Голод_Жажда_Безумие

Пришедшая с занятий Гермиона была... сегодня какой-то другой. И дело было не только в усталости. Все в ней сегодня казалось рассеянным; было ясно, что мысли ее далеко, где-то в другом месте. Люциус не привык к этому, и на краткий миг его охватила неуверенность, он подумал, а не передумала ли она насчет его предложения. Она уклончиво отозвалась о своих вчерашних надписях на стене. И это тоже выглядело весьма неожиданным. Никогда раньше она не избегала учить его тому, чему училась сама. Она знала, что он наслаждается изучением этого так же, как и она, даже если ему и трудно было думать об этом. Это заставило Люциуса задуматься, что же такого было в этой почечной системе, чего он не должен был знать. Это сбивало с толку. Он ни на минуту не задумался о том, как устроен внутренний водопровод его тела. Вот почему он стоял над учебниками Гермионы, пока та была в душе, подозрительно щурясь на множество непонятных слов. Она устала, и в тот вечер он оставил ее одну. И Гермиона тут же уснула. А Люциусу повезло меньше. Эта перемена в ней заставила его нервничать, и в течение нескольких часов он мог только переводить взгляд с ее лица на потолок. Ей снились трубы, огонь и кровь. А когда Гермиона проснулась, чувствуя себя физически отдохнувшей, но мысленно все еще напряженной, она перевела взгляд на Люциуса. Тот спал на спине, повернув к ней лицо. Солнце уже пробиралось в спальню; через час оно должно было осветить ему лицо и разбудить. Сердце ее болело. Она сильно преуменьшила свои чувства к Люциусу, когда на ужин пришел Гарри. Гермиона любила его так сильно, что знала: она будет чувствовать острую и гноящуюся боль, если не сможет воплотить свою идею в жизнь. Все зависело от слез феникса. Прошлой ночью она слишком устала, чтобы разумно планировать свои действия. Люциус бросил на нее один взгляд и понял, что ей нужно поспать, и теперь, когда она проснулась, то могла бы привести в порядок свои мысли и понять, как, черт возьми, она собирается стать первым волшебником после Альбуса Дамблдора, чтобы завоевать преданность одного из самых легендарных существ в этом мире. Было невероятно неприятно, что этого человека уже нет в живых, чтобы ответить на ее вопросы. Однако, возможно, она могла бы расспросить его портрет, как он подружился с Фоуксом. Она была уверена, что профессор Макгонагалл позволит ей войти в кабинет директора. Значит, это будет ее первый шаг. Она пойдет на занятия, а потом отправится в Хогвартс. Если бы портрет Дамблдора мог рассказать ей что-нибудь полезное (а он, скорее всего, мог), у нее была бы отправная точка. А уж если этот портрет смог бы в мельчайших подробностях подсказать ей, как действовать дальше, о таком достижении она даже не смела и мечтать... это казалось слишком сложной задачей. Приспособиться к жизни маглорожденной ведьмы, постоянно балансирующей между двумя мирами, уже было непростой задачей. Сварить оборотное зелье на второй год обучения казалось слишком смело. Уничтожение семи крестражей, чтобы помочь победить Темного Лорда, было самой труднодостижимой задачей, которую она когда-либо пыталась выполнить, и она выполнила ее. Конечно, найти феникса и подружиться с ним не могло стоять и близко к этому уровню сложности. Но даже думая об этом, она понимала, что эти переживания нельзя сравнивать. Охота за крестражами была трудной из-за почти постоянной угрозы их жизням и здравомыслию, а также потому, что она должна была попытаться заставить свой отнюдь не маниакальный ум понять логику безумного волшебника. Охота на феникса не была опасной, но это был гамбит, оставленный частично капризному шансу, а частично вещам, которые она не могла определить. Оставалось лишь надеяться, что Дамблдор поможет ей в этом, если сможет. Она снова посмотрела на Люциуса, такого умиротворенного во сне. Почему она прошлой ночью не рассказала ему, что означают ее диаграммы и заметки? Она отвечала ему уклончиво безо всякого умысла, но, даже уклоняясь от его вопросов, сама удивлялась, почему ведет себя так. Может быть, потому, что боялась потерпеть неудачу? Боялась пробудить в нем надежду на исцеление, а потом подвести? Боялась, что он отвергнет ее, если ее вдруг постигнет неудача? Или потому, что где-то в глубине души она знала, что он будет возражать против той целеустремленной решимости, которая