Die anywhere else

      О побочных эффектах прошлого…       Этот город остался прежним.       Он всё такой же.       Каждая крупица его, каждая маленькая деталь дышит всё так же. Душно, тяжело; словно он завёрнут в одеяло с головой, вдыхает уютный затхлый воздух и купается в уюте, теплоте, как в самом родном из источников.       Он будто сошёл с воспоминаний.       С самых сокровенных осколков тех дней, когда реальность вокруг отпечатывалась не последовательными событиями, а пережитами эмоциями. Когда время мерилось не днями, а дорогими мгновениями.       А буквы и цифры казались чем-то интересным, а не простым способом изводить бумагу, писать никому не нужные отчёты, что будут потеряны в папках и файлах…       На самом деле город изменился.       Сначала это незаметно.       Ты едешь в поезде и не понимаешь, что здесь не так.       Ты вдыхаешь его простор полной грудью, закрываешь глаза. А потом давишься. Гнилым трупным запахом. Запахом смерти, печали и разложения. И понимаешь: ему просто не хватило его уютного воздуха под одеялом.       Мэй часто просыпалась по ночам. Сначала она давилась собственным криком, кашляла, падала с дивана и больно ударялась о пол. Потом лишь равнодушно разлепляла глаза, молча утопая в собственных кошмарах и видениях.       Нет, кошмары не отпустили её: Мэй просто привыкла. Её горло ужасно болело от крика, а ушибы начали нестерпимо ныть, превращаясь в сплошные участки синей ушибленной кожи.       Она устала от этого. И уставала каждую ночь, не отдыхая и не забываясь в спасительных сумерках, а всё больше теряясь в липких сновидениях.       Во сне она падала в ужасном скрипучем лифте, дыша скользким давящим воздухом шахты и чувствуя над собой камни и землю, ощущая себя похороненной заживо. Она чувствовала, как вся земля обрушивалась на неё и слышала злорадный смех сектантов и крики своих друзей.       Иногда она возвращалась в свои старые миры — места, где носилась по лесам и зажигала фонари под музыку неизвестных музыкантов.       Там она видела различных больших животных, плавающих в дымке призрачного неба.       И каждое из них смеялось над ней, а после ослепляло и выбрасывало в реальность, безжалостно забирая кусочки сна.       «Ты даже не можешь справиться с собственными страхами, Мэй Боровски…» — назойливо бормотало подсознание, будто твердя мантру. Её личное проклятие.       Хотелось закричать.       Вот только горло Мэй уже болело от крика, и она до боли зажмуривала глаза и лежала в своей кровати, глядя в потолок до тех пор, пока в окне не вспыхивал рассвет, спасая от ночи и её реалий. Реалий, которых практически не существовало: ночь всё прощает. Она открывает дорогу фантазиям и мыслям. Тому, от чего Маргарет хотела убежать.       Так было каждую ночь. Мир над ней растворялся, выталкивая в бездонную пропасть.       И пропасть эта так срослась с реальностью, что отличить расплывающиеся в сознании фиолетовые пятна и контуры было практически невозможно от залитых солнечным светом стен. Ярких, неестественно светлых, но реальных.       Жидкая субстанция времени медленно и лениво выползала из узкой прорехи между двумя сосудами песочных часов.       И в голове не укладывалось, что её родной и прекрасный городок хранил такие ужасные тайны, навсегда погребённые в лесах.       И Мэй хранила.       Новый день — новые возможности, не так ли?       Кошка разлепляет глаза. Солнечный свет бьёт по ним, вызывая раздражение.       Ещё несколько таких дней и она станет ходчим мертвецом. Или уже стала?       Кошка лежит так несколько минут, слушая своё сердцебиение, которое успокаивает её. Оно напоминает, что она жива. Что она в реальности.       Мэй потягивается, чешется и тянется к выключателю, чтобы выключить попусту горевший всю ночь свет.       Она не знает, почему никогда не выключает его на ночь.       Она не хочет этого делать.  — Мэй, дорогая! — доносится с кухни, когда мама слышит шарканье ног кошки по лестнице. А тащиться она вниз явно с большим трудом, предпочитая вообще лучше остаться в комнате и убить день за игрой в компьютерные игры.       Но всё же стоит спуститься.       Так надо. Так правильно.       Правильно тащить своё неуклюжее, измученное тело на улицу, такую же измученную и увядающую на глазах. Не видели бы её глаза этого. Этого… умирания.  — Как спалось? — интересуется мама.       Сил запрыгнуть на кухонные шкафчики почему-то не находится, и Мэй решает просто маячить в дверном проёме.  — Всё в порядке, мам, — с задержкой отвечает кошка, стараясь выдавить улыбку.  — Но я же вижу, детка. Опять плохие сны?       Мэй вздыхает.       Смысла отнекиваться нет, да и незачем. Это не так важно, в принципе-то. Сны и сны. Но изматывают сильно. Как и мысли. Но сны реалистичнее. Засасывают в свою коварную пропасть, обещая взамен вытащить из этого мира, а в итоге подсовывают самые страшные из страхов подсознания.  — Взяла бы книжку какую, почитала на ночь. Одну из наших старых коллекций. Вспомнила бы детство, — мама пыталась проявить участие. Правда. Но выходило отчего-то из рук вон плохо.       Неужели не очевидно, что дедушкины книги о призраках и скелетах лишь ухудшат её состояние?       То есть, конечно, дело здесь не в скелетах или призраках, а в том, какие воспоминания они пробуждают.       