Новые злые

Вы много переписывались. Ему было проще находить слова, тебе – фильтровать. После Анапы с обеих сторон неделю молчал чат. Ты потом смотрел по датам: осенью его было не заткнуть, и ты читать не успевал, отвечал по вечерам, в январе ему всегда было, что сказать, если ты крючок забрасывал, в феврале он не писал днем, но сам стал час или два выделять на ночь, потом стал забывать. Ты пытался найти, чем его притянуть обратно. Проходки, контакты. Планировал лето. Хотел с ним уехать, хотя бы недели на две. Вот тогда чат наглухо замолчал в первый раз. День за днем в тебе разрасталось назойливое, мучительное раздражение, невозможно было нормально работать, ждать не хватало терпения, переключить голову не удавалось. Исходил на дерьмо. Позвонил ему даже. Не перезванивались: не удобно, неловко – никогда не знаешь, с кем его (или тебя) звонок застанет. Его с пол-оборота понесло: - Я со школьницей встречаюсь, что ли? Я как бы занят был, хотел нормально – ну блядь – отписать потом - - Так занят, что в твиттере зато успел посраться, да? - Ну я хуй знает, короче. Мне надо смену открывать. Ты на работу ехал. Перематерил каждого, от двора до парковки. На Лешу Гришина наорал, за ошибку в документах. Кофейку выпил. Еще кофейку выпил. Пустому баллону от кулера въебал. Спросил офис-менеджера, почему это барахло под ногами болтается. Она в ответ спросила – все в порядке? Заварил ей чаю, извините, Юля. Ждал до обеда: до его. Не дождался. «Я в Краснодаре, ты в Питере. И так мало видимся. И так ебически скучаю по тебе. И так нормально не поговорить по нескольку дней. Это что, одному что ли надо мне? Я понять не могу» «Наверх промотай. Я три дня не отвечал» «Вот именно» «Всего» «Ты когда сегодня с работы?» «Я сегодня поздно. Хуйня. Я сегодня не с работы, я сегодня пью» «Что и требовалось» «Вот так и знал, что это начнется сейчас» «Ну кто бы мог подумать, да?» «Невозможно так» «Как со мной невозможно? Что здесь невозможного? Да или нет ты написать не в состоянии?» «Я не в курсе пока. Серьезно. Блядь. Смайлик, хочешь, буду слать?» «Я спросил только, да или нет, мне даты надо брать. О чем не в курсе?» «Зависит, когда финал. Зависит, сколько выручим. Я не знаю ничего еще нормально» «Не знаешь, хочешь ты со мной в отпуск или не хочешь? Это ты со школьницей встречаешься?» «Нет» «Мне приснилось, что ты это написал мне?» «Не еду в отпуск» «Замечательно» «Я без денег Пока обещать нечего. Не затачивайся лучше. Лучше отдохни нормально» Ты сломал ручку, когда читал это в офисе. Когда он вечером написал: «Прости, правда. Я хочу, но не на твои. Не тебе одному надо» Радовался – правда, как школьница ебучая. И так хорошо было, когда с утра оповещалка горела снова. Детская хуйня. Детская хуйня – к тридцати понимаешь, что это все, что есть у тебя, все, что стоит беречь. А после Анапы отпускной срач казался приветом из солнечных дней, где не было проблем покрупней. Но чувство счастья – чувство облегчения, всеобъемлющего, - оно все еще приходило. Только наоборот: каждый раз, когда видел, что он НЕ ответил. Порыв перегорел, и ты все больше и больше боялся связываться с тем, что принес бы ответ. Ты потакал себе и отвлекал себя неделю, пока облегчение не сменилось твердым чувством: это правда может быть конец. Совсем. И он растворится, как не было: мальчик твой чудесный – вместе со всем багажом пиздецов и проблем, которые тебе обещал обморок посреди дрочки, его оборонительное напряжение, его обезоруженное молчание. Не настоять, не убедить – и вы разойдетесь. Не придется возиться. Ничего слышать тоже не придется. Не придется напрягаться. И больше не будешь чувствовать себя мудаком: на постоянке, день за днем и раз за разом, ты честно предлагал, он честно отказался, с