Новые злые

Был с утра в автосервисе, через неделю после обслуживания индикатор загорелся: мол, масло кончилось. Интересно как. Потом в офис поехал. Потом на студию: Хасан попросил попинать. Не мог отделаться от мысли, что уже год почти не писался сам. Пустым лежал блокнот в обложке кожаной, который Денис купил тебе в Питере. А надо было выкинуть. Иногда представлял, как сожжешь его над раковиной. Баба бабой – опять по новой – но было бы приятно. Рука не поднялась. На лист не шли слова. Ворд открывал, чтобы проверить орфографию в рабочих письмах. Хасан час не промучился, взял перерыв – хлебнуть пивка. Они со звукорежем открыли ноут, погонять видосы. Хасан встрепенулся: - Знаешь, в пизду – я еще попробую. А ты был настолько вареный, что не заметил бы подвоха, если бы он крышку не прихлопнул. - Что там? - Да хуйня… спорим на сотен, я сейчас с первого тейка сделаю? - Что там? Да бога ради - Раньше, чем подошел, Миша-реж открыл комп снова и развернул к тебе. - Ну зачем было? - И?.. СЛАВА КПСС & ЧЕЙНИ - #SLOVOSPB Не сразу разглядел в предложках. Когда разглядел, стало мучительно неловко. Почувствовал себя таким жалким, что захотелось сбежать. И дело, в общем, было не в треке. Дело на этот раз – до поры до времени – было даже не в Дене. Дело было в том, как Хасан агонизировал, как задергался сразу, как нелепо пытался – что? Защитить тебя? Как они на тебя смотрели. Как очевидно было – всем и каждому, получается? – что ты контуженный, что ты не выдержишь. - Да похуй вообще. Хасан явно тебе не поверил – а хотел поверить, очень, хотел, чтобы все снова стало в порядке, чтобы ничего не надо было говорить, чтобы под ногами не было минного поля. Миша сказал: - Неблагодарные уебки малолетние. - Да хуйня хуйней. Где открывашка? Конечно, сел смотреть, как только вернулся домой. Приготовился его увидеть. Даже пресс напрягся: как будто тебе в солнышко должны были пробить. Но его не увидел. Увидел Гноя. Внезапно живой, внезапно прямо на ногах стоящий, внезапно даже не очень помоичный Слава стрельнул в кадр из пальцев – какой реверанс продуманный, и вам привет, детишки, - а потом поднял факи на крупняке. И ты не мог осознать до конца, что было в его лице, слишком честном, слишком настоящем для всего остального их блядского цирка, но ты перематывал на него раз десять, прежде чем добрался до читки. Руки чесались написать – как же это вышло так весело, так примечательно, что Денис болтается у него за спиной? И почему его имя первое в названье трека? Неужели-неужели Ден боится, что на него самого публика не поведется? Это же его проект, это же его ребенок, это же все, что есть у него, почему Гной шагает впереди «отряда камикадзе»? Как же получилось, что в Анапу он не доехал? Как же получилось, что Легион не воевал на этой войне, от слова совсем? Руки чесались – но ты сдержался. Ден выглядел сильно лучше, чем ты, этого было не отнять, Ден отлично читал (хотя чувство было такое, что бежит по рельсам от поезда), его даже в твиттере, ты прочел потом, похвалил Мирон (сам, лично, благословил, фактически, твой альбом вот он не похвалил, и ваш баттл – тоже). Ты себя в кадре нашел. Новый текст почти по яйцам не бил – старый гимн от Гноя был погрубее. Ты привычно злился, привычно спорить хотелось, привычно в груди кололо, когда смотрел на него. Но задеть тебя больнее, чем уже задел, Денис не смог. И не хотел. Он читал для зрителей, для новых участников, для тусовки, для Окси, для кого угодно, кому предстояло впихивать в глотку его проект – в свободном голодном будущем. Ему больше нечего было сказать тебе, незачем бить тебя, не за что тебя наказывать. Он с тобой закончил. Совсем. Ты еще раз смотал в начало и смотрел на красивого мальчика – на другого красивого мальчика – который пережил тебя: как Фидель Кастро, и лучше всех из вас троих понимал, видимо, что именно произошло этим летом. А задолго до лета было вот что. Наступило 23 февраля. Ты запомнил дату, потому что оказалось, во-первых, что Денис спиздел тебе про день рождения, а во-вторых – на этот день рождения The Flow сделали ему подарок века и опубликовали твой клип: с ушатом говна в заголовке, ушатом говна в сопроводиловке и океаном говен в комментах. События развивались в таком порядке: Вышел материал. Денис написал тебе: «В рот ты их ебал, закрой комменты и даже, блядь, не читай» Ты был на работе – и еще не знал, что именно тебе читать не надо. Если