«Наши души готовы рассыпаться в любой момент…»
Сокровенная тишина завораживала, наполняясь моим теплом. Звуки шепота стихли, мелодии дождей каплями стекали по моему телу, увлажняя и без того разгоряченную кожу. Жарко… слишком жарко, чтобы вдоволь дышать, и слишком жадно, чтобы пытаться не делать полные вдохи. Растянуть грудную клетку в сильном порыве, да так, чтобы чувствовать выпирающие ребра, и дышать, дышать, дышать…
Иногда он дышал в мой рот, чтобы наполнить меня желанным воздухом, а иногда это был я, что размыкал его губы своими, и, дразня, покусывал нижнюю, сладко облизывая её языком. Ведь в этом нет ничего постыдного, правда? Отдавать свою любовь через слова, музыку, письма… тело. Мои касания могут сказать больше чем тысячи словарей, сотни афиш и миллионы печатных страниц. Лишь одним своим блуждающим шепотом я могу вовлечь в жаркую агонию, что мой возлюбленный может не выдержать и станет умолять меня раздвинуть перед ним ноги, приглашая в свою святыню. А святыню ли?.. В храме моей нежности распускаются дикие розы, благоухают юностью молодые лилии, сладко цветут нарциссы и медленно увядает проклятый ликорис… Цветам крови не место в чувственности моего святилища, и я остервенело вырываю алые лепестки, чтобы потом усыпать ими свое тело… Мне так тепло сейчас, что я не могу вообразить, что это тепло когда-нибудь исчезнет…
Блудливые влажные пальцы скользят по моей коже. Они такие мягкие и такие нежные, что я в буквальном смысле таю, когда они дразнят меня, скользя по пояснице, и я чувствую мягкие губы, прикусывающие мою кожу. И в то же время, острые зубы смыкаются на моей шее, словно отрезвляя от этого райского сна. Но это не сон и я действительно дрожу всем телом, пока кое-кто недвусмысленно трется о мои бедра, точно давая понять, чего желает. Это сводит с ума, ведь я могу удовлетворить его прихоть с такой же легкостью, как и коснуться желаемого. И я касаюсь, вплетая свою руку в пряди каштановых волос, что сейчас отдают не шоколадным, а скорее медным оттенком. В комнате очень затемненно, на прикроватном столике горит единственная лампа, отдающая неярким янтарным светом…
«Ты же хочешь меня, не так ли?..»
Да, да, о боже, я действительно хочу. Я теряю голову каждый раз, когда ты произносишь нечто подобное, поэтому мне никогда не насытиться твоими поцелуями. Мне мало искусывать твою шею, мало поглощаться твоим теплом. Я хочу, чтобы ты был со мной и во мне, как можно дольше, вечность, если потребуется… Я хочу все твое тело и всю твою душу, испить её до последней капли и умереть, осознавая себя счастливым…
Пальцы грубо сминают нежные прядки, и я тихо постанываю, пока обнимаю ногами твою талию. Я между твоих раскинутых ног и мне очень жарко, потому что другой ты жадно покусывает меня за загривок, невольно толкаясь в мою, пока еще спрятанную под одеждой, задницу. Но это лишь раздразняет, и вы оба в довольно-таки быстром темпе снимаете с меня все причитающееся: мою белую рубашку, с которой оторваны почти все пуговицы; мои черные штаны, колени которых стерты, ведь я так долго ублажал вашу страсть, стоя на коленях на жестком покрытии пола, пока мы наконец-то не переместились на ковер. Он был мягким, едва ли не как твой член, до того как я взял его в рот. Но мне еще ни разу не удавалось увидеть его в расслабленном состоянии, потому что ты всегда хочешь меня. И другой ты тоже желает меня…
«Тебе правда нравится то, что я делаю? И главное, что делаю это я…»
«Не ты один», хочется сказать мне, но я сдерживаюсь под неясными тонкими звуками, что звучат у меня в ушах.
Бывает, услышишь вот такой неясный писк, что сбивает тебя с толку, и ты даже не можешь шелохнуться. В такие моменты, я уверен, почти каждому хочется, чтобы его подняли на руки и не отпускали, держали крепко, чтобы можно было больше не открывать глаза. Свои я хотел держать открытыми, чтобы любоваться твоим взволнованным или возбужденным лицом…
Я стал делить свое тело не так давно, вернее, я стал отдавать его двоим, которые иногда громко ругались за право взять меня первым. Ну, а я, что тихо лежал на кровати, лишь легенько хихикал, неслышно выдавая свою радость. Мне было приятно от таких вот споров, хотя я всегда знал, что закончится все одинаково. Вы оба возьмете меня, одновременно, и оба достигнете своего предела… во мне, когда я буду сжимать ваши
тела своим
телом…
«Меня завораживает то, как быстро ты дышишь…»
Эти жалкие попытки насытится воздухом, ну как они могут тебе нравиться? Ведь я задыхаюсь, пока грудной клетки касаются холодные руки, в то время как ноги медленно раздвигают перебинтованные пальцы.
