Отбеленные драбблы

Написано было в ту пору, когда толком неизвестно было, оставит ли автор манги в живых Бьякую Светлый князь вот уж как неделю изволили впасть в хандру, что вроде бы болезнь гайдзинская, аглицкая, и как на самурая истинного напала - непонятно. Не радовали князя ни поэты любимые, ни кото, что и вовсе с отвращением закинут на полку дальнюю был, ни каллиграфия - листки с кляксами теперь придётся сжечь, дабы репутацию не попортить, - ни сад любимый поутру, когда аромат цветов голову кружит. Сестрица уж, настроенье его чуя, в казармы переселилась, лейтенант единственный и неповторимый едва не по струнке ходит (не заболел бы от усердия!), во дворе у казарм ни слова ругательного не слышно, лейтенанты шёпотом о прогнозе погоды, бурях и цветах что-то такое говорят, - ничто не утешает князя, всё ему не так. До того дошло, что обнаружил себя князь за столиком письменным с кисточкой в руках, и вовсе не каллиграфией душу утешающим, а письмо пишущим. "Глубокоуважаемый и досточтимый дедушка, желаю вам крепкого здоровья и долгих лет жизни. Случилось нынче так, что хотя невместны жалобы рангу и имени моему, однако же и силы мои небесконечны. Служил я верой и честью делу фамилии и на благо Общества всего, но произвол авторский из терпения и смирения самурайского выводит внука вашего недостойного. Поперву рыжий мира спаситель объявился в Обществе нашем - и перевернул все устои наши, на которых жизнь города и Готея зиждется. Меня, князя и потомка князей, на "ты" фамильярно называет - да так, что укоротить наглеца ничем невозможно. Призвал я на помощь терпение, вами воспитанное и преподанное, невместно мне до уровня его опускаться, да и Рукия, сестрица жены моей, произволом авторским уморенной, огорчится спору нашему - хоть и меч сама носит, а не понимает исконного решенья споров мужских! Но тогда придумал автор манги этой - сказать бы, что богам противной, да ведь и мы отношенье к ним имеем, а читают шинигами мангу да нахваливают! - мечей восстанье и родню, мне неведомую и ликом на черты фамильные непохожую. Желал бы я услыхать, однако, от вас о ветви этой семейной, мне, главе клана, незнакомой, и оттого больше проблем принёсшей. Мое же оружие мне подчиняться отказалось поперву, а как призвал его к порядку - пришлось ради чести фамильной закон да устав нарушать, уж как на службе остался - одному командиру ведомо, может, для пригляду только, вдруг да я заговор какой, в поместье сидя, придумаю. Но и на этом автор успокоиться не пожелал, едва Рукии меня не лишил, меня самого не покалечил и слова двусмысленные приписал, о коллеге сказанные! А результатом произведения стали сомнительно литературные - такие, что и сказать-то вам неудобно. Удивительно при той репутации предмета техники бытовой, мной приобретенной за выдержку и достоинство, аристократам и самураям, коим как простолюдины невместно себя держать, присущие! Потом понял я, что оружия, меча моего верного, лишить меня норовят постоянно, а уж от рыжины в глазах со времен первой арки рябит. Возмечтал автор внука вас лишить, собственным же оружием его порешив (двойника-зеркало уже нарисовал к тому, врага шинигами заклятого!), и приготовился внук ваш достойно, как подобает, гибель встретить, но и это лишен был произволом авторским. Два года то ли в каппу превратить норовил, в пруду полоская, то ли мечтал, что духом мстительным стану да являться буду читателям - манги "рейтинг", как это называется, повысился бы изрядно! Выловил через два года, да и в уголок сунул - помолчи, дескать, другие герои есть у меня, любимые. А гордость, отчего-то неучами пафосом называемая, честь да верность кого волнуют ныне, коли самураев не осталось? Так и сижу я в сюжетном уголке, раз в год рисуемый, а реплика есть - так хоть празднуй, если б рука к мечу не тянулась. Хочется мне нынче к вам в поместье, дедушка Гинрей, коли позволите, да в отпуск бессрочный - пускай без меня управляются. Пожалуйста, берегите себя".