на пересохших губах.