***
То, что форт падет, было понятно любому дураку, а Альфред Пикок дураком не был, несмотря на отсутствие справки об окончании школы. По правде, он с удовольствием бы учился, но голодное брюхо, как известно, к науке глухо. Так что в двенадцать лет он отправился разносить газеты, а в шестнадцать попал в армию — на два года раньше, чем положено, но он был высок и крепок, а потому легко сошёл за восемнадцатилетнего. Три месяца в учебке, и вот, почти девяносто килограмм отличного пушечного мяса прибыло на границу. Такие молодчики, с бычьими шеями и крепкими кулаками, всегда здесь ценились. Альфреду в армии нравилось: здесь он всегда ел досыта и спал на настоящей постели, а смерти он не боялся. Подумаешь, помрет. Велика ли потеря?.. У них в форте служил офицерик, аристократ, похожий на породистую нервную лошадку, на самой грани между идеальностью чистой крови и вырождением. Весь какой-то длинный, светлоглазый и светловолосый. Он умел видеть смерть - обычное дело среди аристократов. В былые времена они умели убивать взглядом, или сжигать, или поднимать тяжёлые предметы, не прикасаясь к ним. Все это в прошлом. Вместе с потерей магии от аристократии начала ускользать и власть. И хотя многие старые семьи ещё держались за счёт богатств, накопленных поколениями предков, но и они постепенно уступали нуворишам. Конечно, тогда, в армии, Альфред о таком не думал, он и слов-то таких не знал. Тогда он просто жил, тянул необременительную для него солдатскую лямку, изредка любуясь своим офицериком, его нервной манерой откидывать волосы со лба, его длинными белыми пальцами, его тонкими, сжатыми в нитку губами. И совершенно не заметил, как юный аристократ возмужал, раздался в плечах, над ним перестали подшучивать, и пренебрежительное «офицерик» сменилось на уважительное «господин офицер». Сначала «младший лейтенант», потом - «старший». Иногда, особенно перед крупными сражениями, к нему подходили сослуживцы и спрашивали, не видит ли он за их плечом смерть. Чаще всего он видел лишь расплывчатый силуэт, но иногда Раулю удавалось рассмотреть лицо смерти, нежно улыбающееся, невыносимо прекрасное лицо. Чем шире улыбка, чем она нежнее, тем меньше времени осталось… Иногда смерть помогала ему предсказывать будущее или замечать недоступное другим. Так случилось с капитаном Илласом, спросившим перед крупной стычкой на границе: — Вы видите смерть за моей спиной, старший лейтенант? Астерс оторвался от своей записной книжки, в которой что-то писал при неверном свете костра. Прищурился и сказал: — Нет, капитан Иллас. Не вижу. Смуглые щеки капитана покрылись румянцем злости. Когда-то в юности он чуть было не дезертировал с поля боя и с тех пор всем вокруг пытался доказать свою доблесть. Однако оставался человеком не трусоватым, а скорее очень опасливым и осторожным. Впрочем, хороший воин из него так и не вышел, зато в качестве интенданта Иллас был незаменим. Благодаря ему в форте не было ни разваливающихся сапог, ни червивых круп, ни протухшего мяса. Но воспоминание о былой трусости не давало ему спокойно жить. Вино ли в тот вечер ударило ему в голову, а может быть, пробудился прежний страх вновь оказаться слабаком, но слова Астерса о том, что за его спиной накануне сражения нет даже тени смерти, показались капитану Илласу оскорбительными. Он вызвал Рауля на дуэль. — Это глупо, — заметил Астерс и с видимой неохотой поднялся. — Сержант Пикок, - обратился он к сидевшему неподалеку Альфреду. - Отнесите это в мою комнату, будьте добры. Передавая записную книжку, Рауль шепнул: — Предупредите полковника, лекаря, и священника. Альфред тогда вздрогнул, он был удивлен, что офицерик, которым он тайком любовался, знает его имя. Альфред хотел остаться и посмотреть на дуэль — не так уж часто аристократы баловали солдат таким зрелищем. Дуэли понемногу отходили в прошлое и казались чем-то романтическим. Однако не послушать офицера — себе дороже. Альфред спешил и, взбегая по лестнице, уронил доверенный ему дневник, а когда поднимал, зацепился взглядом за ровные строчки. Серые, неладные, скупые камни — вот что мы защищаем. Серые, неладные камни, полынь, степные травы и то, что за ними. Города, деревни, людей. А по ту сторону границы, очень условной (откуда в степи граница!), другие защищают те же камни, те же степные травы и то, что за ними. Мы ничем друг от друга не отличаемся: ни цветом кожи, ни количеством глаз, голов или рук, но мы чужие, мы — враги Альфред прочел эти строчки быстро, с лету, прочел, не зная зачем. Ведь в отличие от того же Джо-Джо, солдата, с которым он сидел рядом во время обеда, никакой тяги к печатному или рукописному слову он не имел. Джо-Джо же читал все, что под руку попадалось, даже состав мыла на обертке. Когда на гарнизонное начальство находила охота пустить приезжим пыль в глаза, то вызывался Джо-Джо, который умел читать стихи с выражением. Впрочем, Альфреду не нравилось, как тот читает: завывая, щуря близорукие глаза и размахивая руками. И гарнизонный врач, и полковник, и священник явились как раз вовремя: старший лейтенант Астерс насадил левое бедро капитана Илласа на свою рапиру. Астерса чуть было не разжаловали, чуть было