Голод_Жажда_Безумие

Она снова проснулась, едва забрезжил рассвет. И с облегчением поняла, что эта ночь выдалась на удивление спокойной, лишенной утомительных и мучительных сновидений. А вот наяву ее ожидал заведенный, полный праведного гнева Малфой... Надо же было ей не сдержаться и полезть к нему со своими дурацкими замечаниями и советами! Любой бы вспыхнул, как спичка. Ну с чего она взяла, что ее мнение касательно его отношений с супругой хоть кого-то интересует?! Гермиона нахмурилась, мысли ее вновь вернулись к необъяснимому упрямству Люциуса. Как понять этого человека?! Что-то же должно быть... Что-то, что могло бы оправдать это его идиотское поведение! Подумать только! Ведь с Нарциссой его связывают не только двадцать пять лет брака. Он действительно любит ее! Как мать Драко, как партнера, пусть так, но ведь любит же! А ее, Гермиону, мало того, что знает, чуть ли не втрое меньше, так еще и воспринимает, лишь как временно неизбежное неудобство... И что же?! Ей в своей болезни он спокойно признается, а жене не может об этом рассказать даже под угрозой развода! Гермиона не имела ни малейшего представления о том, что за человек Нарцисса Малфой. А потому и предположить не могла, как бы та отреагировала, узнав, что супруг ее болен страшнейшей болезнью маглов. Но разве не имеет она права знать правду? Хотя бы ради того, чтобы перестать терзать себя подозрениями об измене мужа... Она едва сдерживалась, чтобы не схватиться за перо и не объяснить этой женщине все письмом. Разумеется, в семейные дела лучше не вмешиваться... Да и вряд ли Люциус отнесется к подобной выходке с пониманием и до сих пор демонстрируемым терпением. Он, конечно, на удивление сдержанно пока себя ведет, но ведь и она ничего похожего не вытворяла. Этот шаг, несомненно, выведет его из себя, а обезумевший от гнева Малфой едва ли самый безопасный сосед... Тем не менее, оставлять все, как есть, тоже не выход. Нарцисса ему сейчас просто необходима. Да что там, важен каждый, кому есть до него дело. Не то, чтобы Люциус располагал несметным количеством друзей и близких. И пусть он не самый дружелюбный человек, так что же теперь?! В трудную минуту любой должен иметь рядом крепкое плечо, на которое можно было бы опереться, когда оставят последние силы! Люциус не спал, когда она влетела в гостиную. Не спал и уже что-то, торопясь, строчил, низко склонившись над столом, закрывая собой чуть ли не всю рабочую поверхность. Все так же бормочет себе под нос, проговаривая, озвучивая то, что вот-вот окажется на пергаменте. Рука Люциуса метнулась к спутанным ото сна волосам. Интересно, как давно он проснулся? Окна распахнуты... Он что, наблюдал рассвет? Не решившись завести разговор, Гермиона вышла из комнаты. Прежде чем пытаться что-то втолковать ему, нужно самой собраться с мыслями, продумать веские доводы, иначе он разнесет ее тираду, построенную на одних лишь эмоциях, в пух и прах. А сегодня неплохо бы отправиться в Ассизи. Она видела фотографии этого живописного местечка и решила, что там, как нельзя лучше, удастся поразмышлять, осматривая достопримечательности, исследуя извилистые улочки, прогуливаясь между разношерстных домов. А поразмышлять было о чем. Сейчас ее гораздо меньше волновало вынужденное сотрудничество с Люциусом. Жизненно необходимым теперь казалось убедить его довериться супруге... Самое страшное, что Люциус заранее смирился, был внутренне готов к смерти. Точнее, он к ней готовился, отгораживая себя от тех немногих, кому действительно был дорог, обрывая контакты без всяких объяснений, организовывая все таким образом, чтобы кончина его по минимуму взбудоражила магическое сообщество. Ну уж нет!! Она не позволит ему так быстро сдаться, отделавшись малой кровью! Сложить лапки и мирно плыть по течению всегда проще простого, да разве это выход?! В этот раз купание в роскошной ванне доставило еще больше удовольствия: наслаждаться ею после неомраченной беспокойными снами ночи было куда приятнее, чем с забитой пугающими мыслями головой. Аромат шампуня, однако, поселил в голове новую мысль, не менее волнующую, чем прежние. А так ли случайно была она избавлена сегодня от сновидений Люциуса? Не стало ли ему известно, что Гермиона делит с ним его сны? Почему бы и нет? Последний вполне мог подтолкнуть Малфоя к догадке... И он решил положить этому конец! Не самому Обету, где-то в отдаленном уголке сознания все еще можно было различить присутствие Люциуса, отголоски каких-то бессвязных мыслей. Может быть, он решил покончить лишь с демонстрацией снов, прибегнув к помощи зелья сна без сновидений... Ну довольно! Что же это такое?! Все, о чем она думает последнее время, сводится к Люциусу. Болезнь Люциуса, отношения Люциуса с отцом, развод Люциуса, сны Люциуса... В конце концов, пора подумать и о себе! Малфой заполнил собой все ее время, умудрившись еще и в мысли к ней проникнуть! Гермиона была уже почти готова и напоследок наложила солнцезащитные чары, так беспечно забытые в прошлый раз. На этот раз она не будет красной, как рак, по возвращении домой! Он почти не удостоил ее уход своим вниманием. Гермиона решила, что он все еще злится на нее, как вдруг негромкий голос дал понять, что любопытство сдержать ему все же не удалось. — Куда Вы сегодня направляетесь? — спросил Малфой, когда она проходила мимо. Вы только подумайте! Хоть бы удосужился глаза от бумаг оторвать! А вот она его тщательно оглядела. Выглядит, как обычно, вот только волосы слегка взлохмачены, но это делает его даже более живым, что ли: значит что-то для него сейчас куда важнее обязательного внешнего лоска. И что это? Щетина? Да, точно. Пальцы снова в чернилах... Еда, приготовленная Джо-Джо, стоит нетронутая на подоконнике. Замечательно! Ему не только побриться некогда, даже поесть времени не нашел! Или... может у него уже начал пропадать аппетит? Нужно будет поговорить с эльфом, пусть постарается его накормить. Может быть, он, конечно, всего лишь хочет побыстрее закончить книгу, но в его состоянии... Ну вот опять! Гермиона, он взрослый мальчик и вполне способен позаботиться