уже овладела ею? Он столько раз говорил ей, что она не должна принимать решения, основываясь на нем и его здоровье, и не должна делать что-то из-за него. Конечно, Люциус бы нипочем не стал препятствовать ее стремлению к этой идее, но это... Слизеринцы не были известны как оптимисты. И как бы сильно он ни изменился — или просто вернул себе то, чем когда — то был, — он всегда был реалистом. И не хотел бы, чтобы она тратила время и энергию на почти невыполнимую задачу, особенно если цель вращается вокруг него, любимого. Он не раз говорил, что она и так дала ему многое. И все же факт оставался фактом: он был человеком, которому никогда не дарили большой любви, поэтому то, что они сейчас испытывали, казалось ошеломляющим. Для Гермионы, которая всегда любила и была любима с безрассудной свободой, возможность вылечить его казалась лишь еще одной частью этой любви — самое меньшее, что она могла сделать, дабы отплатить ему за то, что он заставлял ее чувствовать. Она не могла ему сказать. Не сейчас, пока она не узнает, есть ли у нее хоть какой-то шанс воплотить свои идеи в реальность. Это будет напрягать, особенно потому, что он часто понимал, когда ему лгут; большинство из людей были менее искусны в этом, чем он, включая Гермиону. Но даже когда он чувствовал ложь, он уважал необходимость обмана, и она могла поспорить, что он наслаждался процессом, пытаясь раскрыть правду. Это было самое смешное в слизеринцах. Гермиона решительно соскользнула с кровати и направилась в гостиную. Взмахнула палочкой, и меловые каракули исчезли со стены. Она скажет ему, что это всего лишь выдача желаемого за действительное, какая-то безумная идея, которая никогда не сработает, и продолжит вести дела как обычно. Она могла бы выдавать экскурсии за исследования и местоположение феникса за визиты к своим родителям или Гарри. Если у нее есть хоть малейшая надежда, что он поверит в это, ей придется ограничить время своего отсутствия; она не сможет работать так много, как ей хочется. Конечно, это сведет ее с ума, но придется. Когда он проснулся, Гермиона уже была на занятиях. В конце концов ему удалось заснуть, но это не развеяло его подозрений. На самом деле, он почувствовал еще большую решимость выяснить, что же задумала его невеста после того, как он понял, что она стерла свою работу на стене. По крайней мере, думала, что стерла ее. Было одно заклинание, которое он выучил много лет назад и которое было равносильно затенению следующего листа бумаги в блокноте, чтобы узнать, что было написано на предыдущей странице. Это работало на любой поверхности — столы, шкафы, даже стены. И очень помогало ему в школе и в первые годы его работы в министерстве. Те, кто знал об этом заклинании, понимали, как нужно предотвратить его использование. Вопрос заключался в том, а знала ли об этом Гермиона. Он махнул палочкой в сторону стены. Затем улыбнулся, ничуть не удивившись. Гермиона действительно знала и нарочно приняла меры, чтобы никто не разобрался в ее каракулях. Если он правильно понимал, Гермиона, должно быть, научилась принимать контрмеры в школе, когда недобросовестные одноклассники пытались скопировать ее тесты и эссе. Если она позаботилась о том, чтобы он не вспомнил ее каракули, значит, ей было что скрывать. Так что схема оказалась для него потеряна. Она осталась только в мыслях Гермионы, и ей было достаточно важно скрыть ее. Люциус сидел в кресле, задумчиво покусывая губу. Он помнил обрывки воспоминаний — в основном слова, — но они не могли принести ему никакой пользы, если он не найдет кого-то, кто действительно сможет объяснить ему это. Если бы он полагался на свой немалый интеллект, то в конце концов смог бы понять, что означают слова и формулы в учебниках Гермионы. Но кто знает, сколько времени это займет и поможет ли ему понять ее идеи? Нет. Самым разумным было бы обратиться к кому-нибудь, кто знал тело так же хорошо, как она, или даже лучше. Это означало, что ему необходимо задействовать некоего Терезиаса Смита. Нет, конечно, сегодня вечером он даст ей еще один шанс объясниться. Если она откажется пролить больше света на свои записи на стенах, он позвонит Терезиасу. Не было никакой гарантии, что у того есть ответы на все вопросы, но, по крайней мере, он хоть что-то узнает. Тогда, если бы он решил поговорить с Гермионой, у него, по