Unposted

      В последнее время Дайна ненавидит так часто, что это уже стало её привычным состоянием. Пальцы слегка подрагивают чисто по инерции, скулы сводит в параличе тоже по привычке, а легкий скрип зубов вообще воспринимается как обычный фоновый шум.       Дайна ненавидит холодный кофе, заносчивых мужчин и блондинок.       Последних особенно.       Дайна ненавидит то, как светлые волосы рассыпаются по спине строгого костюма, она знает, что чужеродного, но сидящего так идеально. Ненавидит насмешливый прищур глаз, саркастичные комментарии. Ненавидит её стоны, среди которых она никогда не услышит своего имени.       Каждый раз ей хочется взять её эгоистично, не заботясь в кои-то веки, получить для себя хоть что-нибудь, и каждый раз Лорел Лэнс берет больше, чем Дайна. — Как же меня это достало, — она выдыхает едва слышно, но слух у Лорел не такой, как у обычных людей — она не только легко переносит громкие звуки, но и намного лучше улавливает более тихие. Впрочем, Дайне ли не знать — у нее такой же. — И что же тебя достало? — её губы изгибаются в усмешке, которая в первых числах списка пунктов ненависти.       Дайна прижимается к её шее, ощущая, как кружится голова от орехового аромата, и оставляет несколько поцелуев там. — Она никогда твоей не будет, — эти слова должны причинить боль Лорел, так почему самой Дайне больнее? — Ни-ког-да. Ты этого не знаешь?       На её лице вспыхивает злость, мгновенно, как огонек спички, и так же быстро потухает. — Тебе не должно быть дела.       Дайна искренне жалеет, что она не волчица, потому что больше всего на свете хочется взвыть. — Как мне может не быть? Она пользуется тобой, развлекается, а я… — А ты что, Дайна? — насмешка в глазах становится невыносимой, и слова замерзают в горле намертво.       Что она хочет сказать? Что готова любить её, по-настоящему, как люди любят, готова часами бродить с ней по набережной, разговаривая ни о чем, смотреть с ней вечерами сериалы с кучей расчлененки и кровищи, соревнуясь в том, у кого будет самое равнодушное лицо на особо жестоких моментах, что готова каждый будний день лопать с ней фаст-фуд и пиццу, а по выходным готовить вместе какие-нибудь изыски, которые тоже благополучно съедятся до понедельника — они обе пусть не Флэши, но мета-люди все равно?       Перед глазами всплывает лицо Винни, такое болезненно четкое, до последнего выбившегося волоска, до последней морщинки в уголке глаза, и оно жжет её почти физически, до боли, до закипающих слез.       Кем вообще нужно быть, какими моральными устоями нужно обладать, чтобы сказать Черной Сирене нечто подобное? — Ничего, — это она произносит уже без запала, тихо и холодно.       Лорел кивает и тянется за поцелуем — таким же ледяным и обжигающим. — Но если так, — шепчет Дайна в её губы. — То почему ты вообще здесь, подо мной? Почему не с ней?       Она язвительно хмыкает и твердо, не терпя возражений, подминает её под себя. Теперь её волосы рассыпаются максимально ненавистно — прямо на ключицы Дайны. — Честно? Я просто над тобой издеваюсь, — она проводит языком по правой ключице, заставляя Дайну выгнуться от удовольствия. — Что-то есть приятное в том, как ты… на меня реагируешь. Конечно, она не может сказать «влюблена», не то слово. — Потому что она это же проделывает с тобой, — впервые насмешка появляется в голосе самой Дайны, и впервые её попытка причинить боль действительно работает — Лорел вздрагивает немного. — Возможно, — неожиданно покладисто отвечает она, сводя всю прелесть победы на нет. — Почему она? — Дайну уже не остановить. — Ты презирала её больше года, ты ни во что её не ставила, ты… — под конец даже голос срывается. — Неужели только из-за Земли-2?       Лорел слегка прикусывает губу (не свою), стараясь не думать и не нырять в те эмоции. Они с другой и для другой.       Действительно, презирала, но это было давно. Сейчас она совсем иная. Она такая, как на Земле-2. Разве что цвет волос другой — остальное точь в точь.       Она почувствовала это с первого же дня, когда её привели для пыток Сайленсер. Уже тогда она остро ощутила, что сквозь эту оболочку хвостиков и очков проступает что-то смутно знакомое.       Сейчас Оливер Квин полтора года как в тюрьме, а Фелисити Меган Смоук давно отчаялась его спасти. Возможно, потому, что для этого нужна надежда, а Лорел слишком хорошо помнит день, в который она умерла.       Она помнит бесконечные часы поисков и догадок. Помнит предплечье, которое Рикардо Диаз ей сломал. Помнит холодный звук затвора и железное дуло. Помнит растекшиеся по бетонному полу мозги. «Теперь уже точно не вернется».       Она в самом деле сделала эту слишком пафосную и чуть глуповатую фразу саундтреком к настолько ужасному и прекрасному событию — в её глазах умерло солнце, и Лорел была той, кто видел последний блеск его лучей.       Теперь у Фелисити Смоук кровь на руках, законченный два месяца назад костюм линчевателя в шкафу и одно невыполненное обещание на душе — обещание вернуться к сыну, когда все закончится.       