о себе сам! Хм, интересно все же, как далеко он продвинулся с Жаждой? — В Ассизи. Широким росчерком пера закончив предложение, Малфой изрек следующий вопрос: — И что же интересного есть в Ассизи? — Там родился Святой Франциск. Там же он похоронен, и еще там находится собор, названный его именем. Кивнув, Люциус потянулся к чашке, но тут же поставил ее обратно, поняв, что чай совершенно остыл. — Вы не хотите тоже посетить это место? — вопрос практически риторический. — Нет, — сразу же последовал ответ, совершенно не грубый, кстати, и стало совершенно очевидно, что не пригласи она его с собой, он бы этого даже и не заметил. — Вы поезжайте, навестите своих святых, мисс Грейнджер, а я останусь здесь и продолжу рассказывать о знакомых грешниках. Гермиона развернулась к двери и все же адресовала ему спонтанную мысль: «Даже Люцифер когда-то был святым...» Малфой наконец-то взглянул на нее, но от этого издевательского взгляда ей захотелось, чтобы он вновь уткнулся в рукопись. «Похоже, накануне Вы растратили все запасы эрудиции, мисс Грейнджер. Люцифер был когда-то ангелом, а вовсе не святым». Изогнув в усмешке губы, он обмакнул перо в чернила и принялся с поспешностью излагать на бумаге рвущийся наружу поток слов. Гермиона была уверена, что уж ему-то никогда не приходилось чувствовать себя сболтнувшим, и тем более написавшим ерунду. _______________________________________________________________________ До Ассизи ее, как и до Сиены, подвезли. Вот только в этот раз это был не молоденький жгучий красавчик на мотоцикле, а пожилая семейная пара на забитом до отказа овощами и фруктами видавшем виды грузовичке. Кое-как втиснувшись в кузов, окруженная изобилием провизии Гермиона только сейчас поняла, что забыла перекусить — так торопилась она оказаться подальше от Люциуса. Как же глупо получилось с этим комментарием про Люцифера! С чего ей вообще в голову пришло это сравнение? Неизвестно... Зато ясно, что Люциус довольно много знает о святых, ангелах, их происхождении. Откуда, интересно спросить?! Почитывает Библию на досуге? Очевидно, что хоть однажды, но святое писание он прочел. Вокруг простирались живописные, полные красок пейзажи, а Гермиона все не могла прекратить размышлять об отношениях Малфоя с религией. Он никогда, наверное, не перестанет ее удивлять. Хотя... Что такого уж удивительного? Что остается человеку, камнем идущему на дно? Обратиться к Богу. Да, но ведь и Люциус — не просто летящий в пропасть человек. Он маг. Колдуны и ведьмы, мягко говоря, не религиозны. Трудно впечатлить Божьим чудом тех, кто сам творит чудеса, пусть и не столь эпические. Даже праздники, отмечаемые в магическом сообществе, все больше языческие, связанные с событиями, происходившими задолго до рождения Иисуса. Сама Гермиона, можно сказать, балансировала где-то на границе золотой середины. Родители-маглы воспитывали ее в христианских традициях, без фанатизма, но все же уделяя религии должное внимание. Войдя в волшебный мир, Гермиона не перестала верить в Бога, хотя магия впечатлила ее невообразимо, пленив, пожалуй, навсегда. Вместе с тем, она, нет-нет, да и обращалась к Всевышнему с молитвами, прочно уверенная, что он видит все и продолжает ее беречь. Ведь подумать только: она избежала верной смерти от мучительных пыток в стенах Малфой Мэнора, относительно легко вместе с друзьями вырвалась из подземелий Гринготтса, после того, как их захудалый план вполне ожидаемо пошел насмарку. Самое поразительное: она выжила в войне, которая могла положить конец, подчистую истребить маглов, как вид. Не просто выжила — смогла вернуться к размеренной жизни, она жила, а не существовала! Если это нельзя назвать чудом, то чудес она попросту не видела! Вполне может быть, что и это все — лишь причудливый поворот судьбы... Что, если ей было угодно столкнуть их во «Флориш и Блоттс»? Что, если это вовсе не совпадение, что затем она наткнулась на него в чайной лавке? И, следовательно, ничуть не случайно оказалась втянутой во всю эту... сделку с человеком, которому, как она думала, нет и не может быть прощения. Подпрыгнув на кочке, грузовичок ощутимо дернулся в сторону и обратно, выдергивая Гермиону из раздумий. И слава Богу! Лучше приостановить мысли в этом направлении и перестать употреблять в одном мысленном монологе слово «судьба» и имя Малфоя. Если он будет придерживаться заданного им темпа в написании «Жажды», то совсем скоро закончит рукопись и уберется из ее жизни навсегда!! Буквально навсегда... Окошко, выходящее из кабины в кузов, распахнулось, и Гермиона подпрыгнула от неожиданности. Жена водителя высунулась, повернувшись к Гермионе, и обвела рукой бесчисленные ящики и корзины с фруктами. Апельсины были великолепными: зрелые, ярко-оранжевые, чуть ли не огненные и размером с добрый грейпфрут. — Mangi, — улыбнулась женщина. «Угощайся», догадалась Гермиона и, вернув благодарную улыбку, взяла ближайший к ней фрукт. Очищая апельсин, она вдруг поняла, что именно до сих пор не давало ей покоя. Закончив книгу, Малфой перестанет принимать лекарства, уступив болезни. Сомнений не было. Рассказывая о своих намерениях, выглядел он полным решимости. Как же можно позволить ему уйти вот так, готовым к смерти, таким одиноким, несчастным, непонятым, непрощенным?! От осознания этого Гермионе стало совсем нехорошо. Глаза защипало от непрошеных слез, в то время как пальцы срывали с плода остатки кожуры. Сердце колотилось, как бешеное, и опять это чувство жалости. Пора бы уже и запомнить, что жалости он не просил и не терпел. Следовательно, до тех пор, пока она не сумеет научиться сопереживать, сочувствуя, а не жалея, толку от нее ноль, единственное, что будет ответом от него — агрессия и раздражение. Отщипнув дольку, Гермиона вытащила косточки и лишь после этого вкусила выглядящий просто божественно фрукт. Он и на вкус оказался объедением, самым чудесным, что она когда-либо пробовала. Интересно, хозяева грузовичка их сами выращивали? Может в этом весь секрет отменного вкуса? Откинувшись назад, она неожиданно комфортно устроилась, облокотившись