крайней мере, было бы хоть какое-то представление о чем он говорит. В тот вечер Гермиона снова была не откровенна. На самом деле, она даже была откровенно пренебрежительна по отношению к этому вопросу. — Да ничего я не придумала, Люциус. Просто одна безумная идея. Теперь, когда я не брежу от усталости, я вижу, что вряд ли она сработает, — ее глаза брезгливо уставились на рубашку, которую она складывала. Он молчал, наблюдая, как она укладывает вещи. На выходные она собиралась навестить родителей; а это был день рождения ее отца. Гермиона не очень хорошо умела лгать, несмотря на обман, необходимый для поддержания их отношений. Эта ложь чаще была ложью умолчания, чем откровенной выдумкой. Чем больше он собирался давить на нее, тем больше у нее будет проблем с тем, чтобы отвлечь его перенаправить мысли в сторону. — Но ты же думала, что это хорошая идея. Не похоже на тебя — так легко сдаться, — ответил он. Она положила голубое платье обратно на кровать и повернулась к нему лицом. — Послушай, я знаю, что дала тебе достаточно оснований полагать, что у меня появилась какая-то идея, но я действительно понимаю, когда придуманное не очень-то реально. В ту ночь я позволила своему разуму взять верх надо мной. В этой идее нет ничего, из-за чего можно было бы потерять сон, и уж конечно, не стоит ее повторять, — она сократила расстояние между ними и прижалась к его груди. Люциус машинально обнял ее. Гермиона посмотрела на него невинно, как только возможно. — Разве ты никогда не писал что-нибудь поздно вечером, а утром, перечитывая, приходил в ужас? — Конечно, — Люциус кривовато усмехнулся. Ее большие карие глаза были скорее соблазнительными, чем убедительными, и он знал, что именно на это она и рассчитывала. Она кое-чему научилась у него, и это, несомненно, внушало ему гордость. — Тогда ты знаешь, что никогда не захочешь, чтобы кто-нибудь увидел эти каракули, потому что они могут смутить людей! — заключила она. — Да, но я пишу книги, а ты путаешься в научных формулах — это немного разные вещи, Гермиона. — Не такие уж разные, как ты думаешь. — Как скажешь, — уступил Люциус, понимая, что ничего не добьется, не испортив всем настроение. А это не являлось его целью. Он только хотел посмотреть, с каким сопротивлением столкнется. Пока что Гермиона держала себя в руках. Она была полна решимости отвлечь его внимание от своей идеи. По правде говоря, его беспокоила не столько сама идея, сколько то, почему она хотела скрыть ее от него. Разве он не доказал, что достоин ее доверия? Ах, но, может быть, он был параноиком, и Гермиона просто пыталась как-то удивить его, или действительно ничего не было. Он должен помнить, она такая... какая есть. Он сказал это Нарциссе с убеждением: она не такая, как они. Гермиона хранила секреты только для того, чтобы не ранить других. В остальном она была открытой книгой. Ее руки обвились вокруг него, и он расслабился в объятиях. Как быстро его мысли могли бегать по кругу вокруг этой идеи Гермионы. К сожалению, как только его разум заработал, он не смог остановить свои мысли. От чего, по ее мнению, она должна его защищать? Что содержалось в этой путанице слов, стрелок и диаграмм, и было способно причинить ему боль? ______________________________________________________________________________ Во время своего последнего визита он ничего не сказал Люциусу, да и в этот раз не скажет, но Терезиас как раз прикидывал список своих активных пациентов. Он все больше чувствовал, что больше не может быть таким же внимательным и доступным для них. Он не обманывал себя, думая, что это произошло по какой-то другой причине, кроме того, насколько всеохватывающей стала его роль целителя Люциуса. Он не мог сердиться из-за этого; он приобрел друга, и его жизнь стала намного интереснее, чем раньше. И хотя он какое-то время уклонялся от его платежей, в какой-то момент этот белокурый длинноволосый маг все понял и нашел способ добиться, чтобы Терезиас был вознагражден за свои хлопоты, причем щедро. Итак, насколько Люциус знал, в кабинете Смита царил полный беспорядок, потому что тот как раз заказал новые шкафы для хранения документов. Утро выдалось ясным, потому что Смиту предстояла лекция для группы особого интереса, а не потому, что это было единственное богом забытое время, которое он мог найти, чтобы попытаться