Exceptional? Who!

      КАПИТАН!

Тебе конец, ангел смерти!

… Стремительное падение — оно как сладкий миг перед ударом… … Когда тебе тяжело принять решающее неизбежное, но тебя не спрашивают — а жёстко, без спросу и объяснений — отнимают это…

      Тебе… не по зубам!.. Меня не одолеть!

А… Прошу прощения, что не представился, Меня зовут Урахара Киске.

Надо же. Ты способна исцелять даже такие раны. Занятно.

      Просто «да» будет достаточно…       Иначе мне…       Не бойся… Не тебя…       Твоих друзей.

Когда ты стремительно падаешь — это смерть: ведь и там, и там — темнота. Ты можешь быть бесконечно силён… Но имея то, что способно тебя погубить… И стремительное падение тебе гарантировано.

Но уверен ли ты, что ты так уж силён? Твой зов — как плач ребёнка — я слышу вдали, ты просишь. Ты молишь. Ты желаешь. Но, я дам тебе самое ценное. Выбор. Стремительное падение или служение? Что ты выберешь? Службу Раю? Или Власть в Аду?

      Орихиме знала, что может проститься лишь с одним человеком. Смертные называют это проклятьем, поэты — зовут любовью — трагической, ведь такое прощание чем-то похоже на далёкий от радужного эпилог «Русалочки», которую ей читал Сора ещё в кроватке для новорождённых. Её это не злило, хотя могло, хотя должно было — но не злило. Орихиме не умела, вместо этого она переделала десяток дел по дому: шёрк-шёрк-шёрк, топ-топ-топ, и была готова еда, накрыт стол, даже несколько новых страниц в дневнике, который она решила начать в сегодняшний, последний день, исписаны донельзя. Иноуе была таким человеком, сложным, она как механический ребус — только под определёнными обстоятельствами он открывается, видоизменяется. Она загадка. Загадка из простых единиц. Которых не видел один идиот.       Этот идиот найдёт дневник девушки только впоследствии: «Прощайте, спокойные деньки». Не успев вернуться из одной смертопляски, её бросает в новую. Где на этот раз не будет друзей. Это не курорт, о котором она мечтала со второго класса младшей школы. А прощание тут ни с кем-то конкретным, а с людьми, что обратились для неё в давно почившую семью.       Знаешь, Куросаки, она со многими хотела попрощаться… С Тацуки-тян, с Садо-куном, с Исидой-куном, с Кучики… Со многими… А выбрала тебя — даже лёжа в бессознании, ты будешь обливаться слезами.       Поддавшись мимолётному влечению, тебе так сильно захотелось достичь чего-то запредельного, Орихиме. Ты всего лишь школьница, о любви читала в сопливых романах, не более того — но поцелуй, уже казался сокровенным, родным, семейным, интимным, невозможным, тайным, желанным, самым важным — лишь бы только он был с ним. А он спит. Тихо видит новый сон. И со слезами ты прощаешься. Ты бы хотела пережить целых пять жизней, хотя тебя хватит и на миллиончик, но во всех и каждой ты полюбишь только его.       Ты шепчешь одно короткое спасибо, оно такое далёкое, но его спящим ушам оно показалось вечным, как та секунда, перед которой зажигается солнце. И его сердце более не смогло выдержать…       Шёрк-шёрк-шёрк… Топ-топ-топ…