Я лежу на спине, охваченный своим возбуждением и чувствую, как горячий язык касается меня, лаская мое тело, мою похоть, что льется из меня скользкими каплями. Ты размазываешь эти капли между указательным и средним пальцем и с улыбкой давишь на заветный вход, который подрагивает, ведь я очень люблю, когда ты меня там ласкаешь. А стоит откинуть голову назад, как меня уже накрывают теплые губы, и ладони согревают мое пунцовое от возбуждения лицо. Пока пальцы внутри меня другие губы уже касаются члена, тоже целуют его, облизывают языком, нестерпимо медленно двигаясь по всей длине. Жарко, слишком жарко… Вас двое, а я один, и мне нравится, что лишь одному мне вы дарите свою любовь…
«Человек, чье имя ты произносишь в бреду, ведь когда-то существовал…»
Нет, нет, он и сейчас существует, он теперь всегда со мной! Я чувствую это, ведь моё тело горит, это невозможно остановить!
Выгнувшись в пояснице, толкаясь глубже в горячий, переполненный слюной рот и чувствовать, как эта слюна хлюпает меж развратных губ, пока другие не менее похотливые губы уже добрались до грудной клетки, покусывая и вытягивая губами розовую плоть, пока удовлетворенно не хмыкнет, нащупывая затвердевшие бусинки… Тело будто пронзает током, когда на них сжимаются зубы, и ты инстинктивно берешь глубже, сдавливая мой член своим горлом, и я боюсь кончить именно так, ведь ты проглотишь и потребуешь еще… А я жаден, мне тоже хочется познать твой вкус, ну почему ты никак не даешь мне удовлетворить тебя?! Мне хочется мять твою плоть губами, призывно сверкать глазами, опасливо надавливать зубами… Тебе будет страшно, если
он окажется у меня в заложниках, и я не отпущу, пока не почувствую горькое семя… Ты заядлый курильщик, и поэтому всегда горький. Но только не кожа. Кожа на вкус словно сахар, а губы будто молочная пена. Все это смешивается в ощущениях, и я даже не замечаю, как меня приподнимают, и я инстинктивно открываю глаза, натыкаясь на твой мягкий, полный любви взгляд. Мои глаза мокреют, когда потершись о тебя, я ощущаю желанное возбуждение, что уже хочет проникнуть в меня. Другой ты обнимает меня за талию, помогая насадится, и я одним рывком проникаю как можно глубже, сдавленно захрипев от сладкого трепета, что пронесся от бедер до самого сердца… Ты во мне, такой горячий и такой желанный…
Я не двигаюсь, впитывая в себя эти ощущения, но медленный, даже немного стыдливый толчок пронзает меня еще больше, чем когда я резко опустился на тебя. Зубы другого по-прежнему покусывают мой затылок, губы целуют плечи, язык скользит по позвоночнику, ниже, ниже, ниже… Я не говорю этого, но ты и сам знаешь, чего бы я мог желать. Обхватив тебя за шею руками подаюсь вперед, одновременно сильно сжимаясь, и ты стонешь, будучи в ловушке моих объятий. Другой ты уже начинает ревновать, но это и понятно, ведь тот ты несколько моложе. Ему всего восемнадцать и его тело полно шрамов, которые еще не спрятаны под слоями бинтов, а тебе двадцать два, и ты хорошо научился прятать свои увечья. Но только не от меня. Я видел твою сломленную душу и разбитое сердце, и я любил эти осколки, любил, как самое прекрасное зрелище во всем мире. Меня поражало лишь то, что ты ужасно злился, когда я ранился о них, и плакал, исцеловывая мои окровавленные ладони…
«У меня была наивная надежда хотя бы раз испробовать тебя. Прости, что ушел, так и не решившись признаться тебе до конца…»
Ненавижу… ненавижу тебя за твою ложь, Осаму. Твои действия, твои слова… все расходится с причиной последствий, ведь всё, что у меня было, лишь незримая надежда, что ты увидишь мою любовь так же, как я вижу твое одиночество и всеми силами стремлюсь его скрасить. Я следил за тобой глазами, когда ты спал, и нес тебя на себе, когда ты был пьян. Если бы я только знал тогда, что напивался ты из-за меня, быть может, хоть в одну из таких ночей мы бы познали друг друга и были бы счастливы, как сейчас…
«Я пришел к тебе слишком поздно… прости меня, мой любимый…»
