Живые и мертвые

Альфред пересек улицу Семи Монахов, перейдя в тень, оглянулся. Как изменилась столица с тех пор, как он, шестнадцатилетний дурак, ходил здесь в поисках не то заработка, не то драки, не то развлечений. Двадцать лет прошло, даже чуть больше двадцати. Разумеется, с тех пор Альфред бывал здесь, особенно в последние годы, проездом из Золотых гор, где медленно, но верно росла его новорожденная промышленная империя. Останавливался на полпути к морскому побережью, к его недавно достроенному двухэтажному дворцу из ракушечника. Он проезжал по улицам в автомобиле, уткнувшись носом в бумаги, ужинал с нужными людьми, посещал театр, или оперу, или какую-нибудь выставку… Альфреду следовало вести себя культурно, как все, если он хотел из «тугих мешков», как называли разбогатевших в разразившейся после войны золотой лихорадке нуворишей, выбиться в люди. Эта бесполезная возня его раздражала. По-настоящему счастлив он был только в Золотых горах — в вечной битве с наступающими на пятки конкурентами, в вечном противостоянии угрюмой природе, недовольной вторжением людей в ее леса и снега, в вечной борьбе с самим собой… И на побережье, где можно было просто лениться и ни о чем не думать. Нырять, распугивая стайки пестрых рыб, лениво листать газеты, курить толстые сигары. Неделя-другая бесполезного, сонного существования — и снова в бой. Он был бы счастлив. Если бы не одно но: Альфред все еще не нашел человека, которому был обязан своей счастливой, наполненной приключениями жизнью. Он растворился, будто его никогда не существовало. Ни его самого, ни его подвига, ни того, что было между ними там, в маленьком форте на самой границе. Исчез, оставив на память о себе лишь толстую записную книжку, исписанную ровным, четким почерком, с рисунками на полях, с давно уже выветрившимся запахом ружейного масла, дыма костра, степной травы. С нарисованным от руки экслибрисом на форзаце: человеческая тень и подпись: «Принадлежит Р.А., его рукою писано». Альфред всегда носил этот блокнот с собой. У него было несколько копий, отпечатанных на машинке, с рисунками, размноженными копировальным аппаратом, но это было не то. Тех листов не касались руки Рауля, не их замятые края он разглаживал в задумчивости, когда не знал, как правильно выразить пришедшую на ум мысль. Те листы не были сокровенной тайной Альфреда, не были его личной Священной Книгой, написанной его персональным святым. Святым, который, сотворив чудо, предпочел, как и водится у его братии, исчезнуть навеки. Вот только он не учел, что Альфред Пикок, истово верующий в своего святого, очень-очень упрям. Две недели назад он, наконец, смог узнать, где прячется от мира лорд Рауль Астерс, капитан Рауль Астерс, Снулая Рыба, Тоскливый Ворон, Тот-самый-капитан… У его святого было множество прозвищ, так или иначе отражавших отношение солдат к своему командиру. Альфред свернул в маленький, незаметный, темный переулок, в конце которого виднелся кусочек улицы Пляшущих огней, и прошел вглубь. Нырнул в проход между домами, заканчивающийся тупиком Смешливых теней. Названия улиц - наследие тех времен, когда все аристократы владели магией. Тогда, должно быть, и тени смеялись, и огни плясали. Он остановился перед массивной дверью мореного дуба, снабженной бронзовым молоточком и электрическим звонком. В палисаднике около дома пожухла трава, единственное дерево было лишено листьев. Не может быть, чтобы у лорда Астерса не было денег на садовника… Альфред постучал в дверь, затем позвонил несколько раз, одернул двубортный пиджак, вышедший из моды лет шесть назад. Ему вдруг стало смешно от своего маскарада: даже если Рауль и ведёт жизнь затворника, это не значит, что он не