Пратитья-самутпада

      — Да стой ты! — Юра, запыхавшись, хватает наконец Алека за запястье.       Да твою мать, ну вот и куда он ломанулся? Что даст этот побег?       Тот шикает и пытается выдернуть руку, но пальцы Юры вцепились крепко. Алеку приходится остановиться и повернуться к Плисецкому. Он засмотрелся. Светлые волосы растрепались, пряди, выбившиеся из хвостика, прилипли к щекам, а короткие волосы на висках немного завились от влажности.       Красивый он, Юра этот. Алек даже понимает Отабека, взгляд которого на Юру просто нельзя не заметить. Моргает и снова дергает рукой, избавляясь от наваждения.       — Ты куда? — требовательно спрашивает Плисецкий.       Алеку хочется засмеяться из-за того, что за ним побежал именно он. Не Джейс или Изабель, а Юра, который пробыл с ними всего ничего. Юра, который за короткий промежуток времени сумел вывести на чистую воду каждого в их компании, просто смотря чуть дальше собственного носа.       Юра, которому по какой-то причине было на Алека не наплевать.       — Почему? — спросил он.       — Чего? — опешил Плисецкий, — ты о чем?       — Почему ты за мной пошел?       Юра отпускает запястье Алека и каким-то нервным жестом проводит ладонью по шее. Затем, поджав губы, убирает с лица мешающие пряди волос и смотрит на Алека снизу вверх. Своими глазищами огромными, обрамленными пушистыми ресницами.       Точно фея.       Алек хмыкает, что заставляет Юру удивленно приподнять бровь. Но он, опустив явно рвущийся вопрос, отвечает Алеку на его:       — Не хочется, чтобы с тобой что-то случилось.       — Солидарность одного калеки с другим? — Алеку не удается скрыть нотки грусти в голосе.       Они стоят посреди узкого тротуара в Паттайе. Вокруг снуют туристы, несмотря на глубокую ночь. Дорога справа от них почти пуста, лишь изредка по ней проносятся тук-туки или моторашки с неутомимыми тайцами за рулем. Некоторые туристы, огибая Алека и Юру, ругаются, каждый на своем языке: интонации злые или раздраженные. Они действительно мешают пройти мимо, занимая много места на и без того узком пространстве тротуара.       Но им обоим наплевать.       У Алека до сих пор трясется все внутри от взгляда Магнуса и его слов. Он всегда думал, что является эдаким бесплатным приложением к Бейну, который развлекается от скуки. Оказалось — его любят.       Л ю б и л и.       От слова, звучащего в голове в прошедшем времени, больно.       От собственной недалекости и озлобленности, которые преследовали Алека все то время, пока они колесили по миру, тоже больно.       Руку больно.       Алеку просто хочется, чтобы боль прекратилась.       — Эй, — Юра словно старается дозваться до далекого сейчас Алека, — пошли обратно.       Поджав губы, Алек мотает головой.       Нет.       Куда угодно, только не туда. Снова увидеть Магнуса, то, как он теперь смотрит, как кривит губы пренебрежительно — нет никаких сил.       — Я хотел проверить, готово ли снаряжение для полета над джунглями, — вдруг говорит Алек.       — Посреди ночи? — а, может, еще и полететь сразу? — сдурел?       Юра ждал чего-то подобного, потому что отрицать смысла не было: тот со своей дурной головой, да еще и на эмоциях, реально мог столько хрени натворить, что потом черт знает, где искать бы его пришлось. В джунглях? В другой стране? На Марсе?       — Они работают круглосуточно. Прыжки между деревьями начинаются на рассвете, а запись, обсуждение маршрутов и тому подобное — в любое удобное время для туриста. Это же Таиланд, — Алек морщится, потирая больную руку здоровой, — я просто схожу и поболтаю с ними. Не хочу обратно.       Юра понимает его. Нежелание сталкиваться с той реальностью, в которой приходится находиться. Отрицание собственной вины, пусть и не во всем, но во многом.       А ведь еще остается Том. Билл. Стайлз. Тот жутко хмурый мужик.       Магнус. Отабек. Джейс. Изабель.       Собственные поставщики, которые теперь не получат прибыль за товар, отданный Алеку на сбыт.       Юру передергивает. Он бы тоже, пожалуй, хотел отсрочить решение всех этих проблем. Он ведь сам так и сделал. Похороны деда, уход из спорта, разговор с тренерами о будущем, объяснение произошедшего прессе — все оставил на потом и позорно сбежал в Таиланд. Поэтому он кивает Алеку и спрашивает, куда идти.       — Ты пойдешь со мной? — Лайтвуд смотрит так удивленно, словно ожидает, что его кинут прямо тут после озвучивания идеи.       Плисецкий фыркает, смотрит в сторону.       Калеки, блядь. И заморочки у них общие.       — А что такого? — Юра пожимает плечами и засовывает руки в карманы. — Не отпускать же тебя одного.       А, может, Юре и самому не хотелось обратно. Отабек сказал: поговорим, когда вернешься. Или это были его слова? Плисецкий не помнил, но возвращаться было страшно. Потому что после такой ночи откровений врать Алтыну было бы свинством, а взять и сказать: «знаешь, люблю тебя, пиздец» язык бы не повернулся.       Ссыкло ты, Плисецкий, думал Юра. Полное, мать его, ссыкло.       Он идет следом за Алеком, уверенно лавирующем в потоке ночных гуляк-туристов, и пытается не прихрамывать. Колено противно ноет: наверное, сказывается нервотрепка последних часов. Юра пытается отвлечься, смотря то по сторонам, то на спину Алека, идущего впереди. Он хотел послушать музыку, но батарейка на мобильнике показывала жалкие остатки зарядки, светящиеся красным, и потому пришлось распрощаться с этой идеей. Юра просто шагает, пытаясь не думать о противных вспышках боли, дергающих травмированное колено.       Говорят, когда рассвет наступает, начинается новый день. И жизнь вся заново начинается.       Эта ночь однозначно затянулась.       Юра глянул в небо.       Солнце и не думало вставать. ***       Тайцы оказались в меру дружелюбными и в меру молчаливыми. Как раз такими, какие были сейчас необходимы: не перебарщивали с потоком информации, но охотно отвечали на вопросы Алека, которые тот задавал в достаточно большом для обычного его поведения количестве. Юра ходил по складу, куда они пришли, рассматривая снаряжение: веревки, карабины, какие-то лямки с металлическими застежками, широкие резинки, шлемы. Он бездумно разглядывал логотипы на куртках и комбинезонах, всматриваясь в подписи фирм-производителей на тайском, и краем уха слушал, как Алек выпытывает у одного их инструкторов наиболее заброшенный маршрут.       Надо отдать должное Алеку: тот хотя бы искал старый, пусть и сейчас мало используемый для экскурсий маршрут, а не пытался, как хотел изначально, протянуть новые веревки. Это было большим плюсом, потому что хотя бы относительно проверенные пути были явно надежнее совсем неизведанных.       Хотя, на самом деле, Юра уже не был уверен в том, что удастся совершить тот «полет», о котором мечтал Алек. Со всем их проблемами просто не до прыжков между деревьями. Тут как бы не остаться с простреленной головой, думал Юра. Было же понятно с самого начала, что весь этот треп с тайцами об идее Алека — попытка Лайтвуда сбежать с лобного места их чертового Дома-2. Был уверен, что все это просто необходимо, чтобы отвлечься и оттянуть момент решения проблем.       — … прямо сейчас, — слышит Юра голос одного из инструкторов и тут же направляется к столу, за которым все и обсуждали маршруты.       Это словосочетание вызывало в Плисецком противные мурашки, которые стекали липкой волной по позвоночнику.       На улице душная ночь.       Темная, вашу мать.       Не видно ни зги.       Что бы это ни было, «прямо сейчас» можно только пойти обратно в кондоминиум.       — О чем речь? — грубовато спросил он, подходя вплотную, так, что задевал плечо Алека своим.       — Вот, едем посмотреть, — наклонившись, Алек ткнул пальцем в точку на карте, которая была развернута на столе, — там, как они говорят, самое большое и крепкое дерево. От него всего парочка длинных перелетов до утеса, а потом уже можно спуститься на более низкие деревья. Днем, конечно же, — добавил Алек, видя, как Юра хмурится все сильнее с каждым его словом.       — Так поехали днем и посмотрим, — поджал он губы.       — Ноу-ноу, райт нау! — заголосили тайцы, — гоу!       Юра вздохнул. Прилипчивые они ребята, что поделать. Понимают, что могут заработать нормальное количество бабла — и все. Не отвяжутся, хуже пиявок. Главное показать, взять предоплату, и договориться на завтра. А на то, что за окном глубокая ночь, вообще все равно.       — Алек, — Юра требовательно заглянул в глаза другу, — мы просто посмотрим. Если ты прыгнешь, не дай боже, я тебя догоню и скину вниз, ясно? Ночью летать между деревьями на тросе, с больной рукой, которая не шевелится, перебор даже для тебя.       Лайтвуда подобное бесило. Он что, ребенок что ли?       — Я не собирался! — прошипел Алек, уже злясь, — я не совсем даун! Серьезно, Юра, ночью даже не видно ничего, смысл в таком полете? Я люблю наслаждаться видом, я не знаю, или ощущением падения, или еще чем-то. Но какие виды тогда, когда ничего не видно на расстоянии вытянутой руки? В джунглях так вообще.       