Ни слова не хочу слышать. В ушах играет невидимая мелодия плачущей скрипки, но сейчас она оплакивает не мое состояние, и не всю картину в целом. Мои чувства наконец-то раскрылись, как жаждущий света цветок, и я льну к тому солнцу, что дарит мне бесконечную любовь. Две пары рук сжимаются на моем теле, и я чувствую, как в меня входит еще одно, жадно толкаясь внутрь, хотя от этого слишком больно… но боль была повсюду, где был ты, и я с радостью принимал её, иногда рыдая от нестерпимости её присутствия, но если только так ты мог выразить мне всего себя, значит, я должен был принять это, и я принял тебя, мой возлюбленный, мой единственный, мой Дазай…
Уже два тела быстро толкаются в меня, растворяясь во мне, пока мои стоны отбиваются от кремовых стен, от янтарной лампы, от бледных занавесок, цвет которых размывался в моих полных слез глазах… Ох, как же это больно выносить, но как я жажду этой боли, что растягивает меня, накатывает волнами, лишь на мгновение отпуская, чтобы дать возможность сделать желанный вдох… Моим воздухом стали губы, что вдыхали его, а вином отныне — лишь поцелуи, и только они, что опьяняют меня, терзают, ублажают, желают… и только меня, меня вы хотите, меня вы всегда берете, когда приходите ко мне. И глаза мои завязаны, и я не всегда вас вижу, но всегда чувствую… и так обоих люблю, ведь это все ты, Осаму… Ты, которым я тебя знал в восемнадцать, и тот, которым я вновь узнал тебя в двадцать два. Твоя улыбка стала шире, цвет лица более живым, а глаза хоть немножко, но заинтересованы этим миром. Мне так жаль, Осаму, что навеки они закрылись, когда ты окровавленный умирал на моих руках…
Оба кончаете одновременно, воскликнув мое имя, что растворилось в моем восприятии не давая до конца понять, что же я услышал. Но вот голос, о, этот прекрасный, сладкий, тягучий словно мед голос… Говори что угодно, но только говори. Я заслушаюсь им до изнеможения и буду ждать, когда вновь приду в себя, чтобы еще раз услышать эти чарующие звуки… Мое тело начинает падать, точно опавшие лепестки, и спиной я касаюсь забинтованной груди, пока в мою грудную клетку тычется лицо, целуя солнечное сплетение, губами двигается к животу, всасывая на нем кожу… Ваша любовь вытекает из меня, и я чувствую это и не хочу, чтобы она так быстро покидала моё тело. Я больше никогда не хочу просыпаться, и никогда не хочу видеть реальность, в которой не тебя, мой единственный… мой желанный Осаму…
***
Воспоминания Акутагавы Рюноскэ
После того как бывший исполнитель Портовой Мафии Дазай Осаму был убит организацией «Крысы из мертвого дома», нынешний исполнитель в лице Накахары Чуи почти мгновенно лишился рассудка. От тела бывшего исполнителя его с трудом удалось оторвать, ведь он применил «помутнение», на что я вынужден был применить грубую силу и для этой цели просить помощи у ненавистного для меня Агентства…
После того, как нам удалось его утихомирить, Накахару Чую госпитализировали в тяжелом состоянии, из которого ему так и не удалось выйти. Была ли это любовная тоска или же депрессия мне неизвестно, однако об особых отношениях этих двоих можно было и не спорить. Дазай Осаму погиб, оставив многих из нас блуждать в одиночестве, но только Накахара Чуя не смог этого пережить. Он стал мучиться галлюцинациями, постоянно говорил, что прошлый и нынешний Осаму приходят к нему, что исполнитель жив, что у него есть с ним связь… Когда я говорил с ним об этом, глаза его были широко распахнуты, он не мигал, и постоянно обнимал себя, сцепливая ладони замком на своих плечах. Он дважды пытался повеситься и в третий раз ему это удалось…
Мои прекрасные руки,
пальцы которых играют на струнах твоих чувств;
твои влажные, полны любви ладони,
что так желанно проникают в мою глубь...
И если я сыграю ноты той любви забытой,
где яростью дождя нахлынет вой,
я закричу, как страшно мне блуждать отныне,
в том одиночестве, в котором без тебя, мой друг...
Ч.