вдуматься, Денис выглядел там не умнее Хасана, а это надо отдельно стараться. «В чем дело? Ты о чем вообще?» «Ебать как легко пиздеть, когда кто-то пытается что-то сделать. Они просто не представляют нихуя, сколько на это требуется в принципе труда. Знатоки-кинематографисты, нахуй. А. Подожди. Они тебя еще и не спросили, что ли?» «Что происходит, ты мне скажешь уже?» «http://the-flow.ru/videos/hayd-risk Сука Прости Я вообще не подумал, что ты не в курсе можешь быть. Правда – прости. Блядь» «Прекрати мельтешить» «Как ссылку удалить? Знаешь, да даже не открывай – просто хуй с ними» «Да уже спасибо, уже открыл» Ты не то, чтобы ожидал фурор. В основном ты ждал, что Горбаш просто тебя проигнорит, как все, что вы делали до этого, как все, что ты делал. «Хайд "Риск" — хорроркор силами провинциального театра?». Это за два дня до выхода альбома. Потрясающе. Лид – если кто-то не понял, что эту парашу надо яростно зачморить, - звучал так: «Нам новый клип совершенно не нравится, но мы решили выслушать мнения в комментариях». Через десять минут позвонил Сережа. - Нахуй шли их всех. Пиздец у них тонкий вкус, пиздец как нам важно! Пусть засунут себе свое ценное мнение в тощую сраку – «Ты нормально?» «Зашибись вообще» А в начале нулевых, если верить тексту, ты даже чего-то добился – ведь был в составе популярной, ПО ТЕМ ВРЕМЕНАМ, группы MaryJane. Ты, конечно, прочел все комменты и все ветки. Ты, конечно, сказал Сереже, что тебе насрать три раза. Написал Коле Фроллову и Вале из Wemake Films, чтобы всерьез не принимали и не огорчались. Хотел написать Горбышу, потом отыскал зачатки гордости и удалил черновик из почты. Денису не ответил. Денис настрочил простыню в личку, более ли менее с тем посылом, что ты заморочился, вложил бабки, родил идею, придумал сценарий и снял продукт, и уже само по себе это нужно уважать, а если они хотели объективного мнения – нехуй писать такие заголовки, и ты изо всех сил держался, чтоб не послать Дениса нахуй, потому что, в общем, все то, что он хотел сказать тебе, сформулировал в двадцать раз короче комментатор: «Ну он пытался». Потерпим инвалида. Ты даже отобрал комменты в позитивном ключе. «Хотя сыро и это видно, но чуваки хоть старались сделать нестандартно», «лучше публиковать один плохой клип Хайда, чем целый альбом Зануды», «некоторые темы от Maryjane в свое время тоже вкатывали», «и не говори. раньше у него вроде было пару неплохих песен». Тут позитивные комменты кончились. Это было приятно, потому что тебя от них подтряхивало. Надо было выпить. Надо было успокоиться. Надо было как-то снова включить голову и – для разнообразия – делом заняться. «Типа сидит хайд на работке и думает как бы измудиться чтоб показать какой он классный. так и придумывает всё вот это вот». Последний бомж на вокзале и шалава на трассе меньше знают об унижении. Не спорить. Не лезть. И не слушать, правда. Конечно, не слушать. Конечно. Два дня до выхода альбома. Конечно, не слушать. Восемь лет на стенд-бае, в трусливой прокрастинации. «Ну он пытался» А самое страшное – что тебе клип действительно нравился. Ты его пересматривал. На монтаже сидел. Ты гордился им. Ты так откликов ждал. Ты уверен был, это будет успех. За полоской лайков на ютубе следил. И в целевой аудитории – ни одной. Ни одной положительной оценки: настоящей, без сочувствия через смешки, без шкалы паралимпиады. - Привет. - Секунду, сейчас – У Дениса шумели, но стало потише, когда он захлопнул дверь. - Скажи мне честно, ладно? - Я серьезно как бы – - Как тебе? - Я написал подробно же – - Денис. - Ты сейчас хочешь? - Ну ты ж мне уже прислал - «сейчас» - эту поебень зачем-то – - Ты спросил. - Да говори уже, мать твою. - Я бы так не снимал. Но по-моему, они доебались. По-моему, там не в клипе проблема. Дверь распахнулась, хлынули голоса, насыщенное, густое человеческое присутствие, и – «С днем рожденья тебя! С днем рожденья тебя!» Он отвел трубку. - Это зачем? - Охуенно. - Подожди, секунду – И на том конце ты отчетливо услышал Гноя: заложенный нос, онемевший рот, искорки-льдинки в крови: - Ну ты задувать будешь, нет? Желанье не забудь, ебланище. Ты, конечно, положил трубку: чтобы не выяснять, станет ли он при таком раскладе задувать свечи. Он перезвонил через десять минут. Не торопился. - Как тортик? - Я уже вышел, все. - С днем рожденья. Еще раз. - Ребята сюрприз сделать решили. Непонятно, нахуя, честно говоря. - Ну как же – - Точно так же посмотрели в вк, я не виноват – - Да заткнись уже, господи. - Что ты хочешь? - Фотку паспорта кинь мне? - Серьезно сейчас? - А в чем проблема? Ты ж не врал мне, не дай бог? Вот тут он замолчал. Закурил. Ты ждал. Было что-то сладкое – в том, что ты поймал его, в том, как все это было странно и плохо, в том, как нужна тебе была его искренность, именно сегодня, и как он похоронил, походя, саму возможность верить ему, в чем угодно. - Я не праздную днюху. И я не смог бы тебя позвать все равно – - Я не просил. - …и ничего мне не надо дарить. - Да уж конечно! - Было. Серьезно, как бы. Я тебе бабок должен до жопы – - Это подарок на день рожденья ебучий. - А то ты чек не сохранишь. Положа руку на сердце, как баттл-рэпер он был лучше. Ему удавалось – быстро – найти, как тебе сделать больно: там, где ты бы не додумался защищаться. - Я правда не праздную. - Да насрать уже. - …это Славка подсуетился. - А! - И ты правда тратишь на меня – ну, блядь, неприлично много… - Ну раз Славка – это конечно, это святое. - …я признателен, короче – - Нет. - Но я так не могу уже. - Если бы я тебе реально чек решил предъявить, хуй бы ты расплатился. Это так, на всякий случай. - Я в курсе. - Это хорошо. - Извини, что так… по-дурацки все. - С днем рожденья. К четырем утра он очевидно неслабо наебенился и в его манере изложения проступило что-то очень простое и детское, что-то, чему верить было опасно просто: «Прости меня пожалуйста. Вообще все через нахуй получается. Если бы я на твоем месте был – я бы сам себя уже нахуй послал десять раз. Я к тебе приеду обязательно. Если позовешь, конечно» И ты, как обычно, повелся. Ты даже почти не думал о том, остался ли Гной ночевать. Не думал о пяти месяцах, которые они вместе прожили: Денис рассказывал. Денис много о нем рассказывал. «Я за Славку волнуюсь» - это была обязательная программа каждой недели, к весне ты знал о Гное больше, чем о своих друзьях и бывших, и уж конечно – больше, чем о самом Денисе. Ты знал, что его вот-вот выгонят с работы, что он приперся объебанный с утра и чудом не спалился, а там у него кровь пошла носом, а потом его коллега за этой клавиатурой работать отказалась. Ты знал, что его ебарь – мудак последний, который не замечать не может, что с ним творится, но нихуя со всем этим не делает, а Слава бы его послушал, Слава на нем повернулся как будто, Слава каждые выходные в Москве, при том, что Славе жрать нечего. Славе жрать нечего – при зарплате в пятьдесят косарей, при том, что у Дена тридцатка (это уже ты из него клещами вытянул). Еще узнал, что Слава спер у него из кармана пятеру в зарплатный день и неизвестно, как теперь с ним объясняться. Узнал, что Слава с травы пересел на быстрые и его несет с отходов, он злится и Денис никогда раньше его таким не видел, мол, Гной был ангелочек с крылышками и самый добрый человек, какого Денис встречал. Еще он был такой талантливый, блядь, Гумилев и Маяковкий, и вот все это тает на глазах, невозможно слушать его последнюю эпишку (их вышло две с Нового Года). Денис писал, что он рифмует слова на те же самые слова и думает, что застелил, как боженька. Денис писал, что они чуть не подрались, что Славочка его ударил, что Славочка не помнит этого, в упор, и дохуя чего еще не помнит. Что он не в состоянии больше выучить текст, совсем, и что он даже не хотел соврать – мол, он попробует, - когда они орали друг на друга и Денис сказал: ты должен бросить, ты себя видел вообще, тебя неделю не могли найти в последний раз, ты отупел до безобразия, тебе вообще насрать, что ты творишь с людьми вокруг себя. Ты подустал охуевать. Ты подустал сочувствовать. Ты даже с высоты прожитых лет устал писать, что зависимость есть зависимость, что лучше не станет, что пока сам он не опомнится – бегать за ним бессмысленно, что это – в конце концов – его жизнь, у Дена есть своя и бесконечно тревожиться за Славу, как мамаша трудного подростка, невозможно. Ты где-то в начале эпопеи советовал врачей и нужные слова, делился опытом, ты даже рассказывал в ответ о Сереже, осторожно, без имен, но за два месяца бесконечных разговоров об одном и том же ты исчерпал себя, а мельница вертелась и вертелась, и ты старался не думать в эту сторону, но ничего не получалось: ты думал раз за разом – что, приложи он половину, треть этого упорства и усилий к тому, что у вас происходило, ваша история была бы совсем, совсем другой. В