Плисецкому хотелось напомнить про парочку ночных восхождений, но смолчал. Спорить сейчас с Лайтвудом было бесполезно, только разозлил бы его, а тот опять мотанулся и сбежал куда-нибудь. Юра вглядывался в лицо Алека. Судя по всему, тот не врал. Уже немного разбираясь в эмоциях и выражениях его лица, можно было понять, когда тот лукавит, а когда говорит серьезно. Юра видит, что Алеку очень хочется прыгнуть. Но он понимает, насколько это опасно. А еще осознает, что прыжка, вполне вероятно, может вообще не быть, а эта ночь так и останется единственной возможностью хотя бы просто одним глазком увидеть маршрут. Предоплата сгорит, а Алек будет решать всю ту кучу проблем, нависшую над ними всеми.       Поэтому Юра понимал Алека.       И решил: если пиздец предотвратить нельзя, его надо возглавить.       — Ладно, — он осмотрел всю их компанию: трех инструкторов, Алека, водителей пикапов, на которых выезжали в джунгли, — едем, смотрим, и обратно к рассвету, идет?       Алек улыбнулся и кивнул, одними губами шепча «спасибо».       На русском.       И почти без акцента.       Юра хмыкнул, прищурился, а затем показал Алеку язык. Подошедший инструктор выдал яркий комбинезон, экипировку, карабины и веревки, которые предстояло по технике безопасности нацепить на себя перед подъемом на дерево. Юра схватил это все в охапку и пошел в сторону пикапа, пытаясь подавить накатывающую зевоту.       Все-таки ночь, полная стресса, давала о себе знать.       Скорей бы рассвет, думал Юра. Тогда все и наладится. ***       — Вон там, — Алек указал рукой куда-то вперед, — три дерева, видишь? Немного выше, чем остальные.       Юра тщетно всматривался в темень перед собой.       Ветер ерошил волосы, воздух был даже холодным, а не просто прохладным. Звезд почти не было, что казалось странным. Они стояли на небольшой деревянной площадке, построенной вокруг толстого ствола дерева и держались за веревочные ограждения, натянутые на уровне пояса. Над их головами была привязана к дереву прочная толстая веревка, скорее даже канат, который темным росчерком уходил вперед, в темноту. Туда, где Алек как-то узрел три дерева.       Юра видел только скалу вдалеке, и то потому, что ее таец показал. Для Плисецкого это было просто темное пятно. При всех сравнениях с котами, которое он заработал за свою жизнь, ночного зрения у него так и не появилось.       — И сколько до туда лететь? — коряво выдал он.       Но Алек понял, хмыкнув. Уточнил у тайца, что-то тихо спросив, а затем снова посмотрел на Юру.       — Два прыжка. Один отсюда до дерева пониже, его в темноте не видно, а второй, как они говорят, сразу же от того дерева до скалы. Но, вроде как, пару месяцев назад перетянули канат, и может быть такое, что он ведет сразу к скале. В нее вросло дерево, давно еще, и вот к нему решили привязать первый прыжок. Но это не точно.       — Отлично, и как узнать точно? — Юра сжал пальцами веревку ограждения.       — Утром посмотрят, потом нам скажут, — Алек дернул плечом, — мы попрактикуемся на высоте поменьше, чтобы точно знать, что и как делать, а уже потом сюда. Первым прыгает инструктор, потом мы все, замыкает второй инструктор. Если прыжок проходит отлично — дальше мы сами.       — Звучит почти безопасно, — признал Юра.       — Так и есть, — Алек улыбнулся, — я очень хочу сразу прыгать сам, но рука слишком сильно болит.       — Когда будешь операцию делать? — Юра был удивлен тем, что Алек, наконец, признается в чем-то прямо, не пытаясь юлить. С другой стороны, произошло столько всего, что нужно было быть просто феерическим долбоебом, чтобы не признать в их ситуации свои же ошибки. Алек был идиотом, который слишком сильно хотел стать самостоятельным, но не настолько, чтобы совсем поехать крышей. Это не могло не радовать. — Эй, — Юра посмотрел на Алека, — ты чего делаешь?       — Врач должен на следующей неделе сказать точную дату, — Алек цеплял к тросу карабин, — но, думаю, в скором времени. Не знаю, — вздохнул он, — да почему так туго застегивается?       — Ты точно цепляешь то, что нужно? — Юра подошел ближе, всматриваясь в карабин и веревку, — темнота такая. Давай с этой херотой разберемся при нормальном свете?       Потому что карабин и впрямь сидел слишком туго. Юра дернул его пальцами.       — Надо фонарик попросить, — Алек повернулся в сторону, ища инструкторов, которые стояли с другой стороны ствола. Для того, чтобы спуститься по стволу на землю, по технике безопасности следовало прицепиться карабином к тросу, натянутому вдоль него вниз. В случае падения веревка поможет снизить скорость. — Да блядь! — он психанул, опуская руку.       — Давай помогу, — Юра подошел ближе, понимая, что одной рукой Алеку будет тяжело, — странно, а ты уверен, что…       Договорить ему не дали тайцы, появившиеся рядом, будто черти из табакерки. Они заголосили разом, махая руками и крича на ошарашенных Юру и Алека. От неожиданности Плисецкий ухватился рукой за Лайтвуда, стискивая пальцы на его боку, пытаясь сосредоточиться на том, что говорят инструктора.       — Кажется, мы перепутали тросы в темноте, — неуверенно начал Алек, протягивая вперед руку, — они одинаковые, этот ведет как раз не вниз, а туда, — он мотнул головой назад, где за их спинами были кроны деревьев, скала вдалеке, натянутый, возможно, до нее, трос. — Надо перестегнуть, — он протянул руку, но по ней ударил таец, явно материвший на своем языке нерадивых туристов-экстремалов.       Видимо, он хотел сам все сделать, понимая, что они зря оставили без присмотра этих двоих.       Долбанное «видимо».       От неожиданности Алек дернулся, шарахаясь назад. Юра, который все еще держался за него, тоже шевельнулся, и вдруг, оба даже не поняли, как — полетели назад. Опоры под ногами не осталось. Они резко провалились в пустоту. Алек распахнул глаза, открыл рот, в попытке заорать и вдохнуть воздуха, но грудь сдавило. Это Юра, который не был пристегнут вообще никак, уцепился за него второй рукой.       Алек понял, что не может дышать, а внутри все ухнуло вниз.       Они летели над джунглями, на тросе, к которому чудом остался пристегнут Алек, в направлении, которого даже инструктора-тайцы толком не знали.       Падали спиной вперед, все сильнее разгоняясь. Алек ощущал хватку Юры, и ему казалось, что они оба превратились в двух каменных истуканов, которые никогда больше в жизни не расцепятся.       Удар спиной о скалу выбил из легких весь воздух. Юра коротко простонал и вдруг начал скользить вниз. Пальцами он пытался уцепиться за майку Алека, но лишь полоснул по ткани ногтями, царапая даже через трикотаж. Ухватив Плисецкого за руку в последний момент, Лайтвуд выдохнул сквозь стиснутые зубы.       Они зависли в пустоте.       Реальность возвращалась постепенно.       Ветер, который дул все это время, ощущался холодом по всему телу.       Кожа от удара о камень горела. Кажется, Алек ссадил всю спину. В голове шумело из-за сильного порыва ветра при неожиданном полете. Юра, наверное, разодрал руку, но уверенности не было: в темноте, глядя на него сверху вниз, Алек не мог быть ни в чем уверен. Ладонь Юры была мокрой. Алека тоже.       — Блядь. Блядь, — прохрипел Юра. Из горла Плисецкого вырвался перепуганный вздох и скулеж. Он попытался взять себя в руки, но вообще не получилось. — Кажется, что-то ощущаю ногами.       Как он вообще говорить может? Лайтвуду казалось, что у него голос пропал вообще. Ремни больно перетягивали грудь. Карабин, рассчитанный на вес одного, поскрипывал. Нужно было что-то срочно придумать.       Алека сковал дикий страх.       Больная рука онемела.       Юра висел внизу, держась за здоровую, но постепенно он соскальзывал.       — Алек, тут дерево, — в голосе Юры была явно слышна дрожь. Плисецкий не впал в панический ступор чисто на ебаном упрямстве. Только инстинкт самосохранения не давал ему впасть в шоковое состояние. — Я попытаюсь ухватиться.       Вдох и выдох. Юра сглотнул ком в горле, пытаясь понять, что вообще произошло и как. Они только что были на дереве, а сейчас у него под ногами просто пустота и чернота, он не представляет даже, сколько лететь вниз.       Блять.       Вот это, сука, ночка. Плисецкий перепуганно сжал веки, пролепетав «Господи, пожалуйста».       Чтобы ухватиться за дерево, нужно отцепиться от Алека. А это значит, что нужно довериться Лайтвуду и позволить ему одному нести ответственность за свою жизнь. От страха сводило конечности.       У меня выбора, блядь, нет, ошарашено понимал Плисецкий.       Я сдохну сейчас, думал он.       — Лайтвуд, блядь, только не урони меня, я тебя умоляю, — пролепетал он, отцепляясь от друга. Пальцы Алека впились в корпус Юры, он сцепил зубы от боли в руке. Плисецкий, едва не хныча от ужаса, в панике шарил по скале.       Блядь, да блядь, давай же, где-то здесь же было!       Рука ухватилась за корень.       — А! — вскрикнул он не то испуганно, не то счастливо, вцепляясь в дерево, — отпускай, я перелезаю.       Ногой нащупал опору в скале, подтянулся. Колено прошило дикой болью, но не было другого варианта, кроме как через силу подтянуться вверх, семеня ногами по скользкой поверхности камня.       Алек пытался дышать, слыша шум крови в ушах. Он чувствовал, как дико тянет пальцы здоровой руки, за которые цеплялся Юра. Казалось, что все суставы повылетали к чертям.       — Есть! — Юра подтянулся, слыша скрип ветвей под собой, — тут какая-то ветка. Я сейчас отпущу руку, не пугайся!       Алек сначала кивнул, а потом опомнился:       — Хорошо.       Тяжесть пропала. На какое-то мгновение Алеку показалось, что он сейчас спружинит и подлетит вверх, настолько легко ему стало.       — Я, кажется, сижу, — раздалось сбоку.       Алек, с трудом подняв здоровую руку, попытался пощупать карабин. Крепление почти разогнулось, повредившись от удара и двойного веса, которые пришлись на него. Вот-вот слетит и Алек грохнется вниз, падая на кроны деревьев внизу, а потом и дальше, до самой земли.       Пиздец, прямо сейчас он может реально умереть.       Все шутки до этого стали такой очевидной реальностью, что внутренности вывернуло от страха.       — Эй, Алек! — раздался взволнованный голос, — что там?       — Креплению хана, — отозвался Лайтвуд.       Вот теперь точно скрывать смысла не было.       Юра выматерился. Он достал телефон — на заряде оставалось каких-то двенадцать процентов. Сети не было. И это был конец.       — Ладно, — вздохнул он.       Двенадцать процентов — это уже что-то. Плисецкий врубил фонарик, высвечивая белое от ужаса лицо Алека, повисшего на канате.       — Телефон есть? — спросил Плисецкий, уже примерно зная ответ.       — Нет, оставил на столе, — отозвался тот.       Так и думал. Свет от телефона Плисецкого помог ему разглядеть карабин и хотя бы скалы под ногами. Но внизу была просто чернота, и эта зияющая дыра доводила до такого ужаса, что и шевелиться то было страшно.       — Попробую повернуться лицом к скале и как-то спуститься, — Алек понимал, что он свалится не сейчас, так через полчаса. Нужно было что-то делать. Голова вообще не работала, мозг, казалось, не осознает всей опасности. Будто это все происходило не с ним.       — Если что — лови, — глупо пошутил он.       Юра обозвал его придурком.       Алек кое-как развернулся к скале лицом и попытался одной рукой нащупать хотя бы выступ. Ничего, на что можно было бы поставить ногу, ухватиться — лишь неровности. Карабин опасно скрипнул, Алеку показалось, что он опустился ниже — будто провис сильнее. Он судорожно сглотнул, слыша, как его зовет Юра. Но все звуки доносились как сквозь вату, будто издалека. В ушах стоял звон.       Быстрее. Что-то нужно сделать.       Прямо сейчас.       Ну же.       Думай.       Алек сглотнул. Он, блядь, ни разу не супермен, который в момент найдет выход из критической ситуации. Он чертов инвалид и его бесило то, что об этом он вспомнил только тогда, когда оказался на волосок от смерти.       Блядские веревки сдавливали грудную клетку.       Карабин скрипнул слишком громко — и у Алека снова перехватило дыхание.       Резкое ощущение невесомости.       Он захлебнулся воздухом, падая вниз. Казалось, что на него вылили ведро ледяной воды, настолько резко и внезапно его накрыло ужасом, паникой, страхом. Он в какой-то отчаянной попытке хватал пальцами здоровой руки воздух, будто пытаясь уцепиться за него, и вдруг, неожиданно для самого себя, ощутил боль.       В кожу впилась жесткая кора дерева.       Уши разрезал крик Юры. Кажется, смесь русского, матов, английского и просто междометий.       По ладони потекла кровь — кожа лопнула от трения. Но Алек держался за ветку, теперь уже вися ниже Плисецкого, который, пытаясь сам не упасть, хотел как-то сползти ниже, чтобы вытянуть Алека к себе. Фонарик вырубился — при десяти процентах телефон начинает экстренно экономить энергию. Они погрузились в темноту.       — Не надо, — нашел в себе силы сказать Алек, — вдруг та ветка, на которой ты сидишь, не выдержит двоих?       Юра застонал и кое-как сел обратно. От страха дрожали ладони — пальцы сводило судорогой. Плисецкий, стараясь не выть от ужаса, прижал ладони ко рту. Своими воплями он Лайтвуду точно не поможет. Сжимал в дрожащих пальцах телефон, впервые реально не зная, что ему делать.       Он в темноте видел, как пальцы Алека сжимаются на ветке. Вот же — только руку протяни, но все не так просто. Полетят вниз оба, потому что места для упора, чтобы потащить Алека вверх, катастрофически мало. Точнее — его нет совсем.       — Кажется, я могу немного держаться ногами, — хрипит Алек, — тут небольшие, но корни, торчат вроде бы.       Вес не только на руку, думает Юра, и смахивает капли пота со лба.       Только вот это осознание ни к чему хорошему тоже не приводит.       Нужно что-то делать.       Только вот что?       Время растянулось, превращаясь в противный кисель. Секунды можно было отсчитывать по стуку сердца, которое будто хотело выпрыгнуть из груди. Юра сглотнул, почему-то думая про Отабека.       Так и не сказал ему ничего, идиот. ***       — Алек, держись! — попытка протянуть руку в любом случае окажется ненужной, если за нее не хватаются в ответ. Это все долбанные мантры долбанного Отабека, который научил все-таки не делать лишних движений там, где они бесполезны. Жаль только, что осознание приходит слишком поздно, когда уже все произошло и дел наворочено столько, что и не разгребешь. — Твою мать!       Снизу раздался нервный смех Лайтвуда. Это не мантры — просто истерика, потому что смирение приводит к спокойствию, а у них уже и выбора то нет.       — Я держусь, не кричи.       — Вижу я, блядь.       На самом деле Лайтвуд реально держался, что доказывало прошедшее время. Телефон, бережно прижимаемый Юрой к губам, отсчитывал последние шесть процентов вот уже пару часов. Ночь кончалась, а они все еще не упали. И это давало хоть какую-то надежду на то, что они останутся живы.       Остается только сесть и выдохнуть. И не смотреть на пропасть.       Юра сидел на этой долбанной ветке, уже не смотрел вниз — там Алек вызывал лишь желание заплакать, а оглядывался вокруг — на джунгли, на ветви деревьев, что теперь были видны получше. За пару часов глаза хорошо привыкли к темноте.       Думал о том, что хотел найти себя, а в итоге он здесь, на этом дереве. Просто в одном каком-то маленьком шаге от смерти. Чего он ждал от этой поездки?       — Я сбежал, потому что не знал, как из-за своей глупости смотреть в глаза тренерам, — проговорил Плисецкий. Лайтвуд его точно слышит. Алек глянул вверх, Юра пожал плечами, словно взгляд почувствовал. — Я по тупости травму получил, потому что парень, который вынудил меня признаться в своей ориентации, решил все-таки жениться. Распсиховался и пустил всю свою карьеру под откос. Я реально блин не знал, как выдержу все эти сочувствующие и осуждающие взгляды. Сбежал, потому что трус.       И в итоге ни к чему не пришел.       Весь поиск себя окончился здесь, прямо на этом дереве, вросшем в скалу.       — Если выберемся, то что думаешь делать? — спросил Лайтвуд совершенно как-то спокойно. Просто устал психовать за те пару часов, что они находились здесь.       — Если бы был шанс все исправить?       — Мы можем умереть до рассвета.       Юра куснул край мобильника и чуть улыбнулся.       — Если выжил бы, то позвонил бы своему тренеру, ну, Якову, и Лилии конечно. Сказал бы, что я очень сильно их люблю, они мне родителей заменили.       — А еще?       — Приехал бы к ним. У них сегодня показательные. Блядь, — Юра рассмеялся, — я бы приехал туда и орал бы во все горло, поддерживая Котлету.       И смех был чистым, от всего сердца.       Да, думал Юра, громче всех орал бы с трибун, глядя на какую-нибудь точно мерзко-гейскую программу Кацуки и Виктора. На глаза наворачивались слезы.       Лайтвуд тоже улыбался.       — А что сделал бы потом?       Юра задумался, глядя на кроны деревьев. Воздух становился теплее.       — А потом бы надел коньки. Я бы вышел на лед, просто чтобы показать своим, что я не из-за страха тут жопой пригрелся на пляже. Что я, правда, не могу. Показал бы им нового себя, наверное.       Да, ведь именно об этом Отабек и говорил — храбрость признавать свои слабости перед теми людьми, которым это знать нужно. Нет трусости в том, чтобы сказать «Я больше этого не могу».       — А Отабек?       Плисецкий прикрыл глаза. Горячие руки, черные-черные глаза. Алтын в нем, наверное, разочаруется, если Юра сегодня умрет. Плисецкий пересел чуть поудобнее, и ветка надрывно скрипнула.       — Юр.       — Я бы не решился ему сказать. Я, знаешь, — он вздохнул, — уже как-то людям в чувствах признавался, и каждый раз это такой хуйней заканчивалось. Я не переживу, если он от меня отвернется.       Алек помолчал, потом сказал:       — Так ты знал, что они с Магнусом торгуют.       