Нехорошие оттенки воспоминаний.       Прохладные и пахнущие космосом и сыростью.  — Как-нибудь. Ладно, мам, я пойду. Я хотела бы прогуляться.       Мэй честно не знала, что она будет делать. Но компьютерные игры и комната просто съедят её изнутри. От одних мыслей о таком времяпрепровождении уже было тошно, несмотря на сильное желание не покидать уютную комнату и бродить по охладевшим улицам.  — Хорошо, дорогая. Будь осторожна! — кричит в след мама, и Мэй выходит на улицу, захватив одежду потеплее.       Улица встречает волной запахов и звуков. Маленькие белесые снежинки чуть заметно кружат в мёрзлой пустоте воздуха, опускаясь на застывающую, подобно краскам на холсте, чёрствую землю.       Лето закончилось.       Оставив за собой череду тайн, висящих в воздухе фантомными нитями, весёлых преступлений и незабываемых моментов.       Сейчас здесь уже не так…       Поссум Спрингс чувствовался внутри как-то немного иначе. И яростные неприятные мелочи отчего-то бросались в глаза. Люди с их проблемами, мечтами и мыслями. Машины с их шумом. Сама она с её памятью.       Всё стало казаться кошке более значимым, более заметным.       Несмотря на то, что внешне город остался всё тем же Богом забытым местом, но, наверное, самым родным среди всех других мест.       Так может, изменилась сама Мэй?..  — Только не смей взрослеть, дубина, — сказала она сама себе. Ведь это могло быть одной из причин таких вот перемен в самоощущении, если отбросить при этом пережитые события и ночь в шахте, ведь последнее, скорее всего, пробуждало сознательность сильнее возраста. Меняет не время, лишь только события, но…       Но второму кошка значения не придала. Довольная такой смелой фразой, брошенной самой себе, Мэй отправилась бродить по городу, текущему в работе и быте местных людей.       Миновав подземную площадку, в которой добавились ещё несколько непонятных кривых граффити, кошка перешла на другую улицу и осмотрелась вокруг: природа здесь была куда живее, чем у неё во дворе.       И отвратительный запах безысходности в этом городе смешивался с атмосферой суеты и занятости, отступая на второй план.       И жизнь кипела здесь куда более наваристо, помогая, наконец, сбросить с себя тёмные мысли.       Мэй лениво наблюдала за проезжающими машинами, отчего-то заостряя внимание на шипении шин по дороге.       Камни, ухабы, маленькие трещины покрылись теперь маленьким слоем снега. Природа яростно старалась залечить дорогу, но лишь размывала ещё больше.       Вся улица — живая, пёстрая, — раскинулась перед кошкой зимним пейзажем. Даже чем-то завораживающим, пусть и совершенно будничным.       Маргарет встрепенулась, сбрасывая с себя паутинки мыслей.       Беа стояла около фонаря на противоположной стороне улицы, закуривая сигарету и устремляя свои вечно уставшие глаза куда-то в направлении высокого белесого неба и теряя раздумья в невесомости. — Эй, Беа! — недолго думая, кричит через всю улицу кошка. Привлечь внимание — её главная цель сейчас.       Подруга медленно переводит взгляд на Мэй, почти не реагируя. Казалось, ей всё равно. Но кошка знает, что это не так.       Она слишком хорошо успела изучить её.       Беа не настолько равнодушна, как кажется на первый взгляд. Хотя, конечно, малость такого в ней всё же присутствует. Но в качестве щита от враждебно настроенного Поссум Спрингса, наверное. — Привет, — здоровается Мэй, перейдя дорогу и заставив несколько не слишком терпеливых водителей засигналить, и, возможно, заматерить её.       Беа выпустила пар из лёгких, прикрывая ненадолго подведённые чёрным глаза, отчего-то упустив возможность пошутить про незадачливое путешествие кошки через дорогу.       И это как раз и показалось Мэй особенно грустным, переполняя её чашу терпения. — Что-то случилось, чувак? — спрашивает она, невольно меняя свою роль страдалицы на роль весельчака, утешителя и спасителя.       Мэй уже хотела принять на себя эту участь со всей готовностью и обязанностями, но ответ Беи повёрг её в немой шок, пресекая попытки взвалить на себя ношу ангела и шута в одном флаконе. — Не помнишь, какой сегодня день? — спросила она.       Мэй почувствовала, что давится дымом, выпущенным подругой. Запах смока застыл в лёгких, будто это она сделала затяжку, а не Беа. Мэй затрясло, как наркомана без новой дозы. Догадка пронзила, как острая молния.       Она правда забыла, что за день сегодня.       Потерялась в числах, купаясь в самообмане, что он не настанет никогда, если забыть о нём.       Она боялась этого дня, как чего-то неописуемо страшного, хотя должна была лишь только порадоваться и пожелать удачи, как поступил бы любой успешный человек в её ситуации. Но Мэй таковой не являлась. И всё, что было у неё - её память, этот город и эти люди. Живые дневники её жизни и прошлого. Всего, что она так любила.       И сегодня такие вот маленькие крупицы Мэй отдалятся от неё, забирая с собой кусочек души и сердца.       И даже несмотря на то, что они продолжат общаться по Интернету, а может и будут навещать друг друга иногда, всё бесповоротно изменится.       Сама суть этой памяти потеряется за преградой расстояния.       Преградой ложных мечтаний, надежд и мостов.       «Давай, скажи это» — подумала Мэй в бессильной злобе.       И Беа сказала. — Ангус и Грегг уезжают.