… Мне пора… браться за работу…

      Глубокий вдох. Мирный выдох. Мирный вдох. Резкий выдох. Вдох. И выдох. Вдох-выдох. Монотонное, еле заметное шипение ноздрей легко отмеряло в окружении драгоценные секунды бытия. Секунда — вдох, не успеешь опомниться — как новый выдох — уже конец нынешнего часа. Стук-стук. Он сводит с ума всех. Время — лучший игрок на нервах, к каждому найдёт подход, к каждому стучится в дверь стрелками часов, оно крутится ими по определённой оси, отбивая по вашему сознанию барабанную дробь до черепицы извилины. Пока прямые не становятся кривыми, пока параллельные не сходятся в одно, а единое не раздробляется похуже разбитой чашки.       Время-время-время — Айзен неустанно повторял — время наш единственный враг. Запивал горе о времени чаем. Он хороший злодей, но, к несчастью, всё же временами не далёк понять истинный смысл конкретной вещи. Даже понять, к чему Кьёка произносил эту фразу. А Суйгецу просто хотел подобающе выразиться на уровне своего недалёкого носителя, что ангел смерти неровен час заедет своим же сапогом себе в нос, а то куда и похуже.       Часики тикали, и бесплотный дух наблюдал за всем довольно сдержанно: концерт одного идиота ему бесконечно нравился.       Глубокий вдох. Мирный выдох. Мирный вдох. Резкий выдох. Вдох. И выдох. Вдох-выдох. Монотонное, еле заметное шипение ноздрей легко отмеряло в окружении драгоценные секунды бытия. Секунда — вдох, не успеешь опомниться… И кое-кто делает мир сложнее: Айзен делает мир непотребно сложным, ненужно.       Куросаки Ичиго удачно принял «предложение» Соуске, правда, в уговорах помог Кьёка — меч иллюзий как никто другой знал нужное слово, чтобы на всё сподвигнуть человека. Куросаки не сражался, он был похож на ребёнка, пускал слюни, звал маму, плакал, он не видел ничего страшного — просто один и тот же сон — там никто не умирал, но тоска была столь давящей, а беспомощность стократ унизительной, что сердце разрывалось само. Сердце, как раненный зверь, измученный, похожий в сознании Ичиго на решето, само взрывалось брызгами крови, обливая побитое пустым нутро души алым дождиком… по воскресеньям. Бесконечным воскресеньям. В котором Орихиме приходила к нему, и прощалась.       Когда Куросаки в очередной раз, на глазах Киске Урахары, свалился на колени, его медленно поглотил небольшой паразит — гроб в форме кокона — чтобы сохранить лучший образец в форме. Как инкубатор для чего-то более стоящего. Гроб высасывал из Куросаки силы. Гроб держал Ичиго в напряжении, чтобы не расслаблялся. Гроб делал всё, чтобы свести Временного синигами в могилу. Только не слишком быстро. Гробик коричневый, как грязь, с которой смешали Куросаки. Гробик горбатый, с бесконечным количеством ног, ужасен на дизайн — он похож на насекомое, обитающее в аду. Он ползает как змея, он прочный, как кожа дракона.       Кьёка никогда не следил за убранством вокруг себя — в этом их вкусы с Айзеном совпадали: Лас Ночес в большей степени украшают лишь его жители, а синигами-предатели тут как временные жильцы, их жилища отвратительны, похлеще сточной канавы, разве что у Ичимару где-то завалялась маска лиса с последнего карнавала… Кьёка никогда не любил воздух, спёртый воздух, вот бы лишить всех насекомых — людей — его, как тотчас те бы передохли. Слабы. Ничтожны. Куросаки такой же. Да и Айзен придурок, не слабак лишь в «гениальных» планах, которые недостижимы. Суйгецу молча смотрит на ликующего в молчаливом танце своей реяцу Айзена, она сменила цвет с обычно бесцветного на жёлтый, такой сочный, напоминающий апельсин и ещё подвыпившего Кенпачи. Он