не отправили на гауптвахту, но… в вещах капитана Илласа нашли кое-какие бумаги, по которым выходило, что тот шпион и регулярно передает сведения на сторону. — Именно поэтому у него не было смерти за спиной, — объяснил Астерс. — Мне показалось это подозрительным. — А у всех нас? — спросил кто-то. — В той или иной степени. Как и всегда… Старший лейтенант Астерс стал после этой истории капитаном, а сержант Пикок — капралом. Всеми правдами и неправдами он выбил себе место рядом со своим «аристократиком», пусть и потерял в звании. *** За обедом Рауль почти ничего не ел: рассеянно отставил бокал аперитива, через пару ложек забыл о луковом супе, едва взглянул на жаркое и съел один кусочек дивно ароматного яблочного пирога. Альфред, расставлявший посуду, был остановлен словами: — Садитесь, капрал. Приятного аппетита. Альфред продолжил сервировать стол как ни в чем не бывало. — Лорд Астерс обедает с прислугой? — Бросьте, Пикок. Вам претит прислуживать. — Отнюдь, если человек, которому я прислуживаю, — вы. Альфред поел на кухне в обществе угрюмого старика. После обеда Рауль заперся в своих комнатах и не вышел даже к ужину, заботливо приготовленному Картером. Выпечка определённо удавалась ему лучше всего — песочное печенье таяло во рту. Старик явно хотел утереть нос новичку, показать, на что способен. Это желание добавляло и сил, и мастерства.***
На следующее утро Альфред встал рано, едва рассвело. Он плохо спал — мешала удушливая жара, даже вода из крана текла чуть тёплой. Альфред вышел в коридор, прислушался — старик еще храпел. Он прошелся по первому этажу — всюду запустение и пыль. В одиночку с этим не справишься. Выйдя из дома, бывший капрал замер на крыльце, с наслаждением вдыхая полной грудью уличный воздух, показавшийся ему невероятно чистым и свежим. Пусть городской смог, пусть выхлопные газы и пары бензина, лишь бы не удушливая гарь вечного пожара. На улице Пляшущих огней не то только открылась, не то и вовсе не закрывалась на ночь пивная. За барной стойкой клевал носом неопрятный забулдыга, не выпускающий из рук наполовину пустой бокал пива. Он цедил его по глотку в час, в промежутках явно успевая поспать. Альфред сел рядом с единственным клиентом пивной, заказал и себе темного, посомневавшись, добавил к заказу вяленое мясо. Пиво оказалось неплохим, и, пригубив его, Альфред подумал, что жизнь налаживается. Его сосед поднял голову, прищурился подслеповато и хрипло продекламировал: — Надежды и тревоги Прошли, как облака, Благодарим вас, боги, Что жить нам не века. Что ночь за днем настанет, Что мертвый не восстанет, Дойдет и в море канет Усталая река. Тут-то Альфред его узнал и, со всех сил шлепнув по спине, сказал: — Джо-Джо! Шелудивый ты пес! Все еще читаешь стихи. Тот хрипло засмеялся-закаркал. — Несчастному поэту, опустившемуся гению подают охотней, чем старому солдату, ветерану Огненной битвы. — Огненной битвы? — переспросил Альфред. — Несчастному поэту? С каких это пор твоя фамилия Суинберн? Джо-Джо только виновато улыбнулся. — Ты думаешь, я читаю стихи чистеньким господам вроде тебя, которые знают, кто написал эти строчки? Он поморщился, глотнул еще пива и добавил: — Если бы не ты, я и сам бы уже не вспомнил, кто там их автор. Альфред заказал еще вяленой свинины, опять спросил: — Огненная битва? — Ну да, — не моргнув глазом ответил Джо-Джо. Альфред посмотрел на бывшего сослуживца со смесью жалости и брезгливости. Джо-Джо - владелец одной из ста тридцати двух смертей, что по ночам царапают дверь из мореного дуба, а днем давят нестерпимым жаром, требуя вернуть огню законную добычу. "Его так легко убить, - думал Альфред, заказывая для Джо-Джо еще пива. - Напоить, а потом свернуть шею в переулке, пырнуть ножом. И на одну смерть меньше… Разве он достоин жить, пока Рауль сидит в созданном своими руками Аду. Аду, в который он поднялся дорогой, ведущей к Небесам". — Огненная битва, — продолжил Джо-Джо. — Это я сам придумал. У меня даже интервью брала какая-то газета. И наградили орденом Доблести третьей степени. И наградные дали. Я первый взнос за дом заплатил, женился, не повезло, правда. И дом она у меня при разводе оттяпала, карга. А тебя? — Второй степени. — Ага, вот откуда у тебя деньги на покорение Золотых гор. А я все гадал. Альфред усмехнулся. Почти все наградные он потратил на поиски Рауля Астерса. Тогда он был еще слишком мелкой сошкой, чтоб свести знакомство с нужными людьми. — А нашему капитану дали орден первой степени, — продолжал Джо-Джо. — Посмертно. — Посмертно? — гаркнул Альфред так, что зазвенели бокалы, а бармен неодобрительно воззрился на него. — Посмертно? — Ну да, посмертно, — пролепетал Джо-Джо, выставляя вперед руки. — Сестра орден забирать приходила… с мужем. Альфред почувствовал, что его бросает в холодный пот. Что если он сейчас вернется в тупик Смешливых теней, а там — нежилой, заброшенный дом? Или пустырь. Как в старых сказках о магах и злобных духах. Хотелось со всех ног мчаться туда, в удушающую жару, удостовериться, что Рауль реален, что он еще здесь. Но вместо этого он допил пиво, расплатился и вышел из бара, кивнув на прощание Джо-Джо. У Альфреда впереди было очень много дел.