выяснить, кого же освободить от своей постоянной опеки. Он солгал, потому что не хотел, чтобы Люциус чувствовал себя виноватым. Вообще, как понял Смит, большая часть широкой публики считала его неспособным чувствовать. — Значит, говоришь, Гермиона что-то читала о почечной системе? — спросил он, листая карты в надежде найти те, которые, по его мнению, можно было бы передать другу или коллеге. — Да. Ты много об этом знаешь? — Ну, я знаю то, чему нас учат в медицинской школе, но я не специалист, — он посмотрел на Люциуса, который сидел на краешке стула с довольно серьезным выражением лица. — У тебя есть какие-нибудь новые проблемы? — Нет, — сказал Люциус, — не это. Я спрашиваю потому, что Гермиона ведет себя как-то странно с тех пор, как изучила эти главы. — Что ты имеешь в виду? — Терезиас нахмурился; это была странная тема, чтобы подруга Малфоя зацикливалась на ней, если только она вдруг не поняла, что ей суждено стать нефрологом. Почему-то он в этом очень сильно сомневался. — Она нарисовала очень большую и запутанную диаграмму и отказывается объяснить ее мне. Я ничего не могу понять, потому что почти ничего об этом не знаю, и я не понимаю теорию, которая есть в ее учебниках. Пробовал читать, и вижу некоторые сходства с зельями, но у меня просто нет правильных знаний. Терезиас снова перевел взгляд на папку, перебирая которые, он уже не обращал никакого внимания на то, какие имена там написаны. Должно быть, Люциус завел этот разговор из-за письма, которое Терезиас получил накануне днем. Гермиона написала ему, спрашивая, что он знает об исследованиях, касающихся роли слез феникса в исцелении, и заинтересован ли он сам в проведении таких исследований. Тогда он решил, что это, скорее всего, связано с ее обучением, или какой-нибудь научной работой. Теперь он уже не был так в этом уверен. — Я дам тебе литературу. Вообще-то я сам не очень хороший учитель, но думаю, что смогу тебе кое-что объяснить. Он не ожидал, что Люциус улыбнется и покачает головой. — Терезиас, я никогда не упоминал о тех указаниях и схемах, которые ты прислал нам вместе с презервативами, потому что был благодарен тебе за то, что ты помог нам в наших, э-э, начинаниях... но думаю, что ты прирожденный учитель, и причем, дотошный до мелочей. Он почувствовал, что краснеет. В то время все это было для него чисто профессионально; но иногда человек терял представление о приличиях, потому что они редко существовали в медицине. Но теперь, когда он вспомнил обо всем, что писал, то понял, что, вероятно, немного перестарался. — Я просто пытался обезопасить вас... — Знаю, — сказал Люциус, поднимая руку. — И хочу сказать, что ты не должен недооценивать себя. Ты всегда был крайне терпелив со мной, терпеливее, чем кто-либо, за исключением Гермионы и моей семьи. И сейчас я здесь из-за тебя. — Вынужден не согласиться, — сказал он своим папкам, не в силах поднять глаза, потому что внезапный поворот разговора заставил его почувствовать какое-то странное и хрупкое ощущение в груди. — Возможно, я сохранил твое тело живым, но ты здесь, действительно здесь, из-за Гермионы. Люциус молчал, и это продолжалось так долго, что Терезиасу даже пришлось поднять глаза, чтобы убедиться, что он все еще там. Так оно и было, и в его глазах была какая-то терпеливая правда, которую целитель не часто видел. Это многое говорило ему о том, какой была жизнь Люциуса до того, как они встретились, и что значило для него то, что Терезиас не только принял его, но и заботился о нем. — Что ж... тогда дай мне несколько учебников. Они провели почти два часа, склонившись над какими-то изрядно потрепанными учебными фолиантами. Теперь Люциус понимал гораздо больше о магловской химии и довольно много о почечной системе и ее различных болезнетворных процессах. Когда они добрались до части о магловском лечении почечной недостаточности, он и Терезиас пришли к одному и тому же выводу. Растянувшиеся записки Гермионы на стене виллы были связаны с ним. Эта процедура — гемодиализ — была методом очищения крови. Он использовал особый раствор, диализат, с помощью естественных химических процессов, чтобы удалить токсины из крови. Гермиона хотела найти способ использовать это в сочетании со слезами феникса, чтобы вылечить его. Оба мужчины на мгновение погрузились в свои мысли. Люциус был единственным, кто