тебя взятки гладки. Звучало заманчиво, пугающе. Ты потом хотел думать – очень – что растерялся, но это не растерянность была, а страх и лень. Страх мерзенький, невнятный: не за него (иначе б не тянуло его со всем этим оставить одного), не за себя (тебе-то что грозить могло), а за твою детскую хуйню, за вашу чудную счастливую историю – тогда казалась счастливой, господи, никто тебя не обманет так ловко, как ты сам, - за фантомы и строки в твоей голове, за его образ из чужих лучших черт, из твоих снов, из не смолкающих годами желаний. Разрушать было страшно. Разрушилось бы неизбежно. Но отказаться от него было еще страшней – И нельзя было его бросать, конечно. Нельзя было. Не чужие все-таки. Давайте вид сделаем, что это не последним пунктом шло. Не ведется протокол. Некому ткнуть тебя носом. Ведь главное же – что подумал о нем, в итоге. Главное, что спохватился. Люди колеблются. Это нормально. Главное, выбор сделал правильный. Это же что-то значить – должно? Хоть что-то? Ну ладно для него, для него ты теперь Сталин, Гитлер и Полпот, но для себя – должно точно? «Денис. Ты спишь уже? Мне придется спросить Извини. Что происходит с тобой?» Контакт – неудобная вещь. Когда, например, сообщение читается в два часа ночи, а ответ – «Ты о чем?» приходит в десять утра, все и без ответа понятно. Даже если очень хочется не понимать. «По-другому давай. Что с тобой произошло?» Он молчал еще минут сорок. Пару раз появлялась строчка «Ден Чейни печатает». Потом исчезала. «Я не знаю» «?» «Я не помню» Он потом говорил, тебе насрать вообще, что с ним будет, лишь бы тебя по свистку обслуживали. Говорил, что ты не видишь кроме себя никого. Что твои слова красивые – слащавый пустой пиздеж. Что ты не то, что его, ты вообще никого не любил никогда: «У тебя очень свои взгляды такие – с Марса, блядь, - о том, что в это входит вообще». Он много чего говорил. Много что даже на правду было похоже. Но ты сидел в кабинете, смотрел на это «не помню» в экране телефона, в груди было мягко и мокро, и толком не мог вдохнуть. Вышел на улицу. Повернул на другую. Ты в последний раз плакал – чтобы прямо вода – когда твоя крестница родилась, и тебе дали на руках подержать. Она совсем крохотная была. Малышка. Спала после того, как покормили. И еще в твоих силах было – оградить ее, хранить ее, позаботиться о ней, не тщетно, не для очистки совести, взаправду позаботиться, укрыть от зла и от печали. Ну а для него, что ты мог сделать? Полететь в Питер вечером? Допустим. Обнять его хотелось. Дальше что? Ему что с этого? И– не думать, не надо, - как это вышло, и кто это сделал с ним? Что сделал? А то ты не понял. Но не может же - да все может, все ясно тут. Детская площадка в чужом дворе. В костюме садиться на лавку – так себе идея. Стало холодно в пиджаке. Набрал его номер. Он не ответил. «Я не знаю, что сказать. Но я здесь. Позвони мне, как сможешь, договорились?» Через час: «Я волнуюсь просто. Я сказал что-то? С тобой все хорошо?» Час, пятнадцать: «Ублюдочно звучит, но ты понял, о чем речь» Два: «Можешь смайлик прислать» Отложил телефон, чтоб не ебать мозги: ни себе, ни ему. Вычитывали доки. Давали правки в финотдел. В финотделе выебывались: каждый себя юристом ощущает в этой конторе ебаной, непонятно только, зачем вас нанимали тогда. Когда шел к машине, оказалось, тебя сюрприз ждал: во-первых, ты трубку не переставил с беззвучки, во-вторых – он ответил. И оттаял. Ну как – 18:42 «Я нормально Извини, не мог раньше» 19:03 «Занят?» 