***
— Это что, шутка? — Процедил сквозь зубы Карл, обернувшись к Джоан. Он стоял напротив неизвестно куда ведущей двери, и сверлил взглядом криво прибитую к ней табличку. «Пожалуйста, не кормите животных» — куда бы ни вела эта дверь, надпись на ней показалась Карлу абсолютно неуместной и даже пугающей. — Ты про табличку? — Без единой эмоции на лице уточнила Джоан.— Она уже висела, когда мы только пришли на эту фабрику. А когда было решено сделать тут продуктовый склад, Ниган приказал, чтобы ее не снимали. Сказал, что она очень к месту здесь и поднимает ему настроение. — Табличка? Нет! Мы же шли на оружейный склад, а не на продуктовый! Что я здесь делаю? — Карл заметно начинал нервничать. Проснувшись посреди ночи, к рассвету он уже успел сходить в душевые, перебиться сухим пайком, обнаруженным в ящике тумбы, и даже прочесть один журнал. Поэтому к долгожданному визиту Джоан, он был уже в полной боеготовности. Как только она, войдя в комнату, начала зачитывать с листа знаменитый свод правил Нигана, Карл почему-то перестал слушать. То ли от недосыпа, то ли наоборот — чрезмерного возбуждения, его мысли витали где-то далеко, за пределами этой комнаты. И в них он уже стоял рядом с Ниганом с огромным автоматом наперевес. Карл даже не заметил, как, закончив читать правила, Джоан перешла к озвучению его дальнейшей судьбы. Все что услышал — он подчиняется напрямую Нигану и больше никому. Сомнения стали закрадываться только когда он обнаружил, что дверь с причудливой табличкой, около которой они остановились, странным образом граничит с общей кухней. Теперь-то он стал вспоминать, что в скучном монологе Джоан пару раз прозвучали слова «обязанности» и «склад», но в представлении Карла склад непременно должен был быть оружейным. — Ты здесь работаешь. Оружие тебе запрещено. Обыск при входе и выходе, — отчеканила Джоан, даже не удивившись тому, что Карл будто слышит об этом впервые. — Работаю? В смысле, за баллы? Что значит «оружие запрещено»? — Односложные ответы Джоан начинали раздражать Карла все больше и больше, главным образом потому, что порождали в нем новые вопросы. Он судорожно стал метаться взглядом, будто выискивая на ее теле кнопку, ответственную за построение развернутых предложений. — Ты, наверное, ошиблась, я не должен здесь находиться. Отведи меня к Нигану! — К Нигану нельзя. Не положено. — Хорошо, тогда я найду его сам, без тебя. И ты не можешь меня остановить. Сама ведь сказала, что я подчиняюсь только ему, — с этими словами Карл повернулся к Джоан спиной, намереваясь уйти прямо по коридору. — Как и я, Карл! И мне было приказано донести до твоего сведения, что тебе запрещено даже приближаться к его личным апартаментам! — Джоан выпалила это громко вслед уходящему Карлу, в миг заставив его остановиться и замереть. Эти слова прозвучали подобно выстрелу, и Карл, в самом деле, ощутил резкую боль в груди. Он не мог дышать — легкие сковало. Он не понимал, почему ноги, вдруг как приросшие к полу, не давали возможности сделать ни шагу дальше. Будто воспользовавшись этим, Джоан обошла его и встала напротив, преградив путь. Ставшая источником боли, она была последним человеком, которого Карл хотел бы сейчас видеть. Но заставить себя пошевелиться он до сих пор не мог, поэтому просто обреченно опустив голову, направил взгляд в пол. Еще никогда прежде он не чувствовал себя так глупо. Даже в тот момент, когда, выскочив с автоматом из грузовика, через мгновение лежал обезоруженным у ног Нигана. И ни тогда, когда выяснилось, что Рик знает о его местонахождении, но просто ни черта не делает, чтобы освободить. Он не чувствовал себя так глупо даже когда схватил Нигана за член, восприняв его шутливую просьбу всерьез. Где-то за соседней дверью раздался смех, и Карл подумал, что в этой ситуации он пришелся как нельзя кстати. На минуту ему показалось, что это был смех Нигана. Карл представил, как собравшись за огромным столом, все жители Александрии хохочут во все горло, слушая рассказ Нигана о глупом влюбленном подростке, что был готов ради него на все. О подростке, который возжелал стать Спасителем, а вместо этого