заговорил первым. — Почему она пыталась это скрыть? — Не знаю, — ответил Терезиас. — Но могу сказать, что она не первая, кто подумал об использовании слез феникса в исцелении, но никто никогда не делал больше, чем теоретизировал. Не имеет значения, насколько эффективен этот диализат, если у тебя нет надежного запаса ингредиентов. Или вообще никаких поставок. — Ты знаком с Гермионой? Когда она на что-то решается… — Люциус потер лоб рукой. — Обычно так и бывает. — Я сказал ей, чтобы она не тратила время на беспокойство обо мне. Не позволяла мне или моим бесчисленным недостаткам диктовать ей, что делать. Терезиас невольно ухмыльнулся. — Это было бы как раз наоборот. — Да. Это точно... — Я так не думаю, Люциус. Прости, что я так говорю, но она может справиться с твоим раздражением к ней. Что было бы трудно для Гермионы, так это потерпеть неудачу. А при решении этой задачи есть очень большая вероятность провала, — Терезиас нахмурился. Он был прав, но что-то грызло его сильнее, чем возможность того, что ее сердце будет разбито неудачей. Гермиона поймет, что у нее может быть блестящая компания, которая потерпит поражение в такой трудной задаче. И вовсе не вероятность провала заставляла ее уклоняться от ответа, а его — опасаться. Нет, его беспокоило то, на что она может пойти, чтобы добиться успеха. Наверное, ее это тоже беспокоило. Именно поэтому она старалась вести себя так, как будто ее идея была несущественной. Вот почему она лгала. Насколько ему было известно, она уже отправилась на охоту за фениксом, а не к родителям. Или же она пробудет там только один вечер, а остаток уик-энда проведет в поисках птицы. Люциус вздохнул. Если Гермиона станет по-настоящему одержимой, то начнет пропускать занятия. Она будет тратить больше времени, пытаясь вылечить его, чем на самом деле с ним. Неужели она не понимает, что не лекарство делает его лучше? Он очнулся от своих мыслей, когда Терезиас выругался. — Черт побери, у меня через десять минут пациент. Теперь вопрос заключался в том, стоит ли говорить Гермионе о том, что он все знает. Некоторые люди — и чаще всего, пугающее количество гриффиндорцев, по его опыту — реагировали бы только еще более решительно, чтобы сделать то, что их увлекло. Он ни секунды не сомневался, что Гермиона справится. Она уже не раз совершала невозможное. Его беспокоило лишь то, чем она может пожертвовать на этом пути. Она была занята поисками всю свою жизнь. Возможно, она не знала, как без этих поисков жить. Самая яркая ведьма своего поколения, маглорожденная, должно быть, она всегда чувствовала давление, стремясь преуспеть, чтобы заслужить это звание. Он немного разбирался в этом, хотя и не был самым умным из всех. Он хотел, чтобы она могла расслабиться. Просто жить своей жизнью, и наслаждаться мелочами. Вот что она ему дала. У него больше не было никаких задач, кроме как коротать с ней остаток своих дней, и это было бы здорово. "Но, — размышлял Люциус за чашкой превосходного кофе в случайном магазинчике в Ванкувере. — Некоторые люди не созданы для того, чтобы расслабляться или отвлекаться на такие простые вещи, как домашняя жизнь". Он выбрал эту женщину, по-настоящему гениальную женщину, и он ничего в ней не изменит. Если это то, что ей нужно, он поддержит ее. В пределах разумного, конечно. Он больше не спрашивал ее о схеме. И не суетился, когда она уезжала почти каждый уик-энд, или слишком уставала, чтобы делать что-то большее, чем обедать и падать в постель в будние дни. Он не был одинок в этом мире без нее; просто проводил больше времени с Драко, Нарциссой, Терезиасом и даже незабываемый день или два с Андромедой и Тедди. Правда, когда речь заходила об их воскресных обедах у Паоло и Элизабетты, он проявлял настойчивость, иногда даже эгоизм и отрывал ее от книг, но старался, чтобы оно стоило того. Гермиона иногда с подозрением смотрела на его приветливость, когда думала, что он не смотрит. Может быть, она его раскусила. Эта маленькая игра, в которую они играли, заставляла его улыбаться. Он думал, что не сможет любить ее больше, но это была чистой воды выдумка. Теперь он многое понял в природе любви. Люциус прекрасно относился к ее отсутствию, но все его терпение было напрасным. Портрет Дамблдора сказал ей очень много, и она, казалось, была в восторге от перспективы ее поисков феникса и