19:05 «Я серьезно не из выебонов. Совсем не мог» 19:16 «Короче Прости. Это, на самом деле, смешная хуйня. Меня накрыло немножко. У нас хуй выйдешь – только в раздевалку и в сортир как бы. Я в толчок съеб, короче. Ну и меня унесло чуть-чуть. Как в прошлый раз почти. А у нас начальник, короче, ебнулся наглухо. Типа – кто из вас, мрази бесправные, курит в толкане? А я совершенно точно как бы курю в толкане. Потому что перерывов на курение нет нихуя. Вот я блядь всю жизнь курил, специально для него перестану. Покупка века мимо нас пройдет, пока я на две минуты отошел. Ну и короче он такой: где Чудиновский? У чувака, с которым я на фототехнике стоял. Ну в раздевалке, типа. В раздевалке меня нет, естественно. А я немножко так времени счет потерял, ну вскрыло слегка. И он короче прется в толкан. И блядь прям камеру сует Мобильник в плане Через верх кабинки. Я хуй знает, как-то он там вниз нагнулся сначала, видимо, посмотрел, мои ли кроссовки в кабинке. Короче просто лютая какая-то дичь ебаная. Я слышу как бы что камера сработала – когда зал пасешь, вообще на мобильники какой-то, знаешь, охотничий инстинкт просыпается, Дима говорил, он даже в метро тут же видит, когда кто-то достает в вагоне, и прям башкой фиксирует. Ну и он, типа, думал, пиздец короче меня подловил. Щас короче штраф мне выпишет, бля, не знаю, уволит меня нахуй, пиздатым себя почувствует. Ну и короче не знаю, чо он снял там. Но потом короче прибежал охранник наш, Коля, через верх, короче, хуйней какой-то проволочной шпингалет открыл, и меня дальше врачиха местная на третьем этаже тц откачивала. Типа, скорую вызывать – клиентов распугивать. А я причем думал, это быстро как-то все происходит, одно за другим. А оказалось, нихуя. Ну и, короче, директору-то никакого понта нет признавать, что он ебнулся, и серийно людей на мобильник снимает, когда они посрать отбегут. Он уперся, чтоб был тест на наркотики. Хорошо как бы я не долбил давно – но это полный пиздец, конечно. Хуй с ним, теперь зато весь магаз в курсе, что он капрафаг. Ну а врачиха, вроде, как раз мне поверила, что это не вещества нихуя, но она вообще не поняла, что за хуйня. Я ей отпизделся как-то. Дала мне гематогенку, как в школе, короче, и сказала в поликлинику пиздовать. И это как бы хорошо, потому что второй вариант был в пнд, а я в пнд не пойду, естественно. Ну и я сразу как бы тебе позвонил. Раньше не мог никак». И ты не то, чтоб не поверил. Ты поверил. И ты прислал ржущий смайлик. И ты спросил, видел ли кто-то коллекцию фото – его директора. Потом написал, что за это, теоретически, можно в суд подать. Расписал, как убедительно пригрозить мужику, чтобы берега осознал. И только из дома ты спросил: «А сейчас-то ты как вообще?» Потому что когда люди не в порядке – они веселых историй про сортир не пишут. Ну ок. Вы разные люди. До дрожи похожие, на самом деле, но допустим. Между вами десять лет, тоже фактор. Это важно. И все-таки голос в твоей голове повторял раз за разом: допустим, все правда. Допустим, все было. Допустим, он в беде. Он может взять себя в руки, чтобы отшутиться? А почему с тобой себя взять в руки не может? Не стоит труда? Не хочет просто? Ты лег спать, незаметно вышли полбутылки Джемисона. Тебя качало тогда невероятно как-то. Хотел предложить ему переехать, в Питер кататься на ивенты, пока сезон не закончится. Потом ходил уверенный, на сто процентов, что он лапшу на уши тебе вешает. Потом просыпался среди ночи – от страха, что с ним случилось что-нибудь. Приснилось под утро, вот в тот же день, что он шаг сделал со стула и повисли ноги в воздухе. Ты сидел в сером свете подступающего утра, на разобранной постели, и ждал, пока внутри утихнет. Проверил трубку. Он был онлайн. «Спать ложись, полуночник» «Ну пап» Это так странно читалось. Не то, чтобы ты растрогался, не то, чтобы у тебя привстал, но на эту строчку ты залипал еще минут пять, а потом со спокойным сердцем вернулся в кровать. Утром тебя встретило вот что: «Привет еще раз. Я тут огляделся