Юра кивнул.       — Знал. Они сами меня взяли на встречу, правда конкретно не говорили, что дело в наркоте. И, понимаешь, меня пугает, что я не вижу в этом ничего предрассудительного. Ты просто не видел этого Тома. Он, правда, какой-то дико нормальный мужик. Да и все его люди тоже.       — Думаешь, если не сдохну, то меня не грохнут?       Плисецкий фыркнул.       — На месте Магнуса я бы тебя грохнул. Просто за потраченные нервы.       Лайтвуд захохотал.       Юра думал: поиск себя был лишь поводом сбежать, ведь единственное, что поменялось — его собственное отношение ко многим вещам. Он научился смотреть шире, видеть глазами других, ставить себя на место других людей и понимать, что все они разные. Он избавился сразу от кучи поводов для бешенства. Кажется, он теперь даже понимал Жан-Жака. Тому ведь тоже было страшно. Он надежда своей страны, король фигурного катания, золотой ребенок родителей. Ну, как он мог сказать своим матери и отцу, что вместо внуков их ждет фееричное нихуя и патлатый Юрий Плисецкий? Да никак. И Юра бы деду не сказал.       Злости на Лероя больше и не было. Плисецкий прислушался к себе, поискал и не нашел. Пусть у них все хорошо с Изабеллой будет, она красотка. Детки, наверное, получатся ахуеть какие.       Плисецкий разулыбался, представив.       Телефон в ладони нагрелся.       Сидя на дереве, каким-то чудом вросшем в скалу, отсчитывая остаток собственной жизни вовсе не медалями, как думал раньше, а тем, с какой скоростью эта ветка перегнется, Юра уже на все смотрел иначе. Посчитал здоровые конечности, что есть на них двоих: три руки и три ноги.       Как долбанная Шива.       — Сколько рук у Шивы? — почему-то именно сейчас этот вопрос кажется важным.       Когда еще искать ответы на все то, чего не знаешь, если не перед возможной смертью?       Алек задирает голову, чуть расслабляя здоровую руку — держаться за скалу не особо удобно, сухожилия как канаты, натянуты до предела. Мышцы давно затекли, а пальцы будто стали стальными и негнущимися. Он смотрит вверх и видит лицо, освещенное чуть розоватым светом. Спокойное. «До пиздеца», как обязательно бы добавил сидящий сверху.       Юра разблокировал телефон и убедился — сети все так же нет. Но все равно открыл сторис в инстаграме, теперь уже что заряд беречь. На фронтальной камере был он сам: бледный, растрепанный, но дико спокойный. И глаза совершенно не злые.       Включил видео, улыбнулся мягко-мягко.       — Я сейчас нахожусь на скале и у меня… — помедлил, — вроде как есть большие шансы не спуститься. Не знаю, зачем это записываю. Виктор, прости за всех присланных жуков, с моей стороны это было подло. Кацуки, ты классный, сорян за подъебы. Мил, Гош, вы вроде как мои друзья, жалко, что мы общались мало. Джейс, нам тебя тут с Алеком не хватает, — засмеялся, — серьезно, чувак, ты мне прям нравишься. По-моему, ты был бы крутым братом. Ты и сейчас крутой брат для Алека и для Изабель. И для меня. Магнус… блядь, прости. Мы проебались и очень сильно. — Пожевал губу, спрятал глаза от камеры, прошептал «блядь», и продолжил, — Бек, извини, мы поговорить не успели. Ты… Жесть, — ладонь нервно вцепилась в дерево, макушка стукнулась о скалу, смотреть в камеру не было сил, — ты реально лучшее, что со мной случалось. Нельзя таким быть, кому-то с тобой очень сильно повезет. Жаль, что не мне. Посмотри без меня Семь лет в Тибете.       Кто бы знал, что вечно недовольная складка на лбу разгладится именно здесь, когда они будут висеть над пропастью и неизбежно ждать смерти. А ждать ли? Александр переводит взгляд от лица друга вниз, в черноту ущелья. Потом на скалы. А потом смотрит в небо.       — Рассвет, — улыбается он, глядя на розовое марево над горными пиками.       Плисецкий сверху хохочет.       Видео отправляется в сторис, но так и замирает на «публикуется». Телефон вырубается окончательно. Юра стукается несильно макушкой о скалу. Вот и все. Смотрит на розовое марево и влюбляется в небо.       Лицо озаряет счастливая улыбка.       — Романтика.       Поиск себя. Ну, как, нашли?       Лайтвуд смеется и понимает, что держится уже из последних сил. Просто рука онемела, кровь запеклась на коже. Пальцы потеряли чувствительность.       Больно уже не было.       А потом раздался звук вертолета.       Плисецкий вскинул голову вверх, не веря своим ушам. Вертолет завис где-то высоко над ними. Он зажмурился и, наконец, разрыдался от усталости.       Их все-таки искали.       И, главное, нашли.       Розовое марево грело лицо первыми лучами восходящего солнца.       Ночь наконец-то закончилась. ***       — Срочно в реанимацию!       — Послушайте, мы готовы оплатить клинику в Европе! — Магнус перехватил врача, силой заставляя развернуться и посмотреть на себя.       Плисецкий дернулся к Бейну, но останавливать того сейчас было просто бесполезно.       На его лице читалась такая паника, которую уже не остановить. Ураган из эмоций. Магнуса давно снесло штормом, последние мозги точно. В тот самый момент, когда Алека увезли вдоль белого коридора на каталке.       — Молодой человек, — пожилой врач крепко взялся за запястья, убирая руки Магнуса со своих плеч, — вы немного опоздали с перелетом в другую клинику. Операция будет проведена здесь и сейчас, это мой долг, как врача. Если вы не хотите пагубных последствий, то доверьтесь нам, мы знаем свое дело.       Сопротивляться у Магнуса сил нет.       Он открывает рот, чтобы что-то сказать, закрывает, не найдя слов, смотрит в след быстро уходящему врачу, проводит дрожащими руками по лицу.       И Юра не находит слов, чтобы ему помочь.       Изабель с Джейсом жмутся к друг другу, сидя в коридоре. Эрондейл дергает ногой, а у Иззи красные глаза.       Плисецкий смотрит на них и не может найти слов, чтобы всех успокоить.       Он мог бы сказать: «Главное, что Алек жив». Но он уже так говорил, и Бейн на него просто наорал.       Юра шикает и отходит в сторону. ***       Магнус курил на заднем дворике больницы. Вокруг валялись мешки, набитые мусором под завязку. Это была, кажется, пятая по счету сигарета.       — Скоро из ушей покапает, — раздался позади голос Алтына, а затем на плечо опустилась горячая рука, сжимая и давая немного поддержки. — Магнус, прекращай.       Отабек отобрал сигарету и вдруг затянулся сам, прикрывая глаза.       — Серьезно? — Магнус посмотрел на друга.       Отабек ничего не ответил, просто смотря вперед. Магнус вдруг понял, что тот был слишком бледным.       — Испугался, да? — тихо спросил он у Алтына.       Тот кивнул, щелчком отправляя бычок на грязный асфальт.       Воцарилась тишина.       — Ты привезешь деньги? — спросил Магнус.       Когда Алека только увезли на операцию, Магнус сразу же хотел оплатить все расходы, но доктора обещали выписать квитанции только после окончания всех процедур. Четкая сумма станет известна позже, и потому можно было сильно не торопиться. Магнуса подпустили только к стеклу, огораживающим палату реанимации, где после операции находился Алек. То, что он там увидел, прибавило седых волос.       Магнус понятия не имел, как будет смотреть Алеку в глаза, когда он очнется. Как он вообще должен рассказать Джейсу и Изабель о подобном. Оба ждали в коридоре, зная только, что Алек жив и пока под наркозом. Магнус уже увидел, какова ситуация на самом деле и не был уверен в том, что Алек, когда очнется, захочет жить.       Он успел даже сорваться на Плисецком, который, кстати, был напуган не меньше. Теперь за это было мучительно стыдно, потому что Юрка вообще не виноват. Мало того, что сам травмирован, так еще и за Алека переживает.       — Он не будет злиться, — тихо сказал Отабек, и тут же пояснил, видя удивленное лицо Магнуса: — ты же о Юре думал?       Магнус хмыкнул. Алтын, как и часто это бывало, будто прочитал его мысли.       — Вы поговорили? — спросил он.       Нужно было спросить хотя бы что-то. Лишь бы стереть на какое-то время из памяти то, что он увидел. Магнусу хотелось выжечь свои глаза и зашить заодно рот, чтобы избавить себя от беседы с Джейсом и Изабель.       Как найти сил поговорить с Алеком, он вообще не представлял.       — Нет, — Отабек ответил на его вопрос, заставляя выплыть из собственных мрачных мыслей.       — Поговорите, — Магнус пошарил по карманам и достал изрядно измятую и полупустую пачку, — обязательно. Ладно?       Отабек кивнул.       — Я съезжу за деньгами, вещами Алека и твоим лэптопом. Наверняка ведь будешь решать вопрос о переводе Лайтвуда в Европу. Потом найду Юрку.       Магнус нашел в себе силы улыбнуться. Из уст Отабека имя Плисецкого звучало как ласковое мурчание. Алтын странно прокатывал на языке букву «р», и простое «Юра» становилось «Юррркой», будто он кота большого подзывал, чтобы почесать за ушами.       Магнусу хотелось, чтобы у этих двоих что-то получилось.       Дружба, семья, что угодно.       Что угодно теплое, уютное.       