бесплотно проникает сквозь смрадные уголки Ночес, чтобы добраться до Хоугиоку — нет на месте, но не это важно — в соседней комнате не менее ценный образец одного полудурка Куросаки: а оттуда слышны стоны. Не похотливые, какие Суйгецу наблюдал в некоторых кварталах Генсея, иногда Рукона, а нежные — трогательные, девичьи, любовные, хоть и сдержанные. Его не видят, а вот ему довольно забавно наблюдать, как всё ещё глючный, под влиянием его иллюзий Куросаки бессознательно хватает женское тело, так бесцеремонно использующее его — в качестве наездницы Халибел — и Кьёка даже знает, кто надоумил эту женщину на это; им всё равно на окружение: впрочем, никого, кроме него, тут попросту нет… Тиа временами нежно обнимает Ичиго за шею, любовно всматриваясь в его лицо, хотя в ушах, спрятанных за вихрами солнечных волос, с каждой секундой всё отчётливее отдаётся одно слово — Орихиме. Спустя пару минут затуманенное сознание Халибел начало понимать, что это не слово, не вещь, а чьё-то имя, и Куросаки, хоть и неосознанно, но представлял тело это девушки на месте самой Халибел. Ей не было обидно — но её это заметно расшевелила: она двигалась всё активнее, норовя побыстрее закончить соитие. Ичиго взвизгнул, как девчонка, и перехватил Халибел за руки.       Она ушла, потная, одурманенная, голая, а гроб вновь вонзился в тело Временного синигами, оставив открытым только ту часть его лица, которая всё продолжала звать единственную, ту, что больше никогда не придёт…       Хоугиоку — его медленный звон — дал Кьёка понять, что полудурок пришёл. И меч даже не удивился тому, что этот проклятый осколок зияет в груди полудурка. Ну, не иначе земля кретина выносила — мысли хлестали только лицо Айзена, который покрывался связью духовных частиц, обращаясь в подобие кокона — белого, а не грязного, в котором удостоилась честь поселиться Куросаки. Он переступал дозволенное, и Суйгецу переступил порог его желаний — пресёк его дальнейший путь к кокону Ичиго. Длиннополая, серенькая шляпа из непонятного материала, помявшись, свисала с головы меча подобно висевшему на ниточке, выбитому глазу. Однако, если это был глаз — то уже третий по счёту. Смурное лицо Кьёка направил против детских мечтаний Айзена — они трещали, как молнии в тучном небе, деревья, на которых росли его надежды, были под угрозой уничтожения, если Суйгецу что-то не понравится.       — Что делать собираешься, Айзен? — когда эту фразу произносит Иллюзорный, всё идёт наперекосяк. Когда эту фразу произносит меч, никто не в силах сдвинуться или сделать что-то. Но не силой пропитан этот вопрос, а отвращением.       — Скоро всё сам поймёшь, Суйгецу, меч мой, дай мне лишь…       — Ты волен идти куда хочешь, но, если рискуешь не объясниться сейчас, можешь позабыть обо всех Моих силах.       Айзен вздохнул. Вшитый в сердце камень неприятно холодил кожу, что была слабо покрыта запёкшейся кровью. Жиденькой. Отвратительной-алой — слишком светлой, будто вот-вот станет голубой.       — Я хочу забрать силы Куросаки. Ты же знаешь, что я создал его. И происхождение его мы тоже знаем. Сын высокородного синигами из семейства Шиба, что душа Общества душ, и эхьт квинси — это невероятное сочетание необходимо… Лучшее, что может помочь в достижении нашей цели.       — Твоей цели, — поправил его меч, — По-моему, ты лжёшь. Как бы то ни было, Хоугиоку не сможет высосать силы Куросаки.       — Почему? — кажется, стал недопонимать логику своего дзанпакто синигами-предатель. Неужели Кьёка понял что-то, чего не заметил сам Соуске?       — Потому что эта вещица не исполняет желания, она лишь приводит к достижению желаемого результата — управляет причинностью событий и их последствиями. Жаль, конечно, но тебе банально не хватит «мастерства» поглотить силы этого существа. Хм, гибрид всего на свете? Бог ведь тоже должен состоять из всего понемногу. На это надеешься, Айзен? — послышался хруст пальцев: Кьёка так выпускал напряжение, когда ему надоедало что-то банальное объяснять своему «хозяину».       — Не мастерства, это как в случае с Кучики… Её силы были отданы Куросаки целиком, так как она этого желала, она заменила одно другим.       — Ход твоих мыслей… мне нравится, — признал после секундного молчания Кьёка, чем заставил Айзена улыбнуться — но улыбка мигом сошла с его лица при следующих словах: — Однако всё-таки мастерства, ты можешь быть тысячу раз сильнее Куросаки, но его высот в будущем тебе не достичь ни с какими своими навыками. Вот итог твоей эволюции — и справедливость вашей человеческой жизни — сколько ни старайся, лавры всегда принадлежат другому, — Суйгецу с ехидной улыбкой похлопал синигами по плечу.       — А… ведь ты прав. Мой ход мыслей даже мне нравится, — похожий скорее на юнца, чем на половозрелого синигами с сотнями лет опыта за спиной, Соуске навеки вечные останется таковым перед своим мечом, который, в отличие от него, умудрён всего парой дней с тысячелетним опытом. Меч не успел покинуть зал до следующей фразы: — Но, теперь, он не понравится тебе. Ведь я забрался заменить тебя на него.       Айзен раскрыл крышку гроба, в котором спал Куросаки, растянул забрало, укрывавшее спящее лицо Ичиго, и пронзил грудину синигами своими руками, изменившимися под воздействием заклинания кидо. Суйгецу даже не подал виду, не дёрнулся, хотя сердце, — если оно есть у мечей, — зашлось единственным стуком ни быстрым, ни медленным, стуком последнего удара, когда в живое существо на полной скорости влетает феномен под названием «жизнь». Меч развернулся на кончиках своих туфель, в медленном шаге направился к своему «хозяину», разведя руки в стороны и наблюдая за тем, как комната вокруг превращается в «желатин» от окружающего давления реяцу.       — И что, Айзен? Что ты задумал, глупый? — так шепчет загнанная в угол рысь, которая скорее убьёт нападающего, забрав с собой тем самым, чем отдастся в одни ворота. — Думаешь, разменяешь меня на его бесчисленные, неизвестные тебе силы? — смех заполнил зал.       — Я буду сильнее, чем ты. Знаешь, мне этого достаточно, Кьёка Суйгецу, так лучше, чем всю жизнь прозябать в тени твоего отвращения ко мне… Когда вы проснётесь, став единым целым, я буду уже далеко, минёт двести или даже триста лет, но я добьюсь своей цели. Жаль, что ты этого уже не увидишь.       — Растворяясь, я скажу тебе только одну вещь, Айзен: я недооценил тебя — ха, ты ещё больший идиот, чем я думал все эти годы. Когда он проснётся, — Кьёка показал пальцем на спящего в дурмане и безумии Куросаки, — Я брошу все силы, чтобы он стал сильнее тебя, чтобы он стал настолько могущественным, что тебе такого «мастерства» не видать никогда в своей жалкой жизни и последующий перерождениях. Сгинь, ничтожество! Ведь ты влез туда, куда не следовало… — последние слова могучим эхом ревущей волны отдались в сознании синигами-предателя, он молча смотрел, как его меч растворялся в пустоте, снедаемый стекольной пылью в ветру, поглощаемому духовной энергией лежащего рядом Ичиго.       Он до конца своих дней будет помнить скрежет улыбающегося лица Кьёка, чьи глаза в то мгновение вспыхнули страшнее всего мрака бесконечной Бездны.       Иноуе Орихиме была захвачена… арранкарами