использования его слез в медицине, но тот завоевал преданность птицы подвигами героизма, обещать которые она не могла. Время ее героизма прошло. — Героизм и размахивание палочкой не всегда синонимы, — напомнил ей портрет. Она попыталась удержать это в голове. Она пересмотрела свои первоначальные цели. Было нереально поверить, что она может сотрудничать с фениксом до такой степени, что он будет кричать по команде; это казалось жестоким, и это было не то, что она сделала бы даже во имя лечения десятков болезней. Все, что ей было нужно, это чтобы феникс заплакал один раз, и чтобы у нее было достаточно слез, чтобы должным образом учиться. Если бы она могла разложить их на химическом уровне, понять, как они работают, она могла бы синтезировать что-то достаточно похожее, чтобы использовать в медицине. Никакого порабощения феникса не требуется. Конечно, это все еще была огромная задача. На это могут уйти годы, и даже после стольких лет она может остаться ни с чем. Это напомнило ей, почему она была так решительно настроена научиться варить многосущее зелье в столь юном возрасте. Все знали историю о том, как его создатель потратил шестьдесят лет, пытаясь заставить эту формулу работать. Процесс его приготовления заставил ее осознать, через сколько вариаций бедняга, должно быть, прошел; это было сложное зелье, и ему, вероятно, нужно было только испытать его на себе. По крайней мере, был шанс, что у нее будет хоть какое — то финансирование и добровольцы, которым она сможет помочь — хотя она не горела желанием испытывать недоказанную смесь на чем-то живом. К сожалению, наука часто требовала именно этого, и, возможно, пришло время отплатить Джорджу Уизли (и духу Фреда) за все то время, что они использовали своих братьев и сестер (и Гарри с Гермионой) в качестве подопытных кроликов. Это, по крайней мере, вызвало улыбку на ее лице. Она планировала отправиться на Мадагаскар, поскольку некоторые исследования показали, что мифические птицы, живущие за пределами Северной Америки, любят там гнездиться, но, возможно, пришло время притормозить. У нее было время. Люциус никуда не собирался уходить. Рим не был построен за один день, оборотное зелье тоже не варилось за один день, и Гермионе Грейнджер не нужно было пытаться вылечить мир каждый день. Она закрыла книгу и вышла в гостиную, чтобы провести некоторое время со своим женихом. В середине воскресного ужина она заметила, что с Люциусом что-то не так. Он едва дотронулся до ужина, и хотя она могла признать, что очистить любую тарелку в этом прекрасном итальянском доме было подвигом, это было что-то необычное. Как и то, что он откинул волосы назад. Его щеки пылали. Насколько она знала, он не пил вина, и оно не было горячим. Когда Паоло и Элизабетта вышли на кухню, чтобы приготовить кофе, она взяла его за руку. — С тобой все в порядке? — Я в порядке, просто немного разогрелся, — он улыбнулся, но со стороны казалось, что через силу. Его рука в руке Гермионы была очень горячей. Слишком горячей. Здесь она не могла наложить температурное заклинание, но даже и без него была уверена, что у него жар. — Не лги, — строго сказала она. — Что случилось? Он сдался, пожав плечами. — Простуда, наверное. — Какие у тебя симптомы? — Гермиона... — Какие у тебя симптомы? — упрямо повторила она. Он вздохнул. — Ничего страшного. Я устал, и у меня нет особого аппетита. Вот и все. — Как давно? — требовательно поинтересовалась она. — Пару дней... Гермиона, правда, ничего страшного, со мной все будет в порядке. — Что-то случилось? — спросил Паоло, возвращаясь в столовую и балансируя со старым кофейником и несколькими чашками. — Да, — ответила Гермиона, прежде чем Люциус успел возразить. — Люциус плохо себя чувствует. Мне очень жаль, но нам пора идти. — Конечно, — ответил тот, и на лице его промелькнуло беспокойство. — Элизабетта заметила, что ты почти ничего не ешь. Ты не должен был приходить, если чувствовал себя плохо. Я обещаю, что мы не из тех, кого можно оскорбить. Их отправили на виллу с пиццей, приготовленной Элизабеттой, и Люциус всю дорогу до виллы недовольно ворчал. У него была лихорадка. Слабая степень, но тем не менее лихорадка. — Ты не можешь паниковать каждый раз, когда я в плохом настроении, — проворчал он. — Могу, когда у тебя состояние, которое снижает твой иммунитет! — Гермиона обернулась