читает газет и не знает, каких высот достиг капрал Альфред Пикок. Однако Гийом, шурин Рауля, благодаря которому Альфред и смог наконец напасть на след своего капитана, утверждал, что тот сошел с ума и совершенно не воспринимает происходящее вокруг… Гийом носил фамилию жены - Астерс, отказавшись от отцовской, чтобы войти в древнюю, еще не потерявшую влияния семью. Когда Альфред смотрел на этого типа, на его тонкие усики опереточного злодея, напомаженные волосы, часы на золотой цепочке, он против воли думал: не его ли называл Рауль в своем дневнике «милым Гийомом», не к нему ли рвался с войны? А потом рваться перестал… Наконец дверь приоткрылась ровно на длину массивной цепочки, и на Альфреда из-под кустистых, нахмуренных бровей подозрительно воззрился чёрными птичьими глазами старик в ливрее с гербом рода Астерс. Ему не хватало только напудренного парика в пару к ливрее — и то и другое давно уже не носили. — Добрый день, уважаемый, — начал было Альфред, но его прервали. — Милорд сегодня не принимает, — проскрипел этот призрак дворецкого. — И завтра тоже. — Я от милорда Гийома. — Ха-ха-ха... — не то засмеялся, не то закашлялся его собеседник. — Милорд Гийом! Ха! Приживал! Я подчиняюсь настоящему милорду — Раулю Астерсу. И милорд требует, чтоб его оставили в покое… Альфред вздохнул. Драться и скандалить со стариком не хотелось, но, видимо, придётся. — Слушай, ты, рухлядь! — прошипел он. — Меня прислал сюда человек, исполняющий обязанности главы семьи Астерс. Разве ты можешь позаботиться о своём господине? Ручаюсь, в доме метровый слой пыли, которую твои дряхлые глаза не замечают. Старик помолчал, пожевал губами, потом с неохотой признал: — Помощник мне и правда не помешал бы… Но с милордом договаривайтесь сами. Мне нужно готовить обед. Альфред пожал плечами, с намеком посмотрел на цепочку, преграждавшую ему путь. В случае нужды он, пожалуй, смог бы выломать дверь, но портить имущество Рауля ему не хотелось. Конечно, у него есть теперь деньги, чтобы купить новую дверь, вместе с особняком, пожалуй, но… — А где мне найти милорда? — спросил Альфред, входя, наконец, в холл и оглядываясь. Было очень темно, пахло пылью и старой тканью. Со шкафа на него глазело чучело совы, с темно-синим оперением и в два раза больше положенного совам размера. — Милорд Рауль в саду, — проскрипел старик и удалился на негнущихся подагрических ногах в сторону кухни. — Вторая дверь слева. Альфреду ничего не оставалось, как отправиться в заданном направлении. Он толкнул дверь и зажмурился от яркого света. Выгоревшая на солнце трава напомнила ему о степи, той самой степи, где… Деревья все как одно были обуглены, мертвы. Листья пожухли и опали в колкую, сухую траву. Ни ветра, ни какого-либо движения — даже камни дома и высокого забора, кажется, излучали ровный, сухой жар. Рауль Астерс сидел в самом центре, на бортике неработающего фонтана, в одной рубашке и льняных брюках, закатанных почти до колен. Он не повернул головы, хотя Альфред был уверен, что его заметили. Пикок пошел по дорожке, плиты которой были покрыты копотью, и только когда его тень упала на лицо Рауля, тот наконец обернулся. Он был таким же, как и прежде. Годы не наложили на него отпечатка. Аристократы, настоящие лорды, те, в ком течет отравленная магией кровь, стареют поздно, но резко, иногда перед самой смертью. — Снимите пиджак, Пикок, — произнес Рауль бесцветным, ровным голосом, глядя на него очень светлыми, серо-голубыми глазами. За то и за другое он и получил одно из своих прозвищ - Снулая Рыба. — Жара. Вам не жарко, капрал? Альфред пожал плечами и остался в пиджаке. Он уже чувствовал, как пот струится по спине, и не хотел расхаживать в мокрой