на упругий стог сена. Оставшийся до города путь Гермиона наслаждалась живописной синевой тосканского неба и с аппетитом жевала апельсин. Ей показалось, что белоснежные облака приняли очертания мальчишеской фигурки, и вот уже перед глазами белокурый малыш из сна, уставившийся на нее внимательным, подозрительным и в то же время полным любопытства взглядом, так напоминающим взгляд взрослого Малфоя. Быть может, не так сильно Люциус и изменился... _______________________________________________________________________ В Ассизи настроение у нее не улучшилось. И продолжительный подъем в гору, который ей пришлось преодолеть, был тут совершенно не при чем. Городок располагался на вершине холма, и желающим попасть в него предстояло осилить крутую дорогу в гору, но физические усилия ей были даже в радость. Гермиона привыкла много работать, над бумагами ли или физически — неважно, усилия, преодоление трудностей бодрили ее, заряжали энергией, вселяя еще большую волю к жизни. В этот раз старания ее также не были тщетными. Вид, открывавшийся от городских ворот, стоил, пожалуй, трех подобных подъемов. Даже вилла Люциуса не шла в сравнение. Городок располагался так высоко, что поля и долины, простиравшиеся внизу, выглядели причудливо окрашенной шахматной доской, расчерченной на квадраты желтых, зеленых, красных и белых оттенков, а вдоль линии горизонта полз серебристо-сиреневый ручеек тумана. Мерлин! Подобную красоту нужно запретить Женевской конвенцией! Но сегодня, казалось, ничего не могло развеять ее печальных дум. Вид этот лишь заинтриговал Гермиону, не в силах прогнать щемящее чувство тоски, поселившееся глубоко внутри. Фасад собора, лишенный какого-либо орнамента, будто высеченный из одной каменной глыбы песочного цвета, чувство это только усилил. Размеры его поражали, он опоясывал город, на манер военной крепости, неустанно растущей, дабы упрочить свои позиции. Внутреннее убранство богатством тоже не блистало, но роскошь для соборов и необязательна. Величие храма обеспечивают размеры, каменные своды, духовность, а вовсе не золото и парча. Единственным, пожалуй, украшением можно было считать фрески. Некогда они, возможно, и были изумительно красивы, но время безжалостно. Сегодня штукатурка была почти полностью разрушена, поглотив и саму роспись. Перед Гермионой предстали лишь тени былого, едва различимые очертания портретных фигур. Но, наверное, самое сильное впечатление произвела на нее крипта. Она казалась нетронутой, сохранившейся куда лучше самой базилики. Весьма жутко, что усыпальницу — место захоронений — она нашла в лучшем состоянии, чем храм, ежедневно принимающий ныне живущих. Скорее всего, тут покоятся мощи францисканцев, а может даже и останки клариссинок. Атмосфера здесь внизу была непередаваемой. Та духовность, чистота помыслов и набожность, которой при жизни были наделены члены орденов, нашедшие здесь свой последний приют, пронизывала Гермиону, даря ей часть той веры, а, быть может, и уверенности, которой им было не занимать. Вышла из собора Гермиона со смешанным чувством очищения, какого-то вынужденного умиротворения. Невозможным казалось испытывать что-то еще, а отсутствие выбора всегда доставляет некий дискомфорт. Не в силах разобраться в собственных ощущениях, она посвятила остаток дня бездумной прогулке по городу, созерцая постройки его древней части. Бродила, затаив дыхание, и не только от представшей перед ней красоты. Цепь холмов, на которой лежал городок, не знала пощады к туристам, и когда Гермиона решила, что пора бы возвратиться на виллу и перекусить, она выбилась из сил уже окончательно. Однако, нужно было увидеть еще один храм, прежде чем она сможет со спокойной душой аппарировать, считая день потраченным не зря. Античный храм Минервы, построенный еще римлянами, сохранился на удивление хорошо и удачно вписывался в общую панораму города. Высоко задрав голову, Гермиона прошла внутрь между поддерживаемых коринфскими капителями колонн, любуясь барочными элементами так пристально, что закружилась голова. Как было известно Гермионе, в XVI веке внутреннее святилище храма (прямо скажем помещение отнюдь не громадных размеров) было превращено в церковь Санта Мария Сопра Минерва. Размеры ее, тем не менее, компенсировала роскошь интерьера: бледно-голубого цвета стены плавно переходили в потолок, имитирующий ясное небо, а дальняя стена была полностью отведена под алтарь, расписанный золотом. Хм, вот что интересно: зайди она сюда прежде, чем в собор Святого Франциска, впечатлили бы ее тогда фрески, да скупое убранство базилики? Аппарировав из дальнего, скупо освещенного угла храма, она поняла, насколько устала, когда не смогла даже мысленно подытожить полученные впечатления. Его в доме не было, и Гермионе было абсолютно наплевать, где сейчас околачивался Малфой. В саду, наверное, нежится, балуя дикого, по его же словам, котенка. К черту их всех, добраться бы только до кровати... Еле волоча ноги, через всю комнату она доковыляла до спасительной горизонтальной поверхности, уже не чувствуя ничего, даже усталости. Из сумочки вывалился на пол апельсин. А она и забыла, что приветливая пара, подбросившая ее до Ассизи, сунула еще один ей с собой. Вспомнив милых попутчиков, она улыбнулась и, определив апельсин на прикроватный столик, плюхнулась на кровать, лицом в подушку, мгновенно проваливаясь в сон. _______________________________________________________________________ Жарко было невыносимо. В общем-то, неудивительно для июля в Италии, но у виллы такие толстые каменные стены, обычно надежно удерживающие прохладу в доме. А сейчас спальня больше напоминала парилку, духота окутывала ее, не давая дышать, и Гермиона дернулась, будто пытаясь сбросить с себя одеяло. Вот только не было никакого одеяла. Она лежала на простынях, абсолютно голая и вся липкая от пота. Вспомнить, куда же все-таки делось покрывало, она не успела, потому что в следующее мгновение над ней навис кто-то, покрытый потом ничуть не меньше самой Гермионы, к тому же довольно внушительный и мускулистый. Что-то с ней не