***
Я не перепутаю ни с чем этот кобальтовый блеск среди разноцветных вспышек прожекторов. Он исходит от едкого и пристального взгляда настолько сильно, что мне уже начинает казаться, как тёмно-синие сопровождающие полоски чертят следы моих движений. Даже самых неуловимых. Я всегда охотно питался вниманием других, но ещё никогда не чувствовал, что без заинтересованности определённого человека побоюсь сделать лишний шаг, взмах, поворот. Смотри на меня. Ты должен смотреть только на меня, иначе я не смогу двигаться дальше. Ни на танцполе, ни в жизни. Когда все мои козыри помешанного танцора иссякнут, я хочу, чтобы ты продолжал смотреть на мой танец так, как делаешь это сейчас. Будто в каждом моём движении видишь необходимость. Собственный смысл. Выход. Я быстро завладел твоим разумом, но этого явно мало. Можешь ли ты себе представить, на что я способен, нуждаясь в чужом сердце? Смотри на меня.***
Вдруг везде резко стало темно. Люди тут же затихли и перестали танцевать, в ожидании озираясь по сторонам и абсолютно не понимая, что происходит. Спустя пару секунд динамики начали сверляще гудеть, а на сцене появилась одна полоса прожектора, которая освещала одинокий шест, послуживший причиной внезапных аплодисментов и уже знакомых по-особенному одобрительных свистов. Однотонный гудок становился с каждым мгновением всё громче, начиная с силой оседать на виски, но уже через короткий промежуток времени он прекратился, и послышалась медленная, успокаивающая музыка, которая сопровождала мужской, но достаточно мягкий голос. Вместе с этим голосом появился и Кисе. Медленно, очень медленно он приближался к шесту, делая босыми ногами короткие шаги по освещённой поверхности сцены. Его голова была опущена вниз, и из-за светлой чёлки не было видно глаз, но было точно ясно одно. Он улыбался. Оказавшись напротив шеста, он обхватил его обеими руками настолько аккуратно и нежно, будто он держал не стальную трубу пилона, а новорождённого, которого боялся уронить. После этого Кисе повернулся к шесту спиной и, облокотившись на него, под восторженные крики посетителей медленно заскользил вниз, немного прогибаясь в пояснице и поворачивая голову в сторону Аомине. Дайки видел, как он что-то сказал, глядя прямо на него, и сразу после этого музыка, заполонившая весь зал, ускорилась, а клуб замигал многочисленными огнями, озаряя пластичное тело Кисе, на котором были только чёрные облегающие боксёры и такого же цвета ошейник, крепко затянутый на блестящей шее. Аомине неосознанно приближался к сцене, толкая всех, кто мешал ему пройти. Ловя жадным взглядом каждый поворот и наклон тела Рёты, Дайки не заметил, как оказался прижатым к сцене, вцепившись в её края пальцами едва функционирующих рук. Улыбка Кисе стала ещё шире, а его тело продолжало извиваться вокруг шеста, пленить своей гипнотизирующей гибкостью Аомине сильнее и безжалостнее. Его рельефные руки уже с крепким напором соединяли шест и остальные части тела, которые в любой момент могли оказаться в самом непредсказуемом месте. Понадобилось буквально около половины минуты, чтобы Кисе и шест стали одним целым. Было трудно определить, что в танце являлось опорой, потому что движения Рёты были настолько замашистыми и свободными, что Аомине воспринимал шест уже как ещё одну часть тела Кисе. Секунду назад Рёта с закинутой назад головой был в вертикальном положении, обхватывая обеими ногами зеркальный пилон и задерживая свой взгляд на глазах Дайки, а сейчас его веки уже прикрыты, а выпрямленное тело горизонтально повисло в воздухе, как брусок турника, к которому так и хотелось приложить руки. Пылкое влечение в тёмно-синих глазах томно скользило по Кисе, заставляя его представлять, что сейчас он закидывать ногу не на шест, а на сильную руку Аомине, сейчас он трётся пахом не о холодную стальную гладь, а о напряжённый смуглый пресс, мышцы которого ощущаются даже сквозь ткань трусов. Танец Кисе становился всё более бойким и смелым, подпитывая его движения собственным нахлынувшим возбуждением и эмоциональными всплесками, исходящими от Дайки. В Рёте было столько много адреналина, что если бы он был осязаем, то уже давно бы сползал по шесту вниз, на сцену, вмиг перетекая её края. Они оба ощущали, будто занимаются сексом. Только зрительным. Их взгляды участились, заставляя сердечный ритм каждого делать то же самое. У обоих пересохли губы: у Кисе — из-за постоянно глубокого и сбивчивого дыхания ртом, а Аомине просто всё это время ни разу не сомкнул губы, позабыв, что