рубашке в пятнах. Рауль обнял себя за плечи, будто ему было холодно. Лицо его было юным, почти мальчишеским, ни намека на щетину на нежной коже. "Ему сейчас чуть больше сорока, - подумал Альфред. - Впрочем, у магов и времени совсем другие отношения между собой". Совершенно неожиданно лицо капитана изменилось, стало старческим и угрюмым, а затем вновь вернулось к безмятежному и обреченному спокойствию. — Зачем вы здесь, капрал? — Ваш шурин сказал, что вам нужен слуга. Тот, кто прислуживает вам, слишком стар. Того и гляди умрет. Рауль поднял правую руку, сжал пальцы в кулак: — Его смерть у меня на привязи. Он не умрет, пока я не скажу. Альфред опустился перед ним на колени, прижался щекой к его бедру и тихо спросил: — Так же, как моя смерть, господин капитан? Так же, как смерти солдат из нашего форта? Рауль вздрогнул, тихо спросил: — Я дал вам возможность жить. Разве это плохо? Пятнадцать лет… и еще столько же по меньшей мере я точно продержусь. Именно поэтому капитана Астерса называли Тоскливым Вороном. Он умел видеть чужую смерть. А Альфред знал, что не только видеть… — С чего это вы, миллионер, решили мне прислуживать, а, Пикок? Альфред встал, отряхнул брюки и просто сказал: — А я банкрот. Ничего не осталось… Гол как сокол. Глаза Рауля расширились от удивления: — С каких пор? На прошлой неделе вы заключили хорошую сделку. Альфред покаянно развел руками: — С завтрашнего дня. Вас устроит? Рауль передернул плечами. — Нет, совершенно нет. Я не для этого сижу здесь, чтобы вы, вместо того чтобы наслаждаться жизнью, томились рядом со мной в этом склепе. — Так вы не просто так здесь сидите? — Разумеется, не просто так! — Рауль обвел рукой свой мертвый сад. — Здесь очень жарко, не правда ли? А форт сгорел. Вам это ничего не напоминает? Альфред молча кивнул. Рауль вскочил с бортика фонтана, прижал кулаки к груди, спросил тонким голосом, в котором слышались злые слезы: — Зачем вы вообще вернулись и потащили за собой солдат? Я же велел вам уходить. — И не оборачиваться. Прямо как жене Лота. Вам, господин капитан, стоило бы объяснить, почему нельзя возвращаться, а не требовать слепого подчинения. — А вам, капрал, следовало исполнять приказания командира, а не думать своей тупой башкой, если не имеете привычки к мыслительной деятельности. — Если бы вы мне объяснили свою задумку, то я увел бы солдат и… — И? — И вернулся бы один… Рауль удивленно посмотрел на него, нахмурив светлые брови. — Один? Зачем? — Демоны вас побери, господин капитан! А еще говорите, что умны… Да потому, что я вас люблю. Знаете, как там в клятве:«И в горе, и в радости…» Рауль отвернулся, сделал вид, будто ничего не слышал, потом, помолчав, бросил: — Мне нельзя выходить из дома. Они там, ждут. Ночью я слышу, как они скребутся о стены дома. Дом защищен: игры со смертью - это наше родовое умение. — Кто ждет? — Ваши смерти. Сто тридцать две смерти людей, которые должны были погибнуть тогда при пожаре. Сгореть заживо вместе с вражеской армией. Они снова помолчали, потом Альфред спросил: — Так вы разрешите мне остаться? Рауль бледно улыбнулся, сказал, глядя в пол: — Я очень прижимист. Жалованье плачу маленькое. Альфред почесал подбородок: — Согласен работать за еду и кров. Сейчас, знаете ли, кризис, хорошее место трудно найти. — Ну что же, Альфред Пикок, работайте, если уж вам так нужна эта работа, — ответил Рауль и пошел к дому. — Помогите Картеру с обедом. Я буду наверху. — Почему вы не позвали меня? Зачем вы скрывались от меня? — сказал ему в спину Альфред. Рауль остановился, ответил, не оборачиваясь: — Я надеялся, что люди не вспомнят. Ни меня, ни то... к чему я причастен. И моя надежда оправдалась бы, если бы не ваша настырность!