к нему. Люциус взял ее за руки, слыша беспокойство в голосе. — Гермиона, я постоянно принимаю свои лекарства. Ты же видишь, как я делаю это каждый день. Я в порядке, это просто простуда. Она долго смотрела на их переплетенные пальцы, а он тем временем смотрел на нее. Он был слегка раздосадован тем, что она поспешно вывела их оттуда, но оставаться в таком положении было невозможно. Она волновалась, потому что любила его. Он это видел. — Если завтра тебе не станет лучше, ты обратишься к Терезиасу, — сказала Гермиона. Он знал, что с ней лучше не спорить. На следующее утро он чувствовал себя не хуже, но и не лучше. Поэтому по камину вызвал Терезиаса. Гермиона пропустила все свои дневные занятия, ожидая целителя. На этот раз они переместились в Канаду. Почему-то за все это время Гермиона ни разу не была в Ванкувере. Некоторое раздражение было снято тем, что она увидела практику Смита и познакомилась с Джеральдом. Естественно, собака полюбила ее. На ее лице появилось странное, кривоватое выражение, когда она чесала собаку за ушами. Люциус сделал себе пометку позже спросить ее, о чем она думает. Терезиас проверил у него анализы крови. Они были слегка не в норме, но ничего возмутительного. — Все еще в пределах безопасных уровней,- сказал он. — Мне не нравится эта лихорадка, но, наверное, ты когда-нибудь должен был заболеть. Не принимай ее близко к сердцу. Куриный суп, чай, перцовое зелье, мягкие одеяла и тому подобное. Возвращайся, если через несколько дней тебе не станет лучше. — Чему ты ухмылялась? — спросил он на выходе Гермиону. — Что ты имеешь в виду? — Когда гладила собаку. Ты улыбалась, как будто что-то вспомнила. Гермиона снова точно так же улыбнулась и ничего не сказала. Расслабление — это не самое худшее. Джо-Джо не была так уж тайно взволнована тем, что у нее есть кто-то, кого она любит — не то чтобы она не любила его раньше. Теперь же Люциус устроился в постели на несколько дней, чтобы прочитать много книг и съесть как можно больше разновидностей супа, чем, по его мнению, могло существовать. Он едва выиграл спор о том, что сможет читать себе сам, большое спасибо, или пришлось бы слушать скрипучий голос домовихи, читающей ему в течение нескольких часов подряд. Хотя было удивительно, как далеко та продвинулась в чтении; теперь она редко спотыкалась, даже с учебниками Гермионы. Он не знал, как произнести и половину слов, которые там были. Через две книги он все еще чувствовал себя не в своей тарелке. Это было похоже на простуду, которая никак не проходит. Хуже всего он чувствовал себя утром и вечером, перед тем как лечь спать, и мог собраться с силами, чтобы что-то сделать, если это было необходимо, но сон становился все более привлекательным. На третий день он проспал всю вторую половину дня, сам того не желая, и проснулся в темноте, растерянно моргая. — Должно быть, тебе это было нужно, — сказала Гермиона позже тем же вечером, целуя его в лоб. — Я всегда чувствую себя лучше после сна. Дело в том, что он не чувствовал себя лучше. Или еще хуже. Просто этот сводящий с ума статус-кво не совсем правильный, просто он достаточно болен, чтобы у него все болело и для каких-то действий приходилось предпринимать гораздо больше усилий, чем раньше. Действительно ли было время, когда он чувствовал себя так всегда? Он почти ничего не помнил. Возможно, это и к лучшему. Гермиона пошутила насчет больного мужчины. По-видимому, в магловской, да и магической культурах существовало всеобщее единодушие, что мужчины были как младенцы, когда болели, в то время как женщины продолжали жить в относительном молчании, пока не падали в обморок. Она не это имела в виду, но яснее и быть не могло. Он подозревал, что она просто пытается отвлечься от того факта, что ему не становится лучше. Прошла уже неделя. — Ты должен снова обратиться к Терезиасу, — сказала Гермиона. По тому, как она сжала челюсти, он понял, что она ждет возражений. — Пожалуй, так и сделаю, — просто ответил он. Вместо того чтобы доставить ей удовольствие, это только заставило ее выглядеть более обеспокоенной, и они оба провели много часов без сна и беспокойства. Наконец, чуть позже двух, он задремал, и Гермиона прижалась к нему. А утром он проснулся с сыпью. На предплечье появилось какое-то зловещее пятно, красное и сухое. Оно болело. — Что за чертовщина? — сказала