Не такое, как у него и Алека. Они оба проебали свой шанс, не сумев вовремя просто поговорить. Сейчас поезд ушел, оставалось только разобраться с мусором, оставшимся на перроне после.       — А я тебя везде ищу, — голос Тома заставил и Магнуса, и Отабека вздрогнуть. Трюмпер умел появляться совершенно неожиданно. — Есть минутка?       То, что следом показались Стайлз, Дерек и Билл, уже было неудивительно.       Магнус кивнул. Для Тома у него будет сколько угодно минуток, ведь от его решения зависит, выйдет ли Алек из больницы вообще.       — Я поехал, — Отабек кивнул Магнусу.       — Подкинуть? — Стайлз одернул футболку, пестревшую яркими комиксными принтами, — мы с Дереком собирались как раз в ту часть города.       Отабек согласился. Его байк все равно был около кондоминиума, потому что в больницу все сорвались на машине Магнуса, едва успев накинуть на домашние шмотки что-то поверх. Джейс вообще босиком выбежал.       — Найду котика, — бросил Билл и вышел и заднего дворика, махнув рукой на прощанье.       Магнус и Том остались наедине.       Том пинком придвинул к себе какой-то ящик и уселся на него, смотря на Магнуса снизу вверх. Стало даже неловко, Магнус переступил с ноги на ногу, а потом, плюнув на все, опустился задницей, обтянутой джинсами от Гуччи, на асфальт. Зажав губами сигарету, которую так и не прикурил, Магнус полез за зажигалкой, но Том первым поднес ближе свою, давая прикурить.       — Спасибо, — выдохнул Магнус вместе с дымом от первой затяжки.       — Какие мысли? — Том не стал ходить вокруг до около.       — Ты в курсе всего? — уточнил Магнус.       Том усмехнулся и он понял, что да, конечно, как можно было подумать иначе?       — На самом деле, — Том заговорил снова, — мне хватило бы и знаний о том, что Алек сходил на сторону и полез к Рикардо в структуру.       — Рикардо? — Магнус приподнял брови.       — Рикардо, — Том хмыкнул, — имечко, как из сериальчика, да? Надо чтобы кто-то впал в кому и родил ему троих детей.       Магнус усмехнулся, ожидая, что Том скажет еще.       — Этого типа я знаю давно. Не сказать, что криминальный авторитет, иначе Алек уже давно схватил бы пулю в лоб. Скорее я бы назвал Рикардо идиотом, потому что поручить перевозку наркоты калеке, который ведет блог — верх идиотизма.       — Следишь за блогом Алека? — Магнус смотрел на вязь полинезийского орнамента на ногах Тома, виднеющуюся сквозь дырки на светлых джинсах.       — Я знаю все, что связано с моими людьми. Я знаю, как аккуратно ты светишься на камере, насколько фильтрует свой базар Отабек как часто Джейс говорит «йо» вместо «привет». Именно поэтому я могу быть впереди Рикардо, а не наоборот, — Том стряхнул с сигареты пепел, — и потому спрошу еще раз, есть ли у тебя какие-то варианты решения проблемы?       — Я могу что-то предлагать? — Магнус прямо посмотрел Тому в глаза.       — Да, — тот явно был честен, — я ценю тебя, как своего человека. То, что твой мальчик наделал глупостей, конечно, хреново, но Стайлз и Билл были весьма убедительны в том, что касается вас обоих. Да и, к тому же, Юра нравится Биллу, а он, вроде как, сдружился с Алеком.       — Как все, оказывается, связано, — Магнус провел рукой по волосам. Обычно уложенные пряди торчали в разные стороны.       — В этом блядском мире все взаимосвязано, — Том усмехнулся, — так и?       — Алек не сможет понести ответственность за то, что сделал, — Магнус вновь вспомнил увиденное и сглотнул. Его затошнило. — Не сейчас.       — Надо полагать, операция прошла не настолько успешно, как планировалось? — Том внимательно смотрел на Магнуса.       Того хватило только на кивок.       — Вообще, я хотел предложить отправить его в колонию. Это удачный способ спрятаться от людей Рикардо, которые уже рыскают по Паттайе. Инди и Ива присматривают за парочкой из них, но сам понимаешь, отследить все невозможно.       Магнус сглотнул.       — Алеку нельзя в колонию, — хрипло прошептал он, — не сейчас. Он не сможет там.       — Ладно, — Том побарабанил пальцами по коленке, — если инсценировать смерть?       — Блог, — Магнус поморщился, — слишком много шумихи, да и Джейсу с Изабель это не объяснить. А заставлять их верить в то, что Алек умер… нет, — он мотнул головой, — ни за что.       — Да, их вмешивать нельзя, — Том согласился, — хватит и того, что они в курсе про тебя и Алтына. Кстати, у них хватит мозгов молчать?       — Думаю да, — Магнус гипнотизировал взглядом тлеющую сигарету, — на лечение Алека нужны бешеные бабки, особенно с учетом результата операции. Они этого не потянут. Проще говоря, такие расходы по карману только мне, и поэтому у меня найдутся методы воздействия на обоих.       — Жестко, — Том усмехнулся. Впрочем, выражение его лица нельзя было назвать осуждающим. — Тогда остается только один вариант.       Магнус прикрыл глаза и кивнул.       — И ты с самого начала его и рассматривал, да? — Том был, как и всегда, проницателен.       — Я, блядь, люблю его, — Магнус потер ладонью лоб, будто пытаясь выгнать из головы эти мысли, — я себя ненавижу за это, но и сделать с этим ничего не могу. Только нам нужно придумать правдоподобную легенду.       — Поговорю с ребятами, — Том задумчиво смотрел на Бейна, — вместе решим.       — Вы четверо как-то нереально близки, — Магнус впервые заговорил с Томом на тему него, Билла, Стайлза и Дерека. — Будто семья.       — Мы больше, чем семья, — вдруг совершенно по-доброму улыбнулся Том. — Как ты и Отабек, например.       Магнус понимающе кивнул. Он не знал, какие тайны скрывали эти четверо, но видел одно: они понимали друг друга с полувзгляда.       Дополняли друг друга, будто были одной командой.       Странное ощущение чего-то, что скрыто за ними, преследовало Магнуса постоянно. Он не мог отделаться от этого чувства.       — Спрошу последний раз, — Том поднялся на ноги, Магнус встал тоже, — ты точно хочешь перекрутить все так, чтобы взять на себя ответственность за Алека? Если тебе придется сесть в тюрьму? Хотя бы ради того, чтобы спрятаться.       Магнус, будто ныряя в ледяную воду, кивнул.       — Мы найдем ему лучшего врача на период реабилитации. Это будет не быстро, и потому мы успеем как-то разрешить ситуацию. Мы расстались, и вопросов о том, почему я уехал, не возникнет. Нужно будет позаботиться об оплате счетов.       — Думаю, это можно поручить Алтыну. Или тому же Стайлзу, он хорошо управляется с подобными вопросами, — Том кивнул, будто принимая решение Магнуса. — Ладно, будем разбираться. Может, все обойдется, и я прижму Рикардо раньше, чем придется прятать тебя.       Магнус кивнул. Хорошо бы.       — Если мне придется скрываться или вообще сесть, что будет с Алтыном? Ты найдешь ему другого дилера?       Том Трюмпер посмотрел почти удивленно и как-то немного обиженно.       — Брат, — это из его уст получилось почти тепло, — я же не просто так набираю пары работников, не потому что кто-то «свободен», а кому-то нужна работа, в парах работают только близкие люди. Найду для Алтына другую работу, он человек, которого я терять не хочу, хотя для моих людей выйти из бизнеса куда проще, потому что я в своих людях уверен и мне нет необходимости закапывать их в землю, если они решат сменить вид деятельности.       Бейна ответ полностью устроил, поэтому он проговорил:       — Зато мы теперь знаем, кто пихает паленую дурь. Да и у нас с Алтыном еще свой бизнес, — Магнус попробовал улыбнуться.       — Это да, — рассеянно протянул Том, будто уже находясь в своих мыслях. — Кстати, ты же хорошо водишь? — вдруг сменил тему он.       — Да, — опешил Магнус, — а что?       — Так, — Том дернул плечом, — просто к слову пришлось. Надеюсь, литературу ты тоже любишь.       Магнус вытаращил глаза, и хотел уже спросить, как у Тома мысль перескочила с тюрьмы к тачкам, а потом к книгам, как дверь черного выхода распахнулась и на задний дворик вышли Билл и Юра.       — Мой котик улетает, — тоскливо протянул Билл, подходя к Тому и опираясь на его грудь спиной. Трюмпер сразу же обнял его одной рукой, перекидывая ее через плечи Билла. — Я купил ему билет в штаты. Подарок от нас с тобой, — он повернул голову и глянул на Тома.       Тот только плечами пожал. Мол, подарок так подарок.       — Внезапно, — Магнус был ошарашен, переводя взгляд на Плисецкого, который явно был издерган, весь на нервах, но не подавал виду. — Что там?       Юра перекатился с носка на пятку и назад. Его выдавало нетерпение, но привычной хмурости не было. Он лишь недоуменно как-то быстро огляделся, словно кого-то выглядывал. Магнус, в общем-то, сразу понял кого.       — Дела, — отозвался Юра. — Извини, что брошу вас так, но у меня есть пара незавершенных дел. Мне кажется, что если не сейчас, то потом я просто не успею этого сделать.       Бейн понимал.       — Прости, — Магнус подошел ближе, смотря в лицо Юры. Светлые волосы были в беспорядке, щека заклеена пластырем. Еще легко отделался. — Серьезно, я просто перепсиховал.       — Ладно уж, — Юра шмыгнул носом, — проехали.       Магнус потрепал его по голове, улыбнувшись на недовольное шипение.       — Вы не пересеклись?       Плисецкий сразу понял, о ком речь.       — Нет, он где-то тут? — зеленые глаза просияли надеждой.       — Он поехал за деньгами в кондоминиум. Думаю, вы успеете пересечься, ты ведь все равно вещи собирать будешь.       — Спасибо, — Юра как-то облегченно выдохнул и улыбнулся, глядя на Магнуса. — Как он?       И явно спросил не об Алтыне.       — Пока никак, наркоз же. А потом… — Бейн закусил губу, — не знаю, что будет. Я пока не могу об этом говорить.       Юра просто кивнул, принимая слова Магнуса. Для него было важным то, что Алек хотя бы жив. С остальным они разберутся.       Наверное.       — Я тебя докину, не против? — Том вдруг обратился к Юре. — Мы с Биллом пока все равно не заняты.       — Что за жест доброй воли? — вскинул брови Юра. И пояснил, — я не только про это предложение, а про все в целом. Для бандита ты как-то слишком хорошо себя ведешь. Но я не против, не подумай.       Билл взглянул так, словно Плисецкий был его ребенком, сказавшим какую-то милую вещь.       Трюмпер хмыкнул, переглянулся с Каулитцем.       — Ты недооцениваешь мою веру в любовь, — ответил он наконец.       — Чего? — опешил Юра, почему-то начиная краснеть.       — Пошли уже, — Билл первым направился прочь с заднего дворика.       Том пошел следом, а Магнус и Юра задержались.       — Что с Алеком? — снова спросил Юра.       Ему было очень важно это знать.       Магнус прикрыл глаза. Он устал от унылого вида загаженного дворика больницы, от той кучи откровений, что обрушилась на него здесь, и от груза ответственности, которая камнем легла на его плечи.       Но отказать Юре он не мог. Наклонившись к его уху, он тихо сказал всего одну фразу об итоге операции.       Будто слова, сказанные вслух, могли сделать все еще хуже.       Юра вздрогнул, но промолчал.       — Ясно, — выдавил он.       — Пошли отсюда, — Магнус открыл дверь, пропуская вперед Юру, — провожу до машины.       Джейса и Изабель они встретили в коридоре больницы.       — Как ты можешь уехать сейчас? — Джейс был бледным. У него под глазами залегли синяки. Он размахивал руками и, казалось, едва не кидался на Юру. — Алек даже от наркоза не отошел.       — Юра, — Изабель пыталась не плакать снова. Ее нервная система требовала перезагрузки. — Останься.       — Чем он тут поможет? — Магнус поморщился, — сядет к вам рыдать третьим?       Джейс поджал губы, презрительно посмотрев на Магнуса.       — Он прав, — Юра решил не отмалчиваться, — я ничего не могу сделать. Если бы Алек быстрее проснулся от моего присутствия, я бы под его койкой сидел, честно. Но сейчас есть кое-что очень для меня важное, что я просто обязан сделать.       — Но ты ведь вернешься? — Джейс вдруг как-то успокоился, будто у него в один момент закончились все эмоции.       Юра кивнул, обнимая Изабель, которая первой подошла попрощаться. Затем хлопнул по плечу Джейса. Пару раз обернулся на них, одиноко стоящих в холле больницы, цепляющихся друг за друга и пытающихся спрятать ото всех страх за Алека.       — Вернешься? — переспросил Магнус, явно не веря ему до конца.       — Если будет, куда, — честно ответил Юра.       Магнус кивнул.       — Все будет нормально, — сказал Юра. — Мы на связи, не потеряемся в любом случае. Просто сейчас я должен быть не здесь.       А потом быстрым шагом направился к машине, около которой стояли Том и Билл, ожидая его. ***       У него было не так много времени. Забежать в кондоминиум, схватить свой рюкзак, проверить документы на наличие, умыться и переодеться, потому что порванная и грязная одежда могла вызвать кучу вопросов при досмотре.       И понять, что Отабека там нет. В комнате Магнуса был беспорядок — Отабек был здесь, забирал деньги. Но, видимо, не судьба. Юра привык к тому, чтобы слать судьбу нахуй, еще с фигурного привык, потому что всегда делал больше. Быстрее, выше и сильнее, чем мог сам. Плевал на судьбу, шел дальше, несмотря ни на что. И потом она решила ему напомнить, что не все в жизни можно сделать лишь на долбанном упрямстве.       Потому-то он и оказался здесь.       Плисецкий схватил телефон, хотел уже набрать Отабека, но бесполезная техника все еще была разряжена, а времени подрубаться к электричеству просто не было.       Юра поправил лямки рюкзака и оглядел гостиную.       Тут они пару дней назад смотрели первый этап Гран-при в США, показательные которого состоятся этим вечером.       Тут его обнимал Отабек, когда они всей своей теплой дружной кучей валялись на полу в горе вредной еды и обсирали костюм Жан-Жака Леруа. Юра расплылся в самой своей счастливой улыбке, пытаясь запечатлеть эту комнату в памяти. Потом развернулся и закрыл за собой дверь, выходя.       Уже сидя в самолете Юра ругал себя за то, что ему не пришло в голову купить пауэр-бэнк. Телефон так и был разряжен, зарядить его прямо сейчас было негде, а в Америке его даже встретить было некому.       Убирая ненужный мобильник в рюкзак, пальцами натолкнулся на теплый металл в кармашке — цепочка с кулоном. Точно, забыл ведь про нее. Юра смотрел на орла с мотоциклом в темном серебре и улыбался. Надел на шею. Откинулся на спинку кресла. В иллюминаторе плыли облака, а сердце ухало о ребра.       Пусть с Алеком все обойдется, думал Юра.       Надеюсь, Отабек поймет, зачем я уехал, мысленно взмолился он.       Пальцы теребили кулон.       Самолет нес его в США. ***       Перелет, аэропорт, такси — словно всю жизнь поставили на пленку, на быструю перемотку, где Юра только и может, что бежать. А вдоль дороги в сторону Ледового стадиона на каждом здании плакаты Гран-при. И лица, лица, лица. Американские фигуристы, русская сборная, Кацуки Юри, Жан-Жак Лерой, конечно же.       Плисецкий заворожено смотрит на такие знакомые лица, которые, казалось бы, день назад были словно вычеркнутым прошлым. И думал: от прошлого не откажешься.       И понял, как по ним скучал.       Около стадиона уже не было толпы — показательные давно начались, там у них целый концерт намечался. Плисецкий выскочил из такси, всунув деньги водителю, и на дрожащих от нетерпения ногах вбежал вверх по лестнице. Хотел просто купить билет на входе, потому что не знал, как его должны пропустить за кулисы вообще, да и просто в здание, но охранники на входе его узнали. Оторопели и лишь пропустили, поторапливая. Все началось уже ведь, вы опаздываете. И повесили пропуск стаффа на шею.       — Сам Юрий Плисецкий, — уважительно долетело вслед.       В ушах колотился пульс, Юра не верил, что снова бежит по этим коридорам, что он просто здесь, до слуха долетали крики с арены и громкая музыка, вокруг сновали люди с бейджами. Кто-то узнал его, когда он пронесся мимо.       — Плисецкий? — доносилось в спину, а он бежал, оглядываясь, потому что ему нужен был другой человек.       Я снова тут, думал Юра.       Я здесь.       Возвращаюсь в прошлое или просто заканчиваю то, что должен был?       Сухая, стройная, как палка, фигура была впереди.       И на глаза Плисецкого навернулись слезы. Фигура хотела скрыться за занавесом, уйти из узкого коридора. Нет, думал Юра, не уходи от меня. Не готов вас больше терять. Никого из вас.       — Лилия! — заорал он во все горло.       Женщина вздрогнула.       И обернулась.       Плисецкий замер, не зная, чего ожидать, когда она посмотрела прямо на него: растрепанного, запыхавшегося от быстрого бега, с рюкзаком в руках. Выцветшие на солнце волосы стали почти белоснежными, смуглая от загара кожа делала глаза еще более зелеными, чем всегда. А на лице — совершенно детский испуг. Барановская сделала шаг. Еще один. А потом бросилась к нему, сгребая в объятия. Рюкзак повалился на пол, а Юра прижался крепко-крепко, словно не отпустит больше никогда.       — Юра, — ошарашено выдохнула тренер, прикрыв глаза. Юра чувствовал, как его целуют в макушку. Лилия, та самая, холодная и величественная, сейчас обнимала его, словно собственного ребенка, гладила по волосам, словно боялась, что он исчезнет, — сумасшедший, как ты мог пропасть после того, как выложил видео со скалы!       Видео! Плисецкий ошарашено отстранился. Оно все-таки улетело в сторис?       Ладонь Барановской легла на его оцарапанную щеку — пластырь слетел где-то в объятиях.       — Я в порядке, все хорошо, просто не было связи.       — Нужно найти Якова.       — Нет, подождите, — остановил ее Юра. — У меня есть просьба! Вы точно можете помочь, мне нужно на лед.       Барановская опешила. Тонкие безэмоциональные губы сжались в полоску.       — О чем ты, Юрий? Тебе нужно обследование.       Плисецкий схватился за рукав ее пальто.       — Нет, все в порядке. Позже. Все, что угодно. Но сейчас мне надо на лед. Пожалуйста.       