Вы все возвращаетесь. Не сопротивляйтесь. Нам приказано… Даже если потребуется применить силу

Я понял. Ни черта ты не понял. Зови меня, Ичиго, моли меня, Куросаки.

      — S'alai"i Mara, van du’tim bor, Kor?(1)       — S'alai"i Kingus Mickailh, — она поклонилась, — S'alai"i Galahad, van du-oh vesti bor, Kor…       Лицо парня наполнилось горечью. Его чёрные волосы, в унисон ниспадающие по обе стороны лица, метались из края в край. В такт его тихим, одиноким движениям двигался большеватый, некрасивый горб, спрятанный под тонкий, но плотный кремовый плащик, — он делал его и без того низкую фигуру ещё более отталкивающей.       — S'alai"i, Vash Vin, — ему поклонился высокий, поджарый молодой человек, в очках ободковой конструкции, и с такой же тёмной копной волос, как и у него: — S'alai"i Galahad, van du-oh bor, Kor?       — Он умирает, — быстро произнёс горбатый.       — Ваше Сиятельство, мы… очень редко переходим на этот язык. — поразмыслив с несколько секунд, он, наконец, спросил: — Что-то случилось?       Из полутёмной, мрачной, как могильный камень в сумерках, залы они вышли на балкон, с которого предстал высочайший вид на город — город неписаной красоты, Легенды о котором никогда не сложат… ведь здесь никто никогда не побывает кроме определённого круга личностей. В центре города, там где стаями змей городские улицы и входы-выходы домов сходились, как капли на стекле, нитью тянулся к небосводу драконий столб. Столь высокий, сколь и несокрушимый камень. Построенный в честь стародавних былин.       — Весь день, каждую секунду, я слышу это — он звучит столь сильно, будто дракон ревёт в пустыне, что нас окружает, — горбач положил руки на каменный барельеф балкона, — Ты слышишь его, Лев?       — Я… не могу слышать этого, мой Король, — смущённо произнёс узкоплечий Лев.       — Ох, всё, хватит! Лев, перестань, умоляю тебя! — раздражённо бросил король, — Ты знаешь, как я ненавижу официоз меж нами с тобой, ты как никто другой имеешь права обращаться ко мне без него, даже втреснуть можешь, если я вдруг что учужу.       — Нет, никогда, Ваше Сият… Нет, никогда, Михаил, ты порой заигрываешься, но всегда держишь линию, — мимолётное ругательство и улыбка друга в технической заминке вызвали смех у короля.       — И всё же моё двухмесячное отсутствие не повод вновь переходить на «Вы», как бы то ни было — больше так не делай. Прости за эту детскую претензию, но для меня это важно. Это первое. Второе… То, с чего я начал разговор. Мда. Ты слышишь этот Зов?       — Я не могу слышать Зовы, Михаил, по вполне естественным, хоть и неявным причинам.       — Да, ты целенаправленно от этого отказываешься, хотя твой вострый слух не раз нас обоих спасал, — задумчиво произнёс Михаил, уводя глаза вдаль горизонта, который виднелся как мыльное, оранжево-пенное зарево с редко проскальзывающими горошинками звёзд. — Когда-нибудь, мой друг, мой слух перестанет быть столь острым и чутким, тогда уж ты будешь обязан мне помочь и тут.       — В час нужды я буду рядом, мой король, в час, когда это потребуется, я стану вашими ушами… Твоими ушами, Михаил.       — Отлично, пойдём.       — Ты что-то задумал, Михаил?       — Да так, небольшая прогулка… Поговорим об альбоме Чарльза Барри* тысяча девятьсот двадцать второго, — пританцовывая, парнишка распахнул возникшую перед ним эбонитовую дверь; обсидиан жалобно скрипнул, а проём засиял, выкинув пришельцев в далёких молочных песках Хуэко.       Одинокое, стеклянное, будто выкрашенное в белый снег, деревце пустило корни неподалёку от Лас Ночес. Его застенчивые ветви щелчками звенели на ветру голодного ветра проклятой пустыни. Здесь была как бы незыблемая граница: тут останавливались пустые, точившие когти на обитателей гордого замка, они рычали и слабо светили тёмным светом своих всесковывающих демонических глаз.       Выступивший против незваных гостей гигантский пустой с телом из частиц молочного песка в одно мгновение обратился в стекло, прозрачное, кривое стекло, в котором каскадом звёзд отображалась барханная пыль, развеянная ветром по всей округе…       Лев молча указал на толстые, замковые стены, а Михаил кивнул, сложив руки на груди. Прозвучало что-то на их родном языке, кажется, будто король попросил друга об одолжении, и тот мгновенно обнажил левую руку, лишив ту перчатки. Под ней серебристая кожа стала раздуваться, утолщаться, прочнеть прямо на глазах — рука сначала стала похожа на небольшой деревце, затем только преобразовалась в нечто, подобное лапе какого-нибудь мифического монстра. Вся белая, как маска пустого, она покрылась костной тканью и закрыла небо над голова товарищей. Лев, не чувствуя никакой тяжести, отступил и сделал выпад этим «кулаком» в стороны стены.       