стал жалким рабом, обреченным зарабатывать баллы себе на еду. И громче всех, конечно, смеялся Рик. От столь яркого образа Карл почувствовал, как неведомая сила, до сих пор сковывающая его легкие, плавно переместилась наверх, сдавив теперь его горло. Он сглотнул и сделал бесшумный глубокий вдох, пытаясь вобрать в себя как можно больше разряженного воздуха. Сильнее всего сейчас ему хотелось поднять взгляд и не увидеть перед собой Джоан. Но надоедливая тетка продолжала стоять на месте, наверняка посмеиваясь про себя над его положением. — Шутки кончились, мальчик. Что бы ни сходило тебе с рук до этого, учти: впредь Ниган такого не потерпит. Потому что теперь ты Ниган, и живешь по правилам Нигана. — Джоан говорила спокойно, а Карлу казалось, этот звук вбивал его в пол подобно молоту. — Ты подчиняешься только ему, но только я передаю тебе его распоряжения. И научись слушаться приказов, потому что неподчинение здесь карается очень жестоко. Казалось, хуже уже быть не могло, когда Карл почувствовал, пальцы Джоан на своем подбородке, задирающие его голову наверх. Будто пытаясь окончательно добить его, она заставила посмотреть ей в глаза, и Карл, вдруг заметил, что они у Джоан светло-карие. — Тебе не кажется, что у Нигана с тобой слишком много возни? Включи голову, Карл. Просто выполняй правила и веди себя достойно того, кем ты хочешь быть. Она сказала это уже по-другому. Не так будто зачитывает с листа протокол, а так, как если бы хотела, чтобы Карл прочел между строк. Возможно, она и правда позволила себе лишнего. Та суровая Джоан, что была верным солдатом Нигана, должна была четко следовать уставу и не трепать языком. Но та Джоан, что в прошлой жизни была матерью, не смогла равнодушно смотреть в единственный, и полный горечи глаз подростка. Карл не понял, почему Джоан вдруг отошла от привычного образа. И хотя смысл ее слов дошел до него не полностью, ее смягчившийся тон вселил в него уверенность, что все не так плохо, как могло показаться на первый взгляд.***
Все оказалось немного хуже. Карл начал понимать это, когда выяснил детали своего особого положения. Чем больше он вникал в эти детали, тем сильнее осознавал: на теплый прием жителей Святилища ему рассчитывать не придется. Потому что ему не нужны были баллы — он мог брать все, что хотел. Потому что, будучи простым подсобным рабочим, он жил в прекрасных условиях, подчинялся только Нигану и больше никому. Трудился среди рабов, но жил как Спаситель — ненавистный и тем и другим. Потому что у его Спасителя было отличное чувство юмора. Вчера он вознес его до небес, а сегодня скинул на землю. Наделил привилегиями богов, и бросил к простым смертным. Спаситель оставил его в чистилище, где-то посреди здешнего ада и рая. Потому что Спаситель был коварен, жесток и не доверял Карлу.***
И все же, он ощущал себя в аду. Пренебрежительные ухмылки Спасителей, озлобленные взгляды рабочих — порой, Карлу казалось, его не закидали камнями лишь потому, что это запрещено правилами. Были и другие взгляды: похотливые, масленые. По этой причине он старался посещать душевые по ночам или когда основная часть Спасителей разъезжалась на задания. Если свист и причмокивания в его сторону звучали открыто, то что-то более серьезное всегда делалось исподтишка. Кто-то «случайно» скользнул ладонью вниз по его пояснице, а кто-то явно схватил за бедро. В тесном проходе между блоками или в просторной столовой. Но всегда в толпе. Чтобы не успел понять, кто это сделал. Карл знал, что это были рабочие, ибо для Спасителей это было слишком уж трусливо. Да и особо изголодавшимися они не выглядели. Хуже всего приходилось на общих собраниях, когда поднявшись с колен, все жители Святилища окружали Нигана плотным кольцом. Карл оказывался зажатым со всех сторон, лишенный всякого пути к отступлению. Приходилось терпеть многое первое время. Стоя позади, какой-то кусок дерьма терся своим стояком об его поясницу — невыносимо хотелось развернуться, и резким ударом выбить ему кадык. Другой ублюдок обнюхивал волосы на затылке Карла, опаляя его шею тяжелым зловонным дыханием — Карл еле сдерживался, чтобы