то. Ну и где соответствующая случаю паника? Над ней расположился скользкий, влажный от пота мужик, а ее это ничуть не волнует! Вернее волнует, да еще как, только немного иначе, чем было бы уместно. Кажется, в комнате стало еще жарче, чем было, если это вообще возможно. Бедра мужчины идеально вписались между ее собственных, плотно прилегая к ягодицам Гермионы. Прижавшись к ней всем телом, он вдавил ее в кровать, деликатно, но вполне ощутимо перенося вес своего тела на нее. Чужие пальцы, едва дотрагиваясь, пробежали по волосам, и от этого прикосновения, а может и от пьянящей близости в общем, внутри медленно начали расползаться огоньки, будто желание зажгло в ней отвечающие за это лампочки. Прикосновение губ к шее... И в эту же секунду его ладонь прочертила линию вдоль позвоночника. Гермиона чувствовала желание мужчины, ощущала его возбуждение физически. Да кто же он такой? Господи, неважно, это сейчас совсем неважно — важно лишь то, что его язык теперь повторил движение ладони, только в тысячу раз медленнее, будто испытывая на прочность. Ее собственное желание затмило все остальное, вытеснив из головы даже зачатки мыслей. Наваждение цепной реакцией загоралось под кожей, словно огоньки в новогодней гирлянде, зажигаясь один за другим. Огромных усилий стоило не выгнуться сейчас над кроватью, пытаясь помешать возбуждению одержать верх. К черту все! Гермиона попыталась повернуться так, чтобы оказаться лицом к мужчине из сна. Конечно из сна! Происходить на самом деле это волнительное сумасшествие просто не может — слишком уж она расслабленна и податлива. Однако незнакомец не дал ей развернуться, твердой рукой удержав на месте в том же положении, довольно сильно прикусив кожу на лопатке. Гермиона вздрогнула. Не столько от боли, сколько от неожиданности. А затем затряслась мелкой дрожью, словно ее колотила лихорадка. Он накрыл ее собой, и порыв этот вышел столь непринужденным, почти родным, что дыхание перехватило. От такого естественного прикосновения его липкой кожи к ее собственной, мысли потекли совсем уж в дурацком направлении. Кто бы мог подумать как приятно это возбуждающе-пьянящее чувство единения, будто так и должно быть всегда — она трясется, как от озноба, а он накрывает ее собой, пытаясь то ли обогреть, то ли успокоить. Где-то в защищенном от этого безумия уголке подсознания Гермиона понадеялась, что наяву она не мечется по кровати и не издает никаких подозрительных звуков. Однако, и речи быть не могло, чтобы вытянуть себя из этого дурмана в действительность. Ни за что на свете, нет, и не просите! Только не сейчас, когда его рот так занят работой: прикусывает и посасывает кожу на спине, все там же, возле лопаток, а язык очерчивает круги и полукружия в том же районе. Разве можно вырваться из этих рук? Сильные, мускулистые... одной из них он прижимает ее к кровати чуть пониже спины, а вторую просунул под живот и, поднявшись вверх, крепко сжал ее грудь в ладони. Секундой позже, когда мужчина легонько, одним движением перевернул ее на спину, стало ясно, как удобно он расположил свои руки. Затаив дыхание она перекатилась под него, торопясь увидеть его лицо, рассмотреть во всех деталях, что за партнера подготовило для нее ее подсознание, готовая прижаться к нему еще ближе и слиться в поцелуе, забыв обо всем на свете. Вот только увидеть это, так хорошо знакомое лицо она вовсе не была готова. Пронзительные серые глаза, аристократические черты лица, длинные светлые волосы... Святые небеса! Люциус и в сны ее умудрился пробраться!! Хотя, вообще-то, все вполне логично. Если хорошенько разобраться, то с этим мужчиной последнее время она общается куда чаще других... Они заперты здесь на вилле, она не может его бросить и сбежать. Отчасти из-за собственного сострадания (как же можно оставить его одного в таком положении?), отчасти из-за того, что своим Обетом другого выбора он ей и не оставил. Итак, они вынуждены обитать вдвоем в замкнутом пространстве, и час за часом он открывается ей с новой стороны. Пусть он заносчив, пусть ведет себя, как последняя скотина, и умудряется за секунду вывести ее из себя, но ведь он не опускается до оскорблений и выглядит сейчас вполне свободным от бывших магло-предрассудков... А на нервы он ей действует лишь потому, что, кажется, знает ее лучше ее самой, плюс к этому постоянно следит за ее мыслями. Да и как он может не разбираться в людях? Он куда старше ее, многое видел, еще больше пережил и познал этот мир во всей его красе... Ситуация грозила стать опасной. Гермиона отчетливо это поняла, пока его руки продолжали мять и гладить живот и ласкали грудь. Руки призрачного, ненастоящего Малфоя, к тому же выпачканные чем-то липким. Подумать только: Люциус Малфой с липкими пальцами. Оказывается ее подсознание не лишено чувства юмора... Да плевать ей на чистоту его пальцев, она не готова расстаться с этим сном! Это же просто безобидные фантазии. Вот Люциус никаких угрызений совести не испытывает от того, что она в его снах играет не последнюю роль. И ей тоже следует проще к этому относиться. Воспринимать его, просто как первый попавшийся образ, выловленный из потока мыслей. И все же, сколько бы не убеждала она себя, что Люциус — лишь один из многих представителей мужского пола, которых она находит привлекательными, что ей до лампочки, чье именно перед ней сейчас лицо, когда его пальцы коснулись ее губ, все тело будто током пронзило! Слишком знакомым вышел этот жест, и нельзя было не вспомнить о прецеденте несколько дней назад: он прижал ее к груди, и вот указательным пальцем касается уголка рта... Разве возможно по памяти воссоздать ощущения в мельчайших деталях?! Возможно многое, у человеческого мозга действительно обширные способности, и все же... Гермиона была абсолютно уверена в одном: все это происходит не наяву. Это всего лишь сон, а значит, она может свободно отдаться на волю страстей, делать все, что ей заблагорассудится. Она вполне может приоткрыть свой ротик и очертить этот бесстыдный палец языком... Апельсины... К соленой от пота коже примешивался чуть пряный