Лилия смотрела на него строгими глазами. На такого неузнаваемого Юрия Плисецкого. Все тот же совершенный ребенок: с дикими глазами, но в которых сейчас не было прежней злости, лишь огонь. Решимость — она всегда плескалась в этих глазах. Наверное, из-за нее Лилия смогла так привязаться к этому мальчишке.       И она кивнула.       — Осталось одно показательное от золотого призера. Успеешь?       — Мне нужны коньки, переодеться и чтобы вы передали, какую музыку необходимо включить.       За спиной шептались люди, указывали пальцами, потому что узнали, но Плисецкому было все равно.       Лилия вдруг улыбнулась.       — Хорошо, Юрий.       Плисецкий не сдержал счастливой улыбки и вновь быстро обнял, вводя женщину в ступор неожиданными проявлениями чувств.       — Спасибо вам за все.       Он знал, зачем делает все это. Он должен был, наконец, показать, кем стал. Вот он — как на ладони. Юрий Плисецкий, легенда фигурного катания, золотые коньки молодежного спорта и Ледяной Тигр России. Не могу, как раньше. Не быстрее, не выше и не сильнее.       Такой, каким стал.       В раздевалке натянул на ноги узкие белые джинсы, купленные в Тае. На смуглых коленках красовались дырки — Джейс был от штанов в восторге. Простую белую футболку. И черный блестящий мундир, подаренный Биллом. Поправил волосы, тронул на шее кулон, посмотрел в зеркало. А потом затянул прокатные коньки своего размера на ногах.       Совершенно не так сидят на ноге, как родные, но и он сейчас не соревнуется.       Больше не с кем. У него здесь нет соперников или врагов. На самом деле враг у него всегда был один: он сам.       И боролся он тоже с собой, пытаясь сделать лучше, чем днем ранее. Лучше, чем час назад. Лучше, чем через минуту. А с собой воевать Юра больше смысла не видел. Перемирие было положено. И он в отражении улыбался.       А потом вышел на арену в сопровождении Лилии Барановской. Толпа зрителей размахивала канадскими флагами, поддерживая золотого медалиста первого этапа Гран-при на его показательном. Фигурист на льду замер, зал взорвался аплодисментами, а Юра вновь окунался с головой во все это. Пестрая реклама спонсоров по бортам катка, голоса дикторов, объявляющих фигуристов, крики фанатов. Тренеры, лица, лица, лица. И лед.       Жан-Жак махал рукой фанатам, посылал воздушные поцелуи с букетами в руках, выходя с катка, а потом заметил Плисецкого. И замер.       И Юра так порадовался этой растерянности в глазах.       Хекнул. Хлопнул Лероя ладонью по плечу. Сказал:       — Соскучился что ли? — и больше без зла и сарказма.       — Юра… — ошарашено вымолвил Джей-Джей.       — Это Плисецкий?! — заорал кто-то еще.       А потом диктор, явно до этого прижатый Барановской, озвучил, что сегодня всех ждет сюрприз и еще одно показательное выступление. И громко назвал имя:       — Встречайте! Юрий Плисецкий!       И Плисецкий поехал на лед. Толпа взорвалась криком: неверие, радость — в нем все слилось в одно. Юра махнул рукой, увидев на трибунах Ангелов, которые его совершенно не ждали. Замер.       И началась его песня.       Плисецкий не мог сдержать улыбки, она больше не сходила с лица.       Я легион, думает Юра, я легион.       И рассекает коньками лед.       Только сейчас он понял, о чем говорил Отабек все это время, понял, зачем сбегал. Он так боялся показать себя слабым, продемонстрировать нового себя, что попытался изменить всю жизнь до неузнаваемости, чтобы некому было упрекнуть его в слабости или проигрыше. Но смысл? Он — это он. Как бы ни менялись его навыки, он был и остается Юрием Плисецким, а на конце спортивной карьеры не оканчивается его жизнь.       Юра выполняет элементы программы, которую должен был катать на Гран-при, соревнуясь со всеми этими людьми, меняет их прямо на ходу, просто потому, что музыка совершенно другая. Не выбранная тренерами, а любимая, которая так много значит.       Заходит на прыжок, не докручивает, потому что травма не позволяет. Прыгает не четверной, а одинарный. Смеется. Потому что это как с баланс-бордом. Юра помнит: доска кренится в одну сторону, а он падает и хохочет, потому что летит прямо в руки Отабека, который не дает ему травмироваться.       Делает разворот, разгоняется, прыгает снова и оглушительно падает на лед. Толпа кричит.       Надо же, не проваливаюсь под воду, думает Юра, и вспоминает серфинг. Когда вода везде: в носу, в ушах, он от нее весь вечер потом, как кот, отплевывался, потому что Джейс зараза так и норовил его под водой притопить.       Поднимается на ноги и продолжает откатывать программу.       Просто потому, что вся жизнь в этом: ты упал, так вставай. Пока ты жив, ты можешь идти вперед.       Ничего не заканчивается, пока ты не захочешь этого сам.       Улыбается. И видит, как на трибунах поднимаются российские флаги. Родной триколор. И Юра снова прыгает двойной вместо четверного. А толпа, поддерживая, скандирует его имя так, словно он установил новый рекорд.       Все дело в отношении. Ты можешь кататься на льду с травмой, можешь забираться ночью на вулкан, можешь прыгать из самолета с парашютом — просто радуйся любому моменту, что происходят в жизни. Плисецкий задыхался от восторга, понимая, что впервые катается просто в удовольствие. Перед всей этой публикой делает то, что хочет и может, не прыгает выше головы. И ловит от этого нереальный кайф. Как тогда, в Таиланде, запуская Кхой лой в небо.       А желание то сбылось.       Я легион, подпевает Плисецкий, я легион.       Камни на мундире сверкают в лучах софитов, словно он настоящий божественный воин. Нет, солдат.       А потом музыка заканчивается, и на лед летят букеты. Не от фанатов — те свои давно раздали за время показательных, никто ведь о нем не знал. Букеты бросают сами фигуристы.       — Плисецкий! Юрка! — орут во все горло у бортов Гоша и Мила.       — Юрио! — орет Виктор рядом с ними, а у выхода с катка стоит Яков.       Плисецкий не может отдышаться, понимает, что ногу от напряжения тянет болью, а на глаза слезы счастья наворачиваются. Потому что толпа не смолкает, а аплодисменты глушат даже голос диктора. Срывается с места и в пару секунд оказывается у выхода, бросаясь на Якова.       Как на деда, понимает он.       — Плисецкий, — выдыхает тренер, сгребая его в крепкие объятия.       А Юра просто не знает, что говорить.       — Я живой, а то там Лилия подумала, — сдавленно тараторит он, потому что Фельцман явно намеревался ему ребра сломать.       — Балбес, потому что думать надо, что выкладываешь в сеть. Как был без мозгов, так и остался, — ворчит Яков строго, но все равно отпускает лишь спустя время.       Юра отстраняется, а вокруг них уже целая толпа: фигуристы, другие тренеры, журналисты. Его едва не сносит с ног толпа русской сборной в Гошином и Милкином лице.       — Мы знали, что ты вернешься! Как там на горе? Ты реально едва в джунглях не свалился? Зараза, у тебя теперь загар круче, чем у меня! — и все в два голоса, тараторя вперемешку.       Юра отмахивается от них, как от надоедливых мух. А потом позволяет обоим себя обнять. Мила трепет его по волосам, улыбается тепло-тепло, а потом говорит с присущим сарказмом:       — Мы все видели, как ты сказал в инстаграме, что нас любишь.       О, ну нет! Плисецкий едва уходит из-под ее цепких лап и насмешливого взгляда, все вокруг смеются, а Юра показывает язык и ворчит:       — Я был при смерти, это испуганный бред! Можешь забыть все, что я сказал!       — Нет уж, я это скрином себе записала, — хохочет Мила.       А потом подходит Виктор и Юри, Изабелла и Лерой, Пчихит. И все поздравляют его с возвращением, и никто, ни один из них не смотрит осуждающе.       Плисецкий видит ступор в глазах Лероя, видит, как тот не знает, что говорить и делать. Поэтому просто приободряющее улыбается, стоя обнимаемый между Никифоровым и Кацуки.       Да нет на него никакой злости, понимает Плисецкий.       Подмигивает Изабелле и ничего не говорит.       Он не держит на них зла, потому что люди прекрасны в своем неповторимом мышлении. Каждый волен делать свой выбор сам. Плисецкий свой сделал. Он здесь, потому что должен был вернуться и показать, кем он стал. У него все еще не было понимания, чем заниматься дальше. Просто он сумел понять, что жизнь не оканчивается бортами катка с пестрой рекламой спонсоров. Это не весь мир. Весь мир ждет его для того, чтобы он сделал свой выбор.       А пока выбор не сделан, Юра может все. И весь мир принадлежит ему. Главное получать удовольствие от каждой минуты.       — Нам нужно будет собрать пресс-конференцию, — говорит Яков таким голосом, словно Плисецкий может отказаться.       Юра непонимающе смотрит на тренера и кивает.       — Конечно, я хочу всем сказать, что в моем побеге только моя вина. Я привез все медицинские заключения, кстати, и мне вышлют потом электронную карту из Тая, я друзей попрошу.       Лилия смотрит и в непробиваемом взгляде читается приятное удивление.       — Я не хотел вас подставлять, — добавляет Юра. — Когда?       — Можем завтра, — прикидывает Яков. — Сегодня банкет.       — Разве он не был вчера? — не понимает Юра, он же обычно до показательных.       — Перенесли, — встревает Виктор. — Словно только тебя и ждали, Юрио.       Снова это дурацкое прозвище, лет-то сколько прошло! Плисецкий шипит и говорит, что берет свои слова с извинениями обратно. И намеревается показать ему все-все мерзотные видео с жуками, которые наснимал в Таиланде. Виктор хохочет. И совершенно не обижается — только прижимает Плисецкого к себе и игнорирует любые попытки вырваться.       А потом был длинный вечер объяснений с каждым, рассказов приключений в Таиланде, о знакомстве с ребятами из UBB. И заряженный, наконец, телефон, на котором были сотни сообщений от всех этих людей, которые увидели видео его прощания со скалы и пытались узнать, в порядке ли Юра. В инстаграм было проще не лезть — Ангелы обрывали его директ из-за видео, а в отмеченных были тысячи фотографий его самого с показательного выступления. Худого, смуглого, в сверкающем мундире. И с улыбкой на лице.       Во время банкета пришло сообщение от Алека:       «На счет Шивы не знаю, но у нас с тобой на двоих теперь три руки».       Ночью Плисецкий плакал.       На конференции задавали много вопросов из того числа, на которые отвечать не хотелось, но было необходимо. Просто потому, что это часть его жизни — быть на виду, отвечать за свои поступки и смотреть в камеру. Он смотрел на оператора и вспоминал улыбку Изабель, которая так любила ловить его в кадр. И отвечать на вопросы сразу стало легче.       Прямая трансляция велась по спортивным каналам почти во всех странах мира.       И причиной отсутствия злости и матов в ответах было совершенно не это.       Плисецкий крутил в пальцах кулон на шее и продолжал спокойно отвечать на вопросы.       Лерой его выловил уже после пресс-конференции, под самый вечер, спросив у Фельцмана разрешения отойти с Юрой на пару минут. Яков хмурился и явно был против, но Плисецкий заверил его, что все в порядке. Фельцману ведь растрепали, что стало причиной отсутствия у Юры концентрации на тренировке и падения с травмой. Жан-Жак извинялся, признавая, что поступил как мудак, а Юра лишь сказал, что прощает и зла больше не держит.       Лерой, кажется, не поверил.       Яков окликнул парней, говоря, что пора убираться из здания спорт.федерации, где проходила конференция, потому что они закрываются, а потрепаться можно и в гостинице.       Плисецкий не стал спорить, а потом сказал Лерою:       — Любовь — дурацкая штука, мы считаем ее глупостью, а всякие брутальные дядьки говорят, что это самое важное в жизни, — на непонимающий взгляд канадца улыбнулся, хлопнул по-дружески по плечу и добавил: — такая дурацкая болезнь, которой заражаешься из-за одного человека, а вылечиваешься другим.       Жан-Жак, кажется, понял.       — А говорил, что вы просто друзья.       И говорю, думает Юра.       Улыбается.       — Лучшие.       А когда они с Яковом выходят на улицу, у ворот стоит мотоцикл. И Юра забывает, как дышать. Водитель стоит спиной. На кожаной куртке — логотип Харлей Девидсон. Плисецкий прирастает к месту, и двигаться не может. Потому что… Ну, не может же быть?       — Юра! — окликает Фельцман.       И водитель оборачивается на голос.       Плисецкий смотрит в черные-черные глаза. И понимает, что все. Он может бежать куда угодно, когда угодно, но ему теперь всегда есть, куда возвращаться. И он сейчас не про Россию, не про лед. А про глаза, которые следят за ним неотрывно.       Отабек разворачивается, приваливаясь к сидению мотоцикла, и тепло улыбается.       Плисецкий спускается вниз, останавливается напротив и смотрит в ответ.       И начинает смеяться, когда видит у Отабека на шее под прозрачной пленкой свежее тату.       Орел.       С черными-черными крыльями.       Алтын угадывает его взгляд и жмет плечами, говоря:       — Сильно долго тебя ждать было. Заскучал. Нужно было чем-то заняться.       — Как все?       — Долго рассказывать, — говорит Алтын.       Юра кивает.       — Но у нас ведь времени много?       Отабек тянется к его шее, трогает кулон. И там руку оставляет. Юра выдыхает, смотрит на почти темное уже небо. А в Таиланде звезды видно.       — Хоть вся жизнь, если не будешь больше пытаться сорваться со скалы.       Юра ржет, запрокидывая голову, накрывает ладонь Алтына на своей щеке и не может успокоиться.       — Что же мы творим все.       Отабек улыбается и жмет плечами.       — Пратитья-самутпада.       Юра прыскает.       — Что? Как ты это выговариваешь?       Отабек смеется тоже.       — Пратитья-самутпада, — повторяет он. — Когда есть это, то есть и то, если возникает это, то возникает и то, если это исчезает, то исчезает и то.       Плисецкий мотает головой.       — Долбанный ты монах, я ничерта не понял, — шмыгает носом от рвущегося наружу смеха, смотрит в глаза напротив и ему кажется, что он снова может летать.       И вовсе не с парашютом.       Отабек поясняет:       — Мы там, где мы есть, потому что делали то, что делали.       И Юра понимает.       Суть причинности всех происходящих событий, к которой привела череда определенных действий. Он оказался в Таиланде, потому что до этого произошло то, что произошло: смерть дедушки, его падение, его страх признавать собственную слабость. Но где он был бы, не случись все это? А встретил бы Отабека? Точнее, встретились бы они вновь после того момента, когда маленький Алтын видел его, Юру, на тренировке по балету? Как долго бы путались нити судьбы, сколько узлов бы навертелось, пока бы они не встретились вновь?       Отабек поднимается и становится напротив близко-близко. И не убирает теплой ладони от пораненной щеки Плисецкого.       Все, что произошло в Таиланде, произошло потому, что до этого они совершали вещи, которые не привели бы к иному финалу. Они сами сотворили свою жизнь такой, какая она есть сейчас.       История Алека, его собственная.       Они сами ее написали.       — Поговорим, наконец? — тихо спрашивает Отабек.       И что тебе сказать, думает Плисецкий.       Дружу я хреново.       И не дружу тоже.       Люблю тебя, пиздец как. Вот прям по-жести.       Какой я романтичный, поражается Юра. И понимает, что сказать ему нечего.       — Чуть позже.       И Плисецкий его целует.       — Юрий! — рявкает сзади Фельцман, но фигурист только машет что-то рукой, мол, отстаньте, идите, куда шли, и не отрывается от губ, что вовлекают его в нежный поцелуй.       Юра улыбается, чмокает Алтына в губы, смотрит в глаза хитро-хитро.       — Или разговаривать будем?       — Потом, — отмахивается Алтын.       Тянется снова к губам, а Плисецкий издевается, подаваясь назад.       — Но разговоры важная штука.       — Солдат!       Отабек внутренне стонет, видит показываемый язык, сужает свои неславянские глаза и дергает Юру на себя, крепко-крепко сжимая в объятиях.       Круто, думает Плисецкий.       Вот теперь очень круто.       — Ты афигительный. Сам себе завидую. И что велит нам делать дальше твоя пратата? — интересуется Юра, складывая подбородок на плечо казаха. Пахнет кожей от куртки и самим Отабеком. Как в первую встречу на пляже, думает Плисецкий. И не может надышаться.       — Пратитья-самутпада, и ты так и не понял определения, — констатирует Отабек.       — Нихуяшеньки не понял, — Юра и не планировал отнекиваться.       Отабек дрожит — смеется, понимает Плисецкий. Прислоняется к плечу виском и разглядывает татуировку под пленкой на смуглой шее.       — Том сейчас в Мексике, решает вопрос с Магнусом, ребята тоже там, потому что отличный врач, найденный для Алека, сейчас практикует в клинике в Мехико.       — Навык врача важнее оборудования.       — Они тоже так рассудили.       — Что они планируют дальше?       — Пока вопрос открыт.       — А ты?       Алтын снова жмет плечами. Пока выбор не сделан — возможно все.       — Торопиться некуда. Как насчет прокатиться до Мексики на мотоцикле?       Хана моей жопе, думает Юра. Через весь материк на мотоцикле — это ж она отвалится просто. Ахуенно, резюмирует он. Потому что впереди будет Отабек, будут остановки в мотелях, ужины в придорожных забегаловках и куча времени для разговоров.       — Надеюсь, что Семь лет в Тибете ты ни с кем не посмотрел, — припомнил Юра.       — Тебя ждал.       Хорошо, думает Юра.       Включает камеру на телефоне, резко подается вперед, целуя Алтына. Камера щелкает, Отабек не успевает даже поцелуй углубить, потому что Плисецкий отрывается, разглядывая получившееся фото. Дитя интернета.       — Как тебе? — показывает фотку казаху.       — Не нравится. Повторим?       Чем это не нравится, хочет возмутиться Плисецкий, но потом доходит.       Хорошо, думает он, все отлично.       Он все еще не представляет, чем обернется завтрашний день, потому что не понимает, чего ждать от мира дальше.       Пока он не сделал свой выбор — все возможно. А дальше они разберутся.       Времени у них предостаточно.       Пратитья-самутпада, да?       Или как там было?