Она видела Оливера всего дважды за последний год, и оба раза он смотрел на нее глазами, полными вины, сострадания и, на самом донышке, ужаса. Конечно, он все еще любит её. Конечно, он винит себя за то, во что она превратилась. И, по правде говоря, он действительно в какой-то степени виноват.       Но уже плевать на все — она не чувствует больше жалости, или эмпатии, или хоть чего-то светлого. Она любит Уильяма, но понимает, что руки убийцы не должны собирать школьные ранцы. Она любит Оливера, но понимает, что в нем все еще живет зверь, который всегда боялся её света. А теперь света больше нет, лишь тьма, которая сделает зверя сильнее.       А значит, Оливеру лучше держаться от нее подальше.       Зато обострился адреналин. Фелисити и раньше его любила, но сейчас он дарит экстаз, которого она никогда раньше не чувствовала. Воспоминания о совершенном правосудии с Диазом щекочут память, требуют снова, ярче и больше.       А еще она ловит себя на мысли, что Черная Сирена смотрит на нее совсем иначе, чем раньше.       Лорел столько времени пыталась её забыть в свое время, даже внутренне понимая, что попытки безнадежны. Их пути пересеклись совсем случайно, когда её душа все еще была в подвешенном состоянии, и, пожалуй, именно она была тем фактором, который пнул её во тьму окончательно, еще и придав ускорение.       Ничего общего с Фелисити, которую она впервые встретила на этой Земле — черные, идеально уложенные волосы, темно-красная помада, недобрый прищур глаз, которые словно сдирали с костей плоть и заглядывали в самую сердцевину. Офисные костюмы днем, для легальных дел — кожанки и ботинки ночью, для нелегальных. Безжалостна в документах и договорах, безжалостна и с оружием в руках.       Лорел не то, чтобы влюбилась — скорее, просто потеряла себя в ней с самого начала. Фелисити же… Ну, она наслаждалась ровно до тех пор, пока ей не надоело.       И как только это произошло, Лорел швырнули с высоты её собственных иллюзий, и собираться по кускам пришлось очень долго. После этого она упорно убеждала себя, что ненавидит её, и повторяла это так часто, что сама в это поверила.       Но стоило хоть на секунду увидеть в глазах этой, беловолосой Фелисити, ту самую бестию, как по венам побежало тепло, словно у наркомана, получившего наркотик после долгого перерыва.       Конечно, она помогла ей во всем, что касалось дальнейшего падения во тьму — и с костюмом, и с боевыми навыками, и с оружием. Этого не знает никто, даже Дайна. Они и сейчас не знают — по Стар Сити бродит много разных линчевателей, сложно заподозрить кого-то конкретного.       Касаться себя она позволяет нечасто — только когда кого-то убивает. Поэтому Лорел всегда внутренне желает, чтобы она убила — она живет и дышит ради этих моментов. — Ты такая забавная, — то, что звучит в её голосе должно быть смешком, но она давно уже разучилась смеяться, так что больше похоже на звон разбитого стекла. — В нашей Лорел тоже это было.       Фелисити гладит пальцами её голую спину, ощущая на ней мурашки. — Что было?       Уж на кого, но на мертвую Канарейку она точно не похожа. — Желание быть зависимой. Или, точнее, предрасположенность к этому. Наша была алкоголиком. А ты… зависишь от меня.       Фелисити нравится произносить эти слова. Этот компонент их отношений нравится ей сильнее всего остального в них, вместе взятого. — Обожаю то, как ты хапнешь немного меня, а потом бежишь отогреваться у Дайны, чтобы с ума не сойти, — она хмыкает так равнодушно и так холодно, что это, с одной стороны, причиняет боль, а с другой сближает с образом черноволосой демоницы еще сильнее. — Бедная Дайна. Спорю, она до смерти ненавидит блондинок. — Тебе плевать на Дайну. И на меня тоже, — хмыкает Лорел. Фелисити даже не спорит. — Люди, на которых мне не плевать, далеко, — пожимает плечами она. — Дальше, чем тебе кажется. Вообрази, что Оливера завтра выпустят — думаешь, вы снова станете семьей и все будет как раньше? — Лорел почти откровенно издевается, позволяя себе даже привстать и нависнуть прямо над её лицом, чтобы лучше видеть глаза. — В тебе уже ничего от женщины, которую он любил. Скажи мне: зачем ты такая ему нужна?       Она хочет добавить еще, но не успевает — рука Фелисити взмывает вверх и смыкается на её тонкой длинной шее. Не то, чтобы сильно, но говорить невозможно, вроде без особого напряга, но с железной уверенностью. Её, Лорел, школа. Несмотря на нехватку воздуха губы расплываются в ухмылке от гордости. — Слишком много поёшь, птичка. Поберегись — сверну шею, — шипит Фелисити.       Она держит её достаточно, чтобы голова закружилась, но недостаточно для появления черных мушек — всё-таки мягкая она пока. Лорел не пытается сопротивляться, наоборот, даже чувствует какое-то извращенное удовольствие. Когда рука разжимается, она бессильно падает на подушку и не может сдержать тихого смеха. — Совсем как она. Волосы другие, но в остальном — точно, — еле слышно шепчет Лорел. У Фелисити, в отличии от Дайны, нет супер-слуха. — Ты что-то говорила, или мне показалось? — она вскидывает бровь. — Ничего важного, — Лорел только качает головой. — Иди ко мне.       Дважды просить не нужно — она накрывает её губы своими, и Лорел в очередной раз растворяется, как в кислоте. И однажды — это точно, — назад уже не соберется.