марте Слава исчез как раз и его искали «с собаками» шесть дней по двум городам. Денис по пунктам расспросил тебя, что ты делал, когда с пьянки терялись друзья (это случалось дважды и ты ждал, честно говоря, когда объявятся, но на всякий случай рассказал, что делали другие). Потом он расспросил, что бы ты делал, будь ты конкретно на его месте – и будь речь о Славе. К тому моменту, ты – на его месте и на своем – отыскал бы Гноя, прикопал его, на той же точке, на десять метров вглубь, и там бы навсегда оставил, но ты добросовестно вместе с Денисом провел мозгоштурм. Денис не спал. Денис перебрался на его квартиру, перевернул ее вверх дном, вскрыл его комп, почту и мобильник, доебался до каждого, с кем он был знаком, заставил его парня (бедный уебок) организовать поиски в Москве, поднял на уши, естественно, все СловоСпб, и все ваше общение на эти шесть суток свелось к тому, что он писал тебе отчеты: о том, как движутся поиски, о том, что они дали, о том, как и где за это время Гной мог сдохнуть и что вообще с ним могло случиться. Ты подозревал, что твои ответы он не читает, просто использует чат, как записную книжку. Потом он спросил – - Я же точно проебался где-то, да? Ты видишь, где? Или не видишь? Ты ж мне сказал бы, да? И тебе очень захотелось как следует врезать Гною по морде, но на седьмой день он притащился сам, и Денис был так многословно, так неудержимо счастлив, что у тебя язык не повернулся как-то это нарушить, да он и не расслышал бы тебя, не расслышал ни слова, они утонули бы, все до одного, в потоке эйфории. А еще через неделю он писал тебе: 22:17 «Славке плохо очень, по-моему. А я нихуя не умею правильно говорить, когда вот такое. Писать проще. Еще проще даже не сообщения, а письма писать, короче. Когда развить мысль на бумаге успеваешь. А так я открываю рот – и уже чувствую, что щас хуйню снесу. А он стеклянный сейчас вообще. И пиздец. И вообще не понятно, что с ним будет» 22:36 «Ты чего молчишь?» «Жду» «?» «Пока выскажешься. Раз у нас ни один разговор не может без Славы обойтись» «У тебя совесть есть?» «В смысле?» Он не поленился – прокликал все сорок семь сообщений с начала вечера, где речь шла про твой альбом. Все до одного. Прислал ответом. «И что это должно означать, хорошо?» «А о тебе, бедном-несчастном, мы не говорим?» «Я о тебе всегда говорить готов» «Так и вижу» «Ты знаешь это отлично» «См. выше» «О тебе, а не о Славе» «Какая разница-то?» А ты хотел бы думать, что они трахаются. Хотел бы верить, что там, в Питере, они ложатся в одну кровать. Что Денис дает ему трогать себя. Что ебет податливое обдолбанное тело, целует припухший рот, онемевший от порошка. Что во всем этом есть мясо и похоть, что-то, к чему ревновать можно законно, что-то, что ты в состоянии будешь презирать, что в праве будешь обличать, что сможешь ненавидеть. Но ты не верил. Ты познакомился с Гноем, когда он предложил тебе косяк – и отсосать, из уважения к твоим заслугам. Ты то ли струсил, то ли побрезговал, то ли испугался все-таки, что это троллинг в чистом виде, ты толком не помнил, было недостаточно важно, важно было другое – ты отказался, и очень этому радовался спустя полгода, когда сидел с Денисом на берегу. Радовался каждый раз, когда Денис горько и зло недоумевал, кем надо быть, чтоб потянуть к нему руки. Ты мог бы – если б он был в твоем вкусе, если бы все это было не на твоем проекте, если б ты не боялся подхватить нехорошие болячки, даже с резинкой, но обо всем этом, конечно, ты никогда Дену не говорил. Представить Гноя ты мог хоть в групповушке с неграми, хоть связанным узлом. Представить Дениса – с ним или с кем угодно другим – было невозможно. Он отталкивал, рассеивал любой намек на секс. То, что происходило у вас, стало пугающе напоминать жертвоприношение. Ни сил, ни воли делать это с кем-то еще, в двойном размере, Денис не нашел бы, его едва-едва хватало – не до конца, не всегда, - на тебя, в ваши скомканные, торопливые встречи, ты это знал, чувствовал, не мог определиться, ужаснуться тебе или гордиться, это был твой последний бастион, последний якорь – «Какая разница-то?» - он или Слава, писал Денис, а ты не мог вспомнить ни одной женатой пары, в которой бы так говорили, ни минуты своей жизни, чтобы так просто, так мимоходом с языка могло сорваться: «он – это я». «Ты Славе так же пишешь?» «Он учет не ведет» А вот это - как потом выяснилось - была то ли ошибка, то ли вранье.