они у него вообще есть. Внутренние органы у того и другого обдавало раскалённым теплом, когда в очередной раз их взгляды пересекались друг с другом, воспаляя обоюдное желание до финального предела. И когда прожекторы вновь погасли, а отзвуки заканчивающего трека заползли обратно в динамики, Аомине понял, что оргазм был самый настоящий. В то же время запыхавшийся Кисе влетел в свою гримёрную, ощущая, неясность в голове, и как в его боксёрах стало слишком тесно и влажно. В то же время оба осознали, что, несмотря на все личностные разминки, взаимные подколы и собственные убеждения, это место сделало так, чтобы они поверили в то, что раньше считали невозможным. И если раньше кто-то из них пытался бороться с какими-либо изменениями в своей личной действительности, то сейчас оба были готовы к искоренению того, что до этого момента мешало им стать единым целым.***
— Такой красивый и молодой, а пьёшь так, будто за спиной пятьдесят просранных лет, несколько жён-разведёнок, требующих от тебя бешеные алименты и парочка преступлений педофильского характера, за которые тебя вот-вот посадят. — Где-то я это уже слышал… Кисе, закрыв за собой дверь, уклончиво улыбнулся, оглядев расслабленного в кресле Аомине, глаза которого тут же открылись, как только Рёта вновь замолчал. После этого, продержав интригу ещё несколько секунд, правая рука Кисе, которая до этого была за его спиной, торжественно поднялась вверх, обращая внимание пьяных синих глаз на новую бутылку виски. — Я не смог ждать тебя дома, — поставив бутылку на стол, Рёта, оказавшись рядом с Дайки, сел тому на колени, нежно ухватив чужой щетинистый подбородок тремя пальцами. — Поздравляю с повышением, мистер директор Аомине. Поцелуй под воздействием алкоголя всегда чувствуется насыщеннее, а появление желания взять Кисе в самых ненормальных позах здесь и сейчас становится сверхбыстрым. Но Аомине старается сдерживаться. Как и в первые дни их общения он делает вид, что ничего не замечает. — Спасибо, спасибо, Акаши явно нашёл себе клуб покруче и поголубее, но я совсем не завидую, — руки Аомине уже залезли под футболку Кисе и вовсю дразнили касаниями его спину и пресс. — Знаешь, если в том клубе нет меня, то он явно не может быть круче и голубее, — ухо Аомине уловило приглушённый стон Кисе сменяющийся на лёгкую насмешку, а также звук открывающейся двери. — Кисе-кун, слушай, мне нужна твоя помощь, — не обращая никакого внимания на руки Аомине, которые блуждали под футболкой Кисе, и весьма интимную обстановку в целом, в дверном проёме стоял пугающе спокойный Куроко, на котором, кроме чёрных легинсов, больше ничего не было. — Так, Тецу, какого хрена? — Мне нужен Кисе-кун, а не ты. — Вообще-то я теперь твой начальник. — Только с завтрашнего дня, Аомине-кун. Кисе, подавив смешок, повернулся корпусом в сторону Куроко, с улыбкой осматривая того с ног до головы. — Весьма мило, Куроко-чи, я рад, что ты снова танцуешь здесь. — Не могу пока сказать того же, потому что мне не нравится то, что у меня выходит. — И с чем же именно я должен тебе помочь? — Кисе-кун должен сейчас показать мне танец на шесте, — Куроко слегка наклонился вбок так, чтобы Аомине увидел, что он смотрит именно на него. — И это не шест Аомине-куна. После этого Рёта буквально взорвался смехом, не обращая внимания на покрасневшего Дайки. Куроко же испарился из виду так же быстро, как и появился, заметив, что Аомине уже пытается выбраться из-под Кисе явно не с самой доброжелательной целью. — Эй, Аомине-чи, — Кисе, успокоившись, неожиданно обвил руками шею Дайки. — Я буду танцевать тот самый танец, помнишь его? Конечно же, он помнит. Как можно забыть то, что окончательно сделало его зависимым от этого чертовски красивого абсолютно во всём придурка. Кисе, не переставая улыбаться, поцеловал Аомине в щёку и, освободив его колени от своего веса, направился к двери, попутно стягивая с себя футболку и расстёгивая ремень. Понурый Дайки тут же что-то заподозрил, а, увидев, что Рёта закрывает дверь на ключ, понял, что рано поддался разочарованию. — Чувак, с красивым-то я переборщил, кажется, — на полу вместе с футболкой оказались джинсы, а секунду спустя и трусы. — Заткнись, — Аомине тоже расправился со своей нижней частью одежды и уже сидел в одной рубашке. В их взглядах читалась насмешка, хотя лица у обоих были серьёзными. Они оба помнят этот день с самой мельчайшей подробностью, но с того дня многое поменялось. А если говорить по правде, то абсолютно всё. — Заткнись, и потанцуй для меня.