апельсиновый вкус: сладкий, как сироп, так напомнивший ей о том фрукте, что она отведала сегодня утром в грузовичке. На пальцах его словно застыли брызги сока, как если бы он съел сочащийся цитрус и не вымыл руки. Отлично! Теперь она, как и Малфой, выстраивает собственные обонятельно-вкусовые ассоциации. Возможно, его влияние на нее куда сильнее, чем она осмелилась бы допустить. Как же волнительно осознавать, что при всей своей способности держать себя в руках и почти абсолютной невозмутимости, Малфой все же не в силах сопротивляться инстинктам, что желания его вполне способны одержать над ним верх. Воплощение Люциуса в ее сне, как нельзя лучше, демонстрировало сейчас эту догадку: склонив голову, он потянулся губами к тому самому месту, где, казалось, секунду назад были его пальцы. Даже на его губах безошибочно узнавался апельсиновый привкус! Что-то явно пошло не так, был тут какой-то диссонанс. Он целовал ее, со всей страстью, а она возвращала поцелуй этому полупризрачному Малфою, но краем уха уловила едва различимые слова... Нет-нет, не может же он целовать ее и что-то бормотать одновременно! И что это за руки на ее плечах?! Руки тоже не его, уж ей-то прекрасно известно, где именно сейчас находятся его руки... — Грейнджер. Мисс Грейнджер! Нет! Не надо! Ну зачем он пытается разбудить ее?! Зачем..? Он, должно быть, случайно оказался в ее сне, как и она неоднократно попадала в его. Но сейчас же только часов пять вечера, с чего вдруг он стал бы спать?! Нет, он же сказал, что хочет продолжить работу, наверняка сейчас в гостиной, пишет. Как же надоело ей постоянно быть начеку, пытаясь разгадать его намерения! Сейчас Гермионе хотелось лишь одного: вернуться в сладкую фантазию полудремы, отдавшись ей целиком и полностью, поэтому она сделала вид, что не слышала его обращения. Вот только он, похоже, так просто не отстанет! Едва ли прошла пара секунд, а он уже снова пытается ее разбудить. «Мисс Грейнджер!» Господи Боже! Почему, всего святого ради, он просто не оставит ее в покое?! Что ему нужно-то?! Мало того, что он за плечо ее тряс, кричал ей на ухо, теперь вот ментальную связь пытается использовать! Вытянув вперед руку, Гермиона уперлась кулачком ему в грудь и попыталась оттолкнуть его от себя. Главное начать, а там, если повезет, может он и из комнаты уберется. Конечно, не самое мудрое решение меряться с ним силой, но очень уж не хочется открывать глаза, ведь тогда сон прервется. Руки ее еле слушались, и он, наверное, даже не понял, что именно она хотела сделать. Люциус схватил ее за запястье, и прикосновение это обожгло холодом. «Гермиона!» Тут глаза она конечно распахнула! Назвал по имени! Он ее назвал по имени! Конечно, это просто сон так разворачивается, в реальной жизни Малфой ни за что бы так к ней не обратился. Произнести ее имя это... слишком интимно, что ли. Как будто признать, что между ними существует какая-то особая связь, вряд ли он много кого по имени называет, а уж тем более грязнокровок. Гермиона попыталась вывернуть руку из его намертво сжатых холодных пальцев. Да что вообще тут происходит, черт вас возьми! Какого лешего здесь так... невыносимо жарко?!! Почему, почему? — Успокойтесь. Одно лишь слово, а столько всего намешано. Как ему удается вечно быть таким двуликим? Не то просит, не то приказывает. То ли все равно ему, то ли он о ней заботится... — Не трогайте меня, — выдавила Гермиона и сама поразилась, каких трудов стоила ей эта фраза. Голос, будто чужой, а язык еле ворочается. Да и перед глазами все прыгает и расплывается. Очертания его фигуры, например, нечеткие, будто она не может сфокусироваться на нем, а цвета слишком яркие, даже слепящие, ощущение такое, что смотришь прямо на солнце без темных очков. А глаза его вообще будто фосфор в темноте мерцают! — Вас необходимо было разбудить, — терпеливо растолковывал он. — Вы больны, мисс Грейнджер. У Вас температура под сорок. Так вот почему так дико жарко, вот почему она вся взмокла, и даже малейшее движение дается с трудом. Она заболела. Теперь все ясно. Веки Гермионы дрогнули. Господи, как же она устала. Чего стоило просто открыть глаза в ответ на его попытки разбудить ее. — Только не засыпайте снова! — прикосновение холодной ладони к щеке вернуло ее к действительности лучше всяких слов. Гермиона постаралась распахнуть глаза. У нее жар, а еще она наверняка бредила, вон с какой тревогой он на нее уставился. Того и гляди схватит в охапку и встряхнет, как тряпичную куклу, пытаясь привести в чувство. Вдруг ее словно током ударило. Если она и правда больна, ему просто опасно к ней приближаться. У него же донельзя ослаблен иммунитет! Он умрет, зарази она его даже обычной простудой! Умрет из-за нее, из-за ее слабости, из-за того, что она не может пошевелиться и выгнать его из спальни. А сам-то он! Разве не понимает этого?! От притока злости у Гермионы и сил поприбавилось, как будто второе дыхание открылось. — Отойдите от меня, — забормотала она, с новой силой отталкивая его от себя. — Отойдите сейчас же!! — Уж поверьте, дитя, никаких видов на Вас я не имею! — ответил Люциус, злясь на нее за то, что она брыкалась, явно не понимая, почему на самом деле она хотела, чтобы он, как можно быстрее, убрался отсюда. — Но если Вы так настаиваете, я оставлю Вас тут наедине с лихорадкой. Гермиону охватила паника, потому что вопреки собственному заявлению, Малфой ни на шаг не отступил в сторону. Ну как же он не понимает?! Разве не видит всей опасности? А она-то хороша! Не в силах объяснить ему свои страхи, воплотить их в слова или мысли. Размазня! И неожиданно даже для самой себя она разрыдалась, мертвой хваткой вцепившись ему в рубашку, умудряясь при этом продолжать отпихивать его от себя. И вот, наконец, руки он убрал, но лишь затем, чтобы в следующую секунду попытаться расцепить ее пальцы и высвободить из них свою рубашку. Услышав его мысли, Гермиона поняла, что недавний гнев Малфой успешно подавил. «Да не брыкайтесь Вы! Лежите спокойно. Чтобы поправиться нужны силы, а так Вы их попусту растратите». Но сил ответить не было. Никак — ни вслух, ни мысленно. Из нее вдруг словно выкачали всю энергию. Все тело ломило, что неудивительно при такой-то температуре: сколько усилий тратит организм, чтобы побороть вирус. Ее будто заперли в сауне, привязав к скамейке, и теперь от этого пекла нет спасения. Хоть бы провалиться в сон... — Вот, выпейте-ка это. Прохлада рук, облегчение от холодного напитка, но почему же так тяжело пошевелиться?! «Гермиона!» Ох, снова он произнес ее имя. Как же приятно звучит это из его уст. «Гермиона!» Вот только не с таким отчаянием в голосе, пожалуйста. Да и ругаться ни к чему. Она уже была не в силах сказать точно, сыплет он проклятиями вслух или же в собственных мыслях. «Разрази Вас гром, не смейте оставлять меня!» — выругался он, и это стало последним, что отчетливо услышала Гермиона, прежде чем сделать все с точностью до наоборот. _______________________________________________________________________ Она будто покачивалась на волнах где-то в открытом море. Должно быть, она умерла, где еще может быть так тихо? Вокруг ни души, лишь эта невесомость в теле, да невероятное умиротворение, никаких тревог и забот о том, что ждет ее там... Где это там, интересно? Не могла же она и правда умереть. Непонятно почему, но Гермиона твердо знала, что ее смерти он бы не допустил. Значит, она просто дремлет... Что ж, можно и не волноваться, отдаться забытью, ведь ей-то известно, что Малфой разбудит ее наверняка, свое упорство он уже продемонстрировал. Наверное, именно так ощущаешь себя в утробе матери: кажется, что находишься в непроницаемом коконе, сквозь который, тем не менее, доносится какой-то плеск. Кокон этот не статичен, обволакивающие его воды задают хаотичный ритм, и вокруг тишина, от которой гудит в ушах, но даже этот гул такой родной, такой умиротворяющий... И снова Гермиона подивилась возможностям мозга, подумать только, воссоздать столь давние, безотчетные даже, воспоминания по крупинкам! — Черт возьми, как же холодно!! Ой! Вот это уже, кажется, к ее воспоминаниям никакого отношения не имеет. Уловив восклицание, Гермиона узнала голос и тут же поняла, что его руки держат ее, приподняв... ее голову приподняв над водой. То есть в воде она была на самом деле! — Нужно вылезать, если тебя знобит. У тебя и так иммунитет ослаблен, а холод даже здоровому человеку грозит простудой, — голос этого мужчины был ей незнаком. — Ничего меня не знобит! — проворчал Люциус. Может мужчину он и обманет, но Гермиона спиной чувствовала его озноб. Его трясло мелкой дрожью, и там, где их тела соприкасались, это ощущалось особенно сильно. — Но ты же сам сказал, что замерз! — Улучшения есть?! Секунду спустя раздался ответ: — Да. Температура упала до 38.6. — Отлично! Тогда моим переохлаждением займешься, когда собьем у нее жар, — Гермиона мысленно усмехнулась. Вот опять эта неоднозначность: в голосе одновременно и сарказм, и забота о ней. — Люциус, но это же просто безумие! — Может, хочешь поменяться со мной местами, Смит? — Вообще-то я хочу вернуться на работу. У меня был назначен прием. Моя пациентка купила у спекулянтов протез ноги, который, по-видимому, был сделан из Гремучей Ивы. Он не только врос в уцелевшую часть бедра, но, ко всему прочему, разросся и принялся избивать ее ветвями! Теперь-то уж, наверное, мне придется ампутировать ногу целиком. Люциус хмыкнул: — Ну да, только для начала неплохо бы к ней подобраться, вряд ли протез будет смирно ждать, пока ты его ликвидируешь! Какое-то время оба молчали, а потом неизвестный Гермионе помощник снова заговорил: — Ты похудел, Люциус. Как у тебя с аппетитом? — Я, конечно, именно для того тебя и нанял, чтобы ты проявлял неустанную бдительность, но как раз сейчас крайне неподходящий момент. Хорошее настроение бесследно исчезло. Малфоя уже просто колотило, было очевидно, что замерз он окончательно. А вот ей в воде все еще было комфортно, даже тепло. Господи, да ведь у нее же жар! Ей бы и в Антарктиде сейчас было, что в Майями! — Температура спала до 37.9. Думаю этого достаточно. Слишком большой контраст сейчас может быть опасен. Давай-ка вытащим ее! Люциус зашевелился, и Гермиона почувствовала, как он ее приподнял, а Смит тут же подхватил на руки. Это, выходит, его целитель. Но почему же колдомедик не выгнал Малфоя из комнаты? Почему вообще разрешил здесь находиться? Выговаривал ему за то, что тот может переохладиться, а то, что она может его заразить, стало быть, ничего?! Но тут сильные руки завернули ее в мягкое полотенце и уложили на кровать, размышлять о недоглядках целителя дальше стало невмоготу... — Не... ладно, ничего, — запнулся Люциус, когда Смит принялся растирать Гермиону. Та попробовала приоткрыть глаза. Мерлин, как же она устала! Насквозь промокший Малфой стоял рядом с ванной. С голым торсом определенно, а вот одет ли он вообще? Он вытирался невероятных размеров полотенцем, так что наверняка сказать было невозможно: все, что было ниже груди, ткань скрывала напрочь. В ту же секунду Смит выпрямился, сделал пару шагов по направлению к стене, и его могучая фигура исчезла за углом. Глаза слипались, и Гермиона позволила им сомкнуться. Как же она устала... _______________________________________________________________________ В следующий раз она очнулась глубокой ночью. Жар прошел, унеся с собой лихорадку, ее укутывали простыни, больше не вызывающие ассоциаций со сковородами в аду. В общем и целом в кровати устроилась она вполне уютно. Вновь прикрыв глаза, Гермиона уже решила было подремать еще самую малость, как вдруг сообразила, что кровать-то не ее! Простыни те же, вернее из того же комплекта. Но комната, залитая сероватым светом, к которому начали привыкать глаза, явно другая. Тут и пахнет иначе, чужой, довольно приятный аромат, однозначно мужской. А длинный светлый волос на подушке окончательно подтвердил ее догадку. Она в постели Люциуса, а сам он... А где он?! Не торопясь, Гермиона села, откинувшись на спинку кровати. Простыня скользнула вниз, и она вцепилась в нее, прежде чем поняла, что одета. Весьма скудно, но одета. Черная маечка и... зеленые трусы