Когда пыль рассеялась, хозяева местного бала, устроившие потасовку, Гриммджо и Нойтора, оказались сбиты с ног, как, впрочем, и вся их маленькая гвардия. Долго приходившие в себя от невообразимого накала силы, ворвавшейся в стены Лас Ночес, они не заметили пропрыгавших мимо них горбача и очкарика, что бодро спешили в самые глубины арранкаровской обители.       — Стой! — прокричал Михаил, подняв даже пыль, пока пытался остановиться. — Минутку.       — Что такое, мой Король? Ты что-то забыл в доме? — разглядывая Михаила, прибывавшего в панике и поиске чего-то по всем карманам своей пыльной одежды, Лев невольно сравнил его с Мартовским зайцем, который будто опаздывал на чаепитие.       — Да… Я забыл плеер! — раздосадованно вскричал парень, чем заставил левый глаз Льва подрагивать в приступе раздражения. — Ладно, ничего… Споём и так!       Тут их разделила чья-то массивная рука, неожиданно приземлившись им почти по ногам. Михаил вопросительно посмотрел на арранкара, что возвышался над ним: тучный мужчина, накачанный, с маленьким размером одежды и самодовольной ухмылкой, что так призывно светит вкупе с частью старой маски в форме челюсти на подбородке.       — Позвольте представить вам!..       — ДА! Я как раз только хотел это сказать! Позвольте представить Чака Барри! — маленький, но точечный, как разрез самурайского клинка, удар Михаила опрокинул гиганта. Король отпрянул, уводя в сторону и выкрикивая своему компаньону, чтобы тот убирался вперёд, а сам Михаил его догонит.       Положившись на господина, Лев рысью бросился вперёд, без Михаила увеличив свою скорость в три раза, скача словно ниндзя из коридора в коридор, от поверхности к поверхности, при этом бесшумно, незаметно, как демон под покровом ночи.       Дорога заставила его свернуть на короткую дистанцию, через которую он бы смог добраться до цели раза в два быстрее. Однако, как только его тень скрылась в последнем повороте, двери с лязгом хлопнули, покрыв его с головы до пят пеплом мрака.       Лев устало дёрнул пальцами на висевшем сбоку японском мече.       — Я дал тебе понять, что тут находится сильный противник, смертный, но ты, кажется, не внял моим приказам.       — Ты не мой Король, чтобы мне приказывать, жалкий смертный, — повторив старческую интонацию на последнем словосочетании, Лев поднял голову к потолку, где в тенях плавал едва заметный череп в фиолетовом балахоне, который можно было разглядеть только из-за света глазниц.       — Хмпф, какая дерзость. За это может быть только одно наказание — смерть! — Барраган сделал мах своими старыми костями, но Лев был быстрее и мгновенно пересёк всю комнату, зависнув под потолком вместе с арранкаром в сантиметре от его черепа.       — А дорогой этой я пошёл, потому что мошки вроде тебя слишком слабы, показывая свою реяцу — мне, — Лев улыбнулся, сняв очки в одну сотую миллисекунды. Выехавшая из-под волос оправа напомнила Баррагану кости — те же кости, что порой остаются на лицах арранкаров…       — Как он?       — Спит как младенец, — улыбнулся Михаил, — Ты как-то долго немного? Всё нормально?       — Вполне, и… Кхм, Король, у нас проблема, — многозначительным жестом Лев указал на кокон, в котором спал Ичиго, в районе живота он был частично покрыт кровью. — Надеюсь, это не то, что я думаю.       Они оба потянули грязевого цвета сосуд, раскрыли его и… увидели всего-навсего покусанного Куросаки, местами его кусали до крови, частично вырвали куски кожи, отсюда и кровь.       — Как он? — Лев потрогал у рыжего пульс.       — Хм, ничего определённого. Тот, кто тут хозяйничал, что-то попытался с ним сделать, не знаю, получилось или нет, но он слаб духовно. А физические повреждения только… усугубили ситуацию.       — Выживет?       — Возможно, потребуется переливание, — под вздох Михаила было принято решение перенести Куросаки в их дом.       — Что-то с ним определённо не так — я буду донором, моя кровь убьёт заразу. Ты против?       Я не смею возразить тебе, мой Король.       А ворвавшийся только неопределённое время спустя кошачий царь с голубыми волосами застал только пустой гроб своего некогда талантливого оппонента, на которого он возложил ответственную миссию — погибнуть от руки Короля, чтобы показать всем арранкарам, кто же тут по-настоящему силён. Но Ичиго исчез — и, обратившись пантерой, Гриммджо разъярённо зарычал…

Как могу, Как хочу, Как умею…

(1)      — S'alai"i (универсальное приветствие — не имеет перевода) Mara, van du’tim bor (Мара, что с ним?), Kor (универсальное завершение официальных фраз — не имеет перевода)?       — S'alai"i Kingus Mickailh, — «…» — S'alai"i Galahad, van du-oh vesti bor, Kor… (Король Михаил, Галахад — он близок к смерти…)       — S'alai"i, Vash Vin, — «…» — S'alai"i Galahad, van du-oh bor, Kor? (Ваше Величество. Галахад — как он?       (Я решил, что официальные переводы с их языка буду выкладывать после глав в самом тексте)