Гермиона, поворачивая его запястье в своих руках, чтобы получше разглядеть. — Похоже на черепицу. Это прозвучало слегка угрожающе. — Это то, что маглы называют опоясывающим лишаем? — Магловская болезнь, у моей бабушки она была. Большинство маглов в детстве болеют так называемой вирусной ветрянкой. В большинстве случаев она безвредна, но в более позднем возрасте может вновь активизироваться в организме. Это опоясывающий лишай. Появляется сыпь, очень болезненная сыпь... А тебе больно? Люциус покорно кивнул. У него уже было одна магловская болезнь, почему бы и не вторая? Затем он нахмурился. — У тебя когда-нибудь была эта... ветряная оспа? — Нет, не было... — Тогда почему бы тебе не держаться от меня подальше? — Есть вакцина. Я получила ее летом перед шестым курсом. У меня иммунитет, — Гермиона закусила губу. — Кроме того, мы не знаем, так ли это, но нам лучше выяснить. Оденься. Я попрошу Джо-Джо сообщить Терезиасу, что мы идем. Терезиас был в пижаме, с бокалом вина в руке. Проклятая разница во времени. Целитель только вздохнул и закатал рукава. Гермиона лихорадочно листала главу о дерматологии, пытаясь найти визуальное описание сыпи Люциуса. Была причина, по которой она не любила этот раздел. Существовало пятьдесят различных способов описать сыпь, и для неспециалиста их было невозможно отличить друг от друга. Для нее дерматология была прорицанием в учебном плане целителя. Тупая, скучная и единственная вещь, которую она никак не могла понять. — Я собираюсь провести кое-какие тесты, — Терезиас сел и зевнул. — Проводи... — Ученица целителя, какие тесты я должен сделать? — он посмотрел на Гермиону. На этот раз она была только рада уронить учебник. Она сойдет с ума от этого, если не остановится. Сделав глубокий, успокаивающий вдох, Гермиона сказала: — MII. Анализ крови и посевы. Щитовидная железа, глюкоза, креатинин... — она забыла некоторые из них, но было удивительно, насколько похожим был этот вид работы от магла до волшебника. Единственное, что отличалось, — это индекс магического иммунитета, который был быстрым тестом, который мог определить, была ли болезнь вызвана магией или магловской. Даже волшебники не были невосприимчивы к гриппу или какому-нибудь вирусу, хотя магия иногда представляла интересные варианты течения болезней. — Еще, возьмите соскоб клеток с сыпи или... биопсию? — Хорошо, — кивнул Терезиас. — Начнем с МII. Это значительно сузит наш дифференциальный диагноз. Дайте нам представление о том, с чего начать. Вы хотите оказать мне честь? Она взглянула на Люциуса. Тот смотрел на нее с улыбкой и полной уверенностью в ее способностях, но она видела боль, которую он скрывает. Ему явно становилось хуже. Гермиона глубоко вздохнула. Она уже делала это раньше, и с ней такое случалось несколько раз. Это было не более чем покалывание. Она провела над ним палочкой и произнесла заклинание. Почти сразу же ее палочка засветилась фиолетовым. — Хм, — сказал Терезиас через мгновение. Гермиона могла сказать, что это был не тот результат, которого он ожидал. — У вас, сэр, магическая болезнь. — Замечательно, — выдавил из себя Люциус. Прошло уже больше двух часов, когда Терезиас снова что-то сделал. Люциус выглядел немного зеленым после того, как шпатель царапнул его руку. Гермиона погладила его по спине, а Джеральд сел на ноги, время от времени бросая на них встревоженные щенячьи взгляды. — Что? Терезиас покачал головой. — Давай я еще раз проверю. Должно быть, я сделал что-то не так. — Тебе не нужно... — Люциус указал на свою руку, — снова, не так ли? — Нет-нет. У меня достаточно соскобов, — он почти не обращал внимания, поглощенный повторным тестированием. Час назад он превзошел знания Гермионы, полученные на первом курсе, так что она больше не имела ни малейшего представления о том, что он ищет. Однако тест прошел быстро; его палочка выплюнула результаты светящимся зеленым цветом, ряд плюсов, минусов и слов, которых Гермиона не знала. Судя по выражению его лица, она понимала, что это не может означать ничего хорошего. Он моргнул. Затем наклонился ближе, словно не доверяя своим глазам. — Терезиас, — сказал наконец Люциус, помолчав. — В чем дело? Целитель откинулся на спинку стула и снял очки. Он выглядел потрясенным. — Я... я не знаю, как это возможно, но согласно анализам... Люциус, у тебя драконья оспа.