шортиками, выяснила она, заглянув под простыню. Господи помоги! Неужели Люциус одел ее, пока она валялась без сознания?! И выбрал зеленые... — Я взял их не потому, что они зеленые, — тихо произнес он. Она так резко обернулась, что чуть не вывихнула шею. Люциус выглядел изможденным, свернувшись клубком в кресле у камина. Огонь весело потрескивал, а он все равно завернулся в покрывало. — Целитель велел по максимуму Вас раздеть. А это то, что лежало сверху. Конечно же, я не копался в Ваших вещах, лишь воспользовался палочкой. Не беспокойтесь, свои дурные наклонности я держу при себе, — голос его звучал непривычно отстраненно, почему-то вдруг напомнив ей Луну. — Я и не думала... Просто, — залепетала Гермиона. Малфой щелкнул пальцами, и спустя секунду в комнате с громким хлопком появилась Джо-Джо. — Ой, — пискнула эльф. — Мисс Грейнджер проснулась! — Проснулась, — согласился Люциус. — Принеси стакан воды. — Слушаюсь, хозяин. Джо-Джо так рада, что вам лучше, мисс Грейнджер! — звонким голоском сообщила эльф и аппарировала на кухню. Не прошло и пяти минут, и Джо-Джо вернулась. Гермиона теперь пыталась опустошить стакан с водой, который сам собой наполнялся уже в третий раз. Надо же, она и не думала, что так хочет пить. Лишь когда она утолила жажду, а желудок надулся до отказа, Гермиона отставила стакан в сторону. Люциус все это время молча наблюдал за ней, и его спокойствие пугало. Хотя, возможно, у него просто нет сил на разговоры, он, кажется, вот-вот провалится в сон. Неужели все это время Малфой присматривал за ней, так и не поспав ни секунды? — Целитель разрешил вам остаться здесь? — спросила она, пристраивая стакан на столик у кровати. — А с чего бы ему запрещать это? — Я же могу вас заразить, — нахмурилась Гермиона. — У вас ВИЧ, вас малейшая простуда может приковать к постели, и это не самое страшное, что может произойти. Разве вы не знаете?! Люциус кивнул. — Тогда почему вы еще здесь?! — Гермиона не понимала, не могла понять. — Вы не больны. Не простужены, по крайней мере. — Как это? — У Вас был солнечный удар. Солнечный удар и, как следствие, обезвоживание организма, мисс Грейнджер. Похоже, Вы на славу повеселились, навещая святых... Гермиона молча уставилась на него. Когда она могла получить солнечный удар? Конечно, было жарковато, но она и подумать не могла, что палящее солнце может быть так опасно, если ты не посреди пустыни. Вообще-то, если подумать, она и правда недостаточно часто пила. Пару раз наполняла ладошки в фонтанчике, так там и полкружки бы не набралось. Плюс, за исключением апельсина, еду она тоже обошла стороной. Да уж, при таких условиях провести в городке на вершине холма самые жаркие часы под открытым небом — просто самоубийство. Ну уж солнечный удар при подобном раскладе обеспечен точно. — Мне... нужно было прогуляться, — пробормотала она. — Если Вам еще когда-нибудь захочется прогуляться по сорокаградусной жаре, то хотя бы изредка сидите в тенечке, — в голосе конечно слышалась насмешка, но скорее она напоминала дружеский укор, будто ворчал он лишь для вида. Малфой глубоко вздохнул и с большим трудом поднялся на ноги. От усталости они у него буквально подкашивались. — Так, мисс Грейнджер, двигайтесь в сторону или идите к себе, мне необходимо поспать, и я лягу прямо здесь, на Вас, если потребуется. Отпрыгнуть в сторону ей пришлось: прежде чем она успела что-то решить, он рухнул на ту сторону постели, где секунду назад лежала она. Действия вышли куда безобиднее слов, прозвучавших двусмысленно. Ему едва хватило сил натянуть простыню поверх пижамы — ясно же, что он вот-вот уснет. Однако, пока он не заснул, нужно еще кое-что выяснить. — Опять?! — нарочито холодным тоном поинтересовалась Гермиона. — Что опять? — пробормотал Малфой. — Называете меня мисс Грейнджер, — он молчал, и она решила, что нужно выразиться точнее. — Когда я билась в лихорадке, вы звали меня Гермионой. — Мне просто казалось, что с этим обращением я быстрее до Вас достучусь. Так и вышло, — ответил Люциус. — Почему бы тогда и дальше не звать меня по имени? — она прекрасно понимала, что выяснять это сейчас — не самая удачная затея, но остановиться уже не могла. Стоило ей услышать свое имя из его уст, как стало совершенно ясно, что другого обращения она и знать не хочет. Вернуться к сухому «мисс Грейнджер»? Нет, это выше ее сил! Так к ней обращались профессора в школе, начальник, но разве не странно, что так ее зовет человек, с которым она делит кров?! Он перевернулся на бок и уставился на нее. От этого взгляда и от слов, что за ним последовали, сердце у нее ушло в пятки. — Это же очевидно. Начни я звать Вас по имени, Вы бы решили, что я к Вам привязался. Это вовсе не так. Вспомните, что я говорил про котенка. Просто слов нет! Она ему что игрушка? Не до конца еще осмыслив сказанное, слишком задетая за живое Гермиона процедила: — А я вам не кукла, и не домашнее животное, к которому можно привязаться, если звать по имени. И меня нельзя оставить или выгнать прочь. Я сама решаю, когда и куда мне идти. Малфой приподнялся на локте, еще ближе наклонившись к Гермионе. Она тут же отпрянула назад. Да что это с ней? Что она вообще делает в его постели? Нужно было уйти к себе, как только открыла глаза. — Вам это только кажется. Приручить можно всех и каждого, — произнес он с нечитаемой интонацией. В глазах его было что-то такое, что становилось ясно, Люциус не понаслышке знает, о чем говорит. Он определенно видел в этой жизни в разы больше, чем она. Собравшись с духом, она вытянула руку и уперлась ему в грудь кулачком. Вложив в движение всю силу, на которую сейчас была способна, она оттолкнула его от себя, укладывая на спину. Он не остановил ее, видимо засыпая, и уже через пару минут мышцы лица его ослабли, давая понять, что сон принял его в свои объятия. Гермиона не злилась на него за эту циничную тираду. В конце концов, она сама затеяла этот разговор. К тому же этот человек спас ей жизнь, а после еще и просидел всю ночь, дежуря у ее кровати. Черт побери этого Малфоя вместе с его неоднозначными поступками! Еще долго