«Монстры у нас под кроватью и монстры у нас в голове неистребимы:
они вечно таятся во тьме, словно плесень под полом или за обоями.
Где ночь — там и они, а ночи в этом мире — хоть отбавляй.
Вселенная щедра на тьму».
— Нил Гейман, «Осторожно, триггеры».
Это произошло на рассвете. После спокойной, тихой ночи без происшествий и нападений. Это произошло неожиданно и быстро — и также резко закончилось. Это длилось не больше пятнадцати минут, но успело поставить весь штаб на уши. Сквозь щёлку между плотных штор в комнату проникал утренний свет; на тонкой полоске света виднелись танцующие в воздухе пылинки. Луч падал на пожелтевшую с годами страницу фолианта и на голубой свитер хранителя, склонившегося над книгой. Артём читал главу уже в третий раз, но всё равно не до конца понимал, в чём разница между видами оборотней. Определения смешивались, исписанные конспектами и изрисованные таблицами страницы толстой тетради не помогали — Артём Романов окончательно и неотвратимо потерялся в море знаний. Кофе в белой чашке со сколом остыл и теперь оставлял на языке неприятный не то горький, не то сладкий осадок. Так часто бывает перед событиями, которые переворачивают твою жизнь с ног на голову: всё идёт своим чередом, всё настолько обычно, настолько скучно, что аж тошно. В кабинете отца было холодно: батареи под закрытым окном особо не грели, и Артём натягивал на кулаки рукава старого свитера с вытянутыми локтями и растянутыми манжетами. Сбоку выглядывали толстые синие нити; казалось, стоит потянуть — и распустится весь застиранный, истончившийся свитер, оставив Артёма в одной футболке. Глаза болели от резкого белого света настольной лампы отца, и Артём бесконечно тёр их — такие же голубые, как у сестры, такие же уставшие, но не такие зоркие, далеко не всё подмечающие. Страницы фолианта, хоть и старые (читай: наделённые особой мудростью), действительность Дуброва не отражали. В них содержалась информация, которая для Артёма была сугубо теоретической, а поэтому и никак не укладывалась в его голове. «Самая распространённая разновидность оборотня — вервольф, звериная ипостась которого — волк. Хотя также имеет место быть умение людей превращаться и в других животных: мышей, лебедей, гусей, рыб или тигра (Индия), леопарда, гиену (Африка) или ягуара (Южная Америка). Здесь можно вспомнить многообразие японский оборотней (хенгэёкай): енотовидные собаки (тануки), кошки (нэко), собаки (ину), обезьяны (сару), журавли (цуру), крысы (нэдзуми), пауки (кумо), карпы (кой) и прочие животные, почитаемые за свои выдающиеся способности». Артём потерял счёт на третьей разновидности японский оборотней; в голову лезли оборотни, атаковавшие жителей Дуброва, оборотни, сидевшие взаперти в темницах, и оборотни, которые стаями ошивались неподалёку, но никому не вредили. Тех, которых упоминали на страницах учебника, Артём никогда не знал — и не думал, что когда-нибудь встретит. Проводя рукавом свитера по следу от кофейной чашки на отцовском столе (за который ему потом придётся отчитываться), Артём отодвинул от себя фолиант. Толстая тетрадь, исписанная неаккуратным, но читаемым, размашистым, но приятным почерком, была роднее старинных книжек и чуждой информации. «Ликантроп — оборотень, принимающий волчий или подобный волчьему облик». Определения казались устаревшими, разве что не архаичными; наша работа — не просто знать достаточно, чтобы выжить в эту секунду, а знать столько, чтобы мы смогли выжить всегда, звучал монотонный голос Вани Филонова в его голове. «Волколак или волкодлак — ликантроп в славянской мифологии». Разве то, что происходит вокруг, в их родном городе, сравнимо с мифологией? Разве оборотни, ходящие по улицам — это герои сказок и легенд? Нет. Вовсе нет. Артём не понимал, зачем ему нужны были именно эти формулировки, именно эти слова; его голова болела от нескончаемого потока информации — большей частью неактуальной, пустой и в будущем оставленной на задворках памяти. Он проговаривал каждое слово в определениях из своего конспекта (опять забыв о японских оборотнях), отбивая ритм сжатой в кулак рукой и не заметил, как открылась дверь кабинета, впустив в комнату ещё немного искусственного света и гостя, застывшего на пороге. «Ругару — человек с волчьей головой или «гибрид» человека с собакой, свиньей, коровой или даже цыплёнком». Артём задумался и подписал печатными буквами: «(обычно белым)». Конспект продолжался определениями оборотней, их сильными и слабыми сторонами, а в зелёной табличке в правом верхнем углу под названием «Криптонит» были перечислены все