не сломать ему челюсть. Но едва ли кто-то осмелился бы прервать речь Нигана, устроив потасовку вовремя собрания. Оставалось лишь, сжав кулаки, представлять все самые изощренные способы убийства этих уродов, попытайся они сделать подобное при других обстоятельствах. Чем больше он узнавал людей тут, тем больше видел разницу между ними и его прежней общиной. Вспоминать эту «шайку трусов» ему не хотелось, но не признать очевидного он не мог: в отличие от них, здесь не было равенства. Угнетатели и угнетенные, зажиточные и нуждающиеся — пожалуй, это было той частью прошлой действительности, в которой Карл, как ему говорили, «не успел пожить». Эта действительность не казалась ему ни плохой, ни хорошей. Она была данностью. Реальностью, в которой теперь он будет жить. Карл говорил это себе каждый раз, когда в груди щемило от вида людей, готовых убить друг друга за последнюю банку консервов. И каждый раз, наблюдая за тем, как кто-то на коленях вымаливает дать в долг один чертов балл, которого не хватает для нужной вещи. Поначалу все это было непривычно и вызывало праведный зуд, но всего несколько дней, и Карл уже перестал мыслить масштабами маленькой группы, где все делилось поровну между собой. Чем больше он узнавал людей тут, тем меньше, порой, видел разницу между ними и ходячими, которыми двигало только лишь примитивное желание пожирать. Условно, но Карл постоянно ощущал себя куском мяса. Не только потому, что глядя на него, плотоядно облизывались некоторые любители юных тел. Казалось, что все тут, ведомые лишь страхом или личной выгодой, пытаются сожрать друг друга с потрохами. Спасители, рабочие – не важно. Он постоянно пытался представить себя среди них, если бы ситуация сложилась по-другому. Мог бы он добровольно оказаться среди этих запуганных в своем большинстве рабов, без собственного мнения, без желаний, без стремлений? Или среди отморозков, что без грамотной политики Нигана, давно перестреляли бы всех вокруг, включая друг друга? Нет, не мог. Они все называли себя Ниганом, но никто не был похож на него ни на грамм. Ниган был прав: он не обязан понимать и любить тех, с кем делит кров. Но дело было не в этом. Карл чувствовал себя не на своем месте. И даже сделай его Ниган Спасителем с самого начала, как он того хотел, это бы ничего не изменило. Его место было по другую сторону от всех, рядом с Ниганом — единственным истинным Спасителем, который почему-то не подпускал его к себе, как раньше. Карл видел Нигана реже, чем хотелось бы, и почти всегда издалека. Он везде выискивал его среди толпы Спасителей, старался попасться ему на глаза, встретиться с ним взглядом, но удавалось это редко. Ниган, будто нарочно, не смотрел на него, хотя казалось, глаз имел больше чем у паука во всех местах. Карл по-настоящему оживал только в те минуты, когда наблюдал за Ниганом, а все остальное время он существовал, чтобы эти минуты прожить. Он бы мог сравнить себя с глупым влюбленным школьником, вот только школьником он был совсем недолго, да и о какой влюбленности тогда могла идти речь? Гендерный вопрос, как ни странно, тоже был ему чужд. Мир, со всеми придуманными нормами, рухнул к чертям, а общественного порицания по привычке боялись только те, кто пожил достаточно, не утратив свой моральный облик. Те, в чьем сознании прочно закрепились некогда навязанные им «можно» и «нельзя». Карл же был ребенком, когда все пошло прахом. Мир не имел границ, а круг его запретов на тот момент был сужен от плохого поведения в школе до издевательств над соседским котом. Он взрослел, но никто не учил его, кого любить, кого хотеть и кому молиться — это перестало быть важным. Потому он стыдился своих чувств к Нигану, что изначально тот был его врагом, а вовсе не потому, что он был мужчиной. Что он чувствовал к Нигану и почему? Правильно это или нет? Эти вопросы он поклялся впредь не задавать себе. Да и какая к черту разница, ведь эти ответы ничего не изменят. Выживать Карл уже умел. В плену он научился ждать. Следующий шаг — принятие. Кто-то сказал: «Взрослеть — значит привыкать к миру». Он точно не помнил, но, кажется, это был Рик.