она сидела подле него, наблюдая за спящим Люциусом. Никогда еще Гермиона не видела его таким умиротворенным, как сейчас во власти сна. Что-то в нем заставило ее остаться, вдруг нестерпимо захотелось устроиться рядышком и просто подремать возле него. Утром все снова вернется на круги своя, он снова нацепит маску безразличия и замкнется в себе. Она поправила его простыни и легонько коснулась его щеки, совсем как он, когда разбудил ее от лихорадочного сна. Люциус настолько крепко уснул, что на этот жест совсем не отреагировал, даже ресницы не дрогнули во сне. Позже она самой себе объясняла это временным помешательством. Пальцы вдруг зажили собственной жизнью, обведя контур его губ. Они оказались такими теплыми и податливыми, а кожей она ощутила легкое дыхание Малфоя. Страшно и подумать, что через некоторое время дышать он навсегда перестанет, губы онемеют и станут холодными, будто камень. Безумное, непроизвольное желание поцеловать его охватило Гермиону. Такое сильное, что голова закружилась! Будто в трансе, она очертила линию подбородка и устроила руку на его широкой груди. И уже начала было склоняться к его лицу, как вдруг рассудок вернулся к ней. Замерев, как вкопанная, она резко убрала руку и теперь рассматривала ее, будто размышляя, подчиняется ли та собственным импульсам, либо у нее все еще жар, и все это ей только привиделось. Покачав головой, она принялась увещевать саму себя. Чего, спрашивается, еще было ожидать? Что его губы будут иметь апельсиновый привкус? Он не тот человек из сна, пусть внешне и его копия. Вздохнув, Гермиона осторожно сползла с кровати. _______________________________________________________________________ Но в комнату к себе отправилась не сразу. Все мысли занимал его рабочий стол, с аккуратно сложенными листками рукописи. Трудно найти более удачный момент, чтобы прочесть рукопись — он еще нескоро проснется. Вот же как вышло: так боялась, что Малфой копался в ее вещах, пока она была без сознания, а на самом деле сама роется в его, пока он спит. Будто в прострации, она присела на краешек стула. Кто может ручаться, что он не заколдовал стол? Но шли минуты, ничего не происходило, и понемногу Гермиона успокоилась и устроилась поудобнее. Затаив дыхание, она протянула руку за верхним в стопке листочком. И перевернув его, тут же поняла, что к рукописи он никакого отношения не имеет. «Я прекрасно знаю, о чем вы думаете. «Свою болезнь он со мной готов обсуждать, а отношения с женой для него табу». Не слишком-то разумно, на Ваш взгляд, по крайней мере. Но ведь Вам-то не слишком известны нормы и условности чистокровного общества. Уж поверьте, я все взвесил, и это решение кажется мне наиболее удачным. Я уважал женщину, на которой собирался жениться, но любви к ней не испытывал. Она была мне партнером, родила наследника. Но и я дал ей многое: положение в обществе, деньги, защиту. На подобных взаимовыгодных условиях строятся почти все чистокровные браки, и многие из них, в связи с этим, не застрахованы от измен. Моей жене Вы сочувствуете из-за того лишь, что она мнит себя обманутой. Вряд ли она заслуживает Вашего сострадания. Мне она изменяла, по меньшей мере, раза три, один роман у нее случился, пока я был в Азкабане. Я не собирался выяснять с ней отношения, хотя и чувствовал себя оскорбленным. Ведь я подвел жену, нарушил обещание никогда не подвергать ее риску. А тот человек — он, кстати, был слизеринцем, хоть на этом спасибо — дал ей утешение, появился в нужный момент. Я даже понимаю мотивы поступка супруги и не уверен, что окажись на ее месте, поступил бы иначе. Так что не стоит жалости. Она сделала свой выбор. Есть и другие причины моего упорного молчания и желания держать это в тайне даже от них. Вряд ли Вы поверите, но я делаю это ради их блага, во имя тех обязательств, что когда-то взвалил на себя. Узнай кто-либо о моей болезни, репутация моей жены пойдет прахом. Никто больше не женится на ней, ее перестанут принимать в обществе. Драко тоже ждет отчуждение. Сказать по правде, его будущее волнует меня куда больше, но их ожидает примерно одно и то же. Оба станут париями, общество осудит их за мои ошибки, за то, к чему они не причастны и что уж точно не в силах изменить. Я не смею обрекать семью на подобное, а самый надежный способ уберечь их от этого — отдалиться от них, сделать все, чтобы мой позор не связывали с ними. А больше всего я боюсь их реакции, хоть и понимаю прекрасно: что посеешь, то и пожнешь. Я совершенно не представляю, зачем объясняю Вам все это. Не имею не малейшего представления, зачем мне нужно Ваше понимание. И уж точно не знаю, почему все это заботит меня сейчас, когда смерть крадется по моим стопам. Иногда нужно просто отбросить все вопросы в сторону и отдаться во власть судьбы. А Вы, любопытная девчонка, перестаньте совать свой нос в рукопись до тех пор, пока я ее не закончу». Отлично! По спине пробежал холодок. Гермиона испугалась непоколебимого подтверждения: Люциус видел ее насквозь, знал наверняка, что она думает и чувствует. Знал, что, как только представится шанс, она тут же сунется в его записи. Знал, но заставил ее поверить в то, что находится в неведении. Ее поступки и впрямь так ожидаемы? Или это он настолько проницателен? Скорее всего, все в совокупности. Как бы не заботил ее дальнейший ход событий, что-то в его исповеди заставило то гнетущее чувство, что преследовало ее в Ассизи, отступить. С непонятно откуда взявшейся улыбкой, она положила пергамент на место. Рукопись была, как на ладони, ничего не мешало ей прочитать ее прямо сейчас. Но она уже знала, что не станет. В этот раз его взяла! Хотя от мысли этой было не по себе, Гермиона чувствовала, что каждый день, проведенный с Люциусом подобен схватке. Они будто испытывают друг друга на прочность, но, черт побери, как же приятно найти достойного соперника! Гермиона повернулась к двери, но что-то вдруг ее остановило. Она снова схватила пергамент из стопки и, обмакнув перо в чернила, сделала свой ход. «Я перестану заглядывать в рукопись, как только вы начнете звать меня по имени».