известные стражам способы в разной степени навредить оборотню. Венчало всё это творение обобщённое определение, выведенное старательно на весь разворот: «Оборотень — человек, способный превращаться в некоторых животных, обычно — в опасных хищников». — Эй, ребёнок, — от голоса крёстного Артём вздрогнул. Валентин Филонов — уже в сером костюме, сна ни в одном глазу — смотрел на крестника сквозь стёкла очков, смотрел на его осунувшееся лицо в свете настольной лампы, — ты спал хоть? Даже рубашка у крёстного — в красно-жёлтую, миротворческую, клетку — была отглажена; Артём даже собственной кожей ощущал складки на мятой чёрной футболке. — Немного, — соврал он. Валентин стоял в дверях отцовского кабинета, и, впрочем, как всегда, выглядел бодрым и живым. Его карие глаза (мягче, чем у Дани; добрее, чем у Вани) глядели на крестника с толикой сочувствия. Сейчас жизнь Артёма Романова, хранителя, состояла из зубрёжки, плохого кофе, постоянных проверок и редких, но долгих бесед с Валентином. — Где отец, не знаешь? — Вчера домой ушёл, — пожал плечами Артём, и почувствовал боль затёкших мышц. Он улыбнулся крёстному, пользуясь возможностью отвлечься от учёбы. — Обещал тут быть ещё до рассвета. Но в кабинет пока не заходил. Валентин кивнул, направляясь к креслу напротив Артёма. Его шаги отдавались тихим стуком от пола; руки положены на колени, ладонями наверх — вот он, снова немыми жестами предлагает разговор. — Знаешь, если бы ты действительно поспал, легче бы запоминалось, — улыбка тронула его губы, и Валентин многозначительно посмотрел на кружку Артёма, затерявшуюся между книг и конспектов. — У меня скоро проверка знаний, — отвечал Артём максимально обобщённо. Проверка от кураторов его и вправду ждала, но только в конце следующего месяца. На следующей неделе его хотел проверить Ваня; в конце концов, Ваня Филонов больше придирался к Артёмовым знаниям, чем кураторы — Ваня, в принципе, придирался к Артёму и его словам чаще других. Но делал это исключительно из наилучших соображений. — Пока что я не знаю даже того, чего именно я не знаю. Валентин рассмеялся, расслабляясь в кожаном кресле. Теперь его руки свободно лежали на бёдрах, а одна нога была перекинута на другую. Крёстный смотрел на Артёма с искорками веселья в глазах; он открыл рот, чтобы что-то сказать, но слова его («Знаешь, Тём…») утонули в звуке сирен. Предупреждающий сигнал раздавался в каждом уголке штаба; Артёму сразу вспомнились красные сигнальные огни, в панике мигающее и окрашивающие перекошенные лица своим светом. Сигнал, поглотивший половину фразы крёстного, заполнивший холодные стены и пустые комнаты, потрясший стражей, заставивший сердце пропустить удар, прозвучал единожды, и здание снова погрузилось в тишину. Предупреждающие сигналы не звучат в штабе, уверял себя Артём. В штабе безопасней всего, вторил ему голос шестнадцатилетней Славы перед тем, как она принесла клятву. Валентин, вытянувшись, словно струна, вскочил с кресла. Шаг, два — и его фигура скрылась за дверью кабинета. Коридор наполнился шумом и гамом; это не паника — это организованный сбор оперативников, дежурных и выходных, уснувших на своей кровати в штабе. По полу стучали ботинки, и топот стражей доминировал над другими звуками. Никто не спрашивал, что произошло. А Артёму очень хотелось. Он следовал по пятам за Валентином; в голове пульсировали мысли, всё больше затуманивая рассудок. Где отец? Что произошло? Нападение? Похищение? Объявление войны? Почему все, кажется, понимают, как нужно вести себя в такой ситуации? А он — нет? Может, просто учения? (Разве они когда-нибудь были такими?) С отцом ведь всё в порядке? Он отставал от Валентина буквально на пару шагов, но всё равно потерялся в толпе оказавшихся на первом этаже стражей. Он увидел вокруг себя знакомые лица: девчонка с зелёными волосами, восторженно наблюдающая за каждым шагом его сестры, её друг рядом — оба заспанные и перепуганные, всё равно что птенцы, открывающие новый мир (бесспорно, Артём сейчас — несмотря на то, что он брат Славы Романовой — выглядит точно также). Увидел он и Марка с Андреем, толкающихся с Кали в первых рядах, Полину и Лену, переговаривающихся у двери в гостиную. Шиго, которой явно в штабе не должно было быть, привалилась у стенки в вальяжной позе — но красные глаза выдавали беспокойство (и позади неё, на диване, сидел, почти засыпая, Саша). Последним в гостиную зашёл Влас — мазнув по лицу Артёма взглядом. Он выглядел спокойным, он выглядел так, будто он единственный понимал, что происходит. Но на самом деле, это, конечно, было совсем не