как-то. Ну короче. Ты прав, что это пиздец какой-то. Я благодарен тебе очень. И это, конечно, не твои проблемы ни с какого бока. И давай закончим сейчас, по-честному. Чтобы больше не делать друг другу хуево. Прости. Правда. Я не знал, что будет вот так вот». Трубку взял со второго гудка. - Ты издеваешься, что ли? - Не кричи, пожалуйста. - Я не кричу, я счастлив просто. - Ну что я должен?.. - Да даже и не знаю, блядь. За слова отвечать немножко. Не прыгать за ночь от «да, доброй ночки, заебись все» до «мы расстаемся, нахуй». Хуй знает – я не в курсе так-то, но вроде люди стараются обычно куда-то в эту сторону. - Мы не встречаемся, чтобы расстаться. - Охуенные новости. - Бля – ну просто, как бы. Меня разъебывает, даже когда ты меня руками трогаешь. И у него дрожал голос, и он не мог дышать, и ты слышал, как он запыхался, но когда он сказал: - Давай в чат, я трубку положу – Ты тут же ответил: - Давай-ка не положишь. А он послушался тебя, и на том конце хватал ртом воздух, отчаянно, но отдышаться не мог. - Я не могу целоваться с тобой. И ничего не могу. И ебаться тоже не могу. - Охуеть. Полгода надо было ждать, чтобы сказать, что тебя от меня воротит, да? - Я не так сказал. - А как ты сказал? - Я каждый раз боюсь, что оно начнется. Формально, он тебя предупредил. Формально, в тот момент вы могли остановиться. Вспоминая ваш разговор, ты думал – периодически – что должен был: остановиться. Но ты восемь лет проработал юристом. Ты знаешь, как выглядит дешевая наебка и упреждающий удар. Если бы он тогда решил, что с вас хватит, он бы повесил трубку. Да бога ради. Он бы ее не взял. - Тебе так плохо со мной? - Не с тобой, когда – - Каждый раз? Он молчал. - Если ты сейчас скажешь мне, что каждый раз, когда ты был со мной рядом, тебя вот так вот крыло, и ты мне, блядь, ни слова не сказал, можешь не утруждаться больше – я ни видеть, ни слышать, ни знать тебя не хочу. Влажный, рваный вдох по ту сторону. - Денис? - Нет. - Ты уверен, отчетливо? А то сейчас окажется, что я тут умственно-отсталых детей насилую, которые словами через рот изъясняться не могут. - Нет. - Что – «нет»? - Нет, не каждый раз. И ты не – - Денис… - Ты меня не – Его голос был совсем тихим, когда он продолжил, и как будто мимо ресивера. - Ты меня бы не смог изнасиловать, даже если бы захотел очень. Потому что это я тебя выебал. Если я что-то правильно помню Он вдруг показался очень вымотанным, еще чуть-чуть – и уснет прямо у телефона. В его улыбке было мягкое, робкое приглашение, и ты тут же ухватился за него, не мог иначе. - Я бы это назвал по-другому, но что-то такое было. - Что-то такое – да. - Ты хочешь, чтобы я ушел? - Я мозг тебе не хочу ебать. - Это мое дело уже. Скажи прямо – иди ты Антоша нахуй, нахуй, нахуй дальше, оставь меня в покое, мне без тебя будет точно лучше, чем с тобой. - Это не правда сейчас. - Значит, придумаем, как разобраться с этим. Значит, постараемся и все нормально сделаем. - Ты думаешь? Это был первый и последний раз, когда он говорил с тобой с таким безоговорочным, детским доверием. - Не сомневаюсь даже. И ты верил в это, всем сердцем, когда обещал ему. А еще через неделю ты смотрел их свежий баттл, лажал участник, толпа шумела вяло, Ден хмуро слушал, и между делом Слава Гнойный уткнулся ему лбом в плечо. Без повода, в легкую. А ты так ясно, так ярко помнил, как Ден застегивал на нем рубашку, снизу-вверх, по пуговке, на ночном пляже, после того, как Гной спьяну полез в воду, и вот Гной держался за него двумя руками, улыбался и покачивался, рубашка намокла мгновенно на коже, Денис убрал ему челку с глаз, а Гной изогнул шею и поцеловал его запястье, быстро, с сочным чмоком комичным. Но почему-то не последовало ни обмороков, ни драм. Ни там, ни там.