так. Перед тем, как дверь закрылась, Артём заметил дреды Аниты и её карту Дуброва — с зелёным пятном совсем рядом со штабом. Зелёное — плохо, и это единственное, что успел понять Артём из общения с Анитой. Зелёные мазки энергии на карте Дуброва — чертовски плохо. Дверь закрылась с громким стуком, и коридор первого этажа погрузился в тишину. Было так тихо, что, казалось, они могли услышать то, о чём говорили в гостиной. Кто-то в толпе прерывисто выдохнул. Кто-то закашлял. На диване засопел Саша — на него шикнула Шиго и шлёпнула его ноге. — Что вообще это было? — спросила светловолосая девчонка, за которой остановился Артём, едва потерял Валентина из виду. Они вместе ходили на занятия, Артём видел её с сестрой (и не замечал у Славы особого энтузиазма в общении с ней), но, хоть убей, Артём не мог вспомнить её имени. Зашушукались Полина и Лена у двери, но ничего ей не ответили. Кали громко фыркал, скрестив крепкие руки на груди; чувствовалось, как ему не нравилось и как оно его, скорее всего, пугало. Зелёноволосая девчонка крутила в руках подвеску, вперившись взглядом в дверь — гляди, силой воли откроет или дыру в ней прожжёт. Артём снова осмотрел собравшуюся толпу (а светловолосая девчонка всё тараторила про то, как несправедливо, что они ещё не знают, в чём дело; Андрей Прохоров цокнул языком и театрально закатил глаза). Здесь были стражи, которых Артём знал лично, были и те, которых он видел только мельком. Были дежурные, покинувшие свои посты, были оперативники, у которых выдался выходной. Не было только Славы. И братьев Филоновых. Мысли-тревожные-огонёчки снова забились в его голове. Когда Артём был уверен в том, что Слава была дома, была в безопасности и, скорее всего, спала и не видела снов, тревога за Ваню и Даню набирала обороты. А если они там, где датчики Аниты поймали зелёную, «плохую» энергию? Вдруг они были на пути в штаб? Или возвращались домой? Когда они в последний разговаривали? Видели друг друга? И всё-таки, где сейчас отец? Артём чувствовал, как заболели зубы от того, как сильно он сжал челюсть. Вдохнуть и выдохнуть. Валентин учил его справляться с этим — и всё было бы куда лучше, если бы тогда Артём потрудился всё действительно хорошо запомнить. Глубоко и шумно дыша, Артём искал в коридоре пять вещей. Дверь в гостиную, броская футболка Андрея Прохорова, цветок в горшке, нелепая картина на стене, куртка Саши, падающая с дивана. Шум вокруг нарастал — стражи начали обсуждать происходящее, не в силах ждать новостей в тишине. Артём провёл рукой по свитеру. Булавка на груди. Порылся в карманах. Пятирублёвая монета, упаковка жвачки с одной подушечкой, зажигалка. Стражи говорили, их голоса накладывались друг на друга; Артём различал голос светловолосой девчонки рядом с собой, возмущения Андрея Прохорова и храп Саши. Зубы стучали, и Артём прикусил себе губу. Он делал то, что советовал попробовать крёстный, но спокойнее ему не становилось. Где отец? Где Ваня и Даня? Действительно, что произошло? Дверь так же бесшумно открылась; на пороге гостиной оказались Валентин Филонов и Дмитрий Романов. Артём почувствовал, как ему стало спокойнее и легче, едва он увидел отца. Дмитрий что-то сказал Андрею и Марку, кивнул Кали; дальше Валентин распределял задания между сразу же мобилизовавшимися стражами. Тяжёлый взгляд Дмитрия осмотрел толпу, как прежде осматривал её Артём. В его руке был телефон — экран с журналом вызовов всё ещё горел. Поджав губы, Дмитрий подошёл к сыну. В серьёзном взгляде директора штаба мелькнуло облегчение, но вместо приветствия он сказал: — Найди «Дельту». Сейчас. — Но, пап, Яся же… В его глазах — на которые Славины были похоже больше, чем Артёмовы — проявилось раздражение. — Значит, только Филоновых, — жгучее раздражение проявилось и в голосе. — Давай. Времени у нас… его нет. Понимаешь, Артём? За спиной Дмитрия Анита и Влас всё ещё осматривали карту — зелёный светился ядом совсем рядом, буквально в двух шагах от штаба. Оперативников из коридора и след простыл. Артём кивнул — кротко и коротко — и сорвался с места. Пальцы резво набирали домашний номер Вани и Дани, а в голове пульсировали незаконченные маячки-мысли. А что, если?... А вдруг?... Солнце едва взошло. Только-только начался новый день. Оперативники из штаба спешили на место происшествия — и не знали, чего им ожидать. Сердце Артёма Романова отбивало чечётку, в грудной клетке едва хватало воздуха — рациональное уступило место чувственному, нелепо тревожному, ужасающему и обезоруживающему. Как известно, воображаемые ужасы куда страшнее реальности. Правда?