Дай мне силу, я отворю любые двери, Я убью любого зверя, ты мне веришь? Дай мне силу, с ней я достану страсть из пекла И восстану вновь из пепла, вновь из пепла! Для тебя!
Вот и все, погребальная церемония подошла к концу. Тауриель стояла неподвижно, словно статуя. Всего за сутки после смерти Кили она изменилась до неузнаваемости — впалые щеки и ссутулившаяся спина, взгляд… потухший и бессмысленный. Она не чувствовала ничего вот уже много часов. Ее переводили с места на место, усаживали за стол, чтобы яствами поддержать силы, подносили к губам кубок с целебными отварами — она не видела, не слышала, не чувствовала. Время остановилось. Когда ее уложили на походное ложе в шатре владыки Лихолесья, она так и пролежала с открытыми глазами всю ночь. Чьи-то руки гладили ее лоб, чей-то голос читал заклинания, она была неподвижна. — Ваше Величество, Трандуил, я прошу тебя, не оставь ее… — так молил Гендальф, маг Средиземья. — Я не оставлю девчонку, даже больше — свезу ее в Ривендел к Элронду, авось он сумеет исцелить ее сердце. — Ее сердце исцелить может лишь одно — время. И… Маг смолк на полуслове, виновато взглянул на своего собеседника и поторопился ретироваться, сославшись на «как я мог забыть!» Не впервые растерявшись, Трандуил понял, что уже начал привыкать к непонятным ситуациям, в которых оказывался по милости старого мага. Призвав двух уцелевших командиров своего войска, король отдал следующие распоряжения: отобрать отряд из двух дюжин воинов, который будет сопровождать Их Величество в Ривендел. Приготовить все, что необходимо для путешествия — палатки, провизию, лошадей и небольшую повозку для перевозки раненого. Остальной армии вернуться в Лихолесье для защиты оного и ожидать последующих указаний. Командиры умчались выполнять приказания. Трандуил вдруг понял, что смертельно устал. Левая сторона лица начала неметь: давали о себе знать драконьи ожоги. Еще немного, и чары перестанут скрывать уродство. Войдя в шатер, Его Величество опустился на ближайший стул и, уронив голову на грудь, погрузился в сон. Тауриель очнулась на несколько мгновений, но и этого оказалось достаточно, чтобы оценить обстановку вокруг себя. Она в шатре Владыки. Сам хозяин шатра все еще в боевых доспехах и с засохшей смесью из грязи и крови на величественном лике тихонько посапывал, развалившись в резном кресле. Боль… Кили умер. Сотый раз умер за час. Вновь мгла. Выехать в Ривендел удалось лишь через два дня. Гендальф пришел как раз к отбытию маленького отряда. В последний момент было решено не брать повозку, так как она существенно могла замедлить продвижение. Тауриель все так же безучастно застывшим взглядом глядела на суету вокруг отъезда. Король, наконец отдохнувший и посвежевший, облаченный в скромный наряд простого эльфа, спрятал золотые волосы под капюшон зеленого плаща. Он восседал на огромном тяжеловозе, а впереди него сидела бледная Тауриель. Глядя на это зрелище, Гендальф крякнул себе в бороду что-то невнятное и протянул Трандуилу флягу из хорошо выделанных шкур. — Здесь укрепляющее зелье из фангорнского меда и трав. Когда совсем худо будет — давай ей понемногу. — Хорошо. Не волнуйся, думаю, что успеем ее доставить к целителю Элронду. Прощай, друг мой! Печальная улыбка тронула губы короля. Маг ответил лишь взмахом руки. Поистине слепы и глухи сердца как смертных, так и бессмертных. Не способны они зреть очевидные знаки, когда дело касается лучшего, что еще осталось в этом мире. Процессия тронулась в путь. Миновав Дейл и перебравшись через предгорья, они повернули на юг вдоль Великой Руны. Погода была безветренной, иногда пролетали одинокие снежинки. В воздухе пахло зимой. До ближайшего моста через реку был день пути. Король планировал успеть перейти на другой берег ночью и остановиться лагерем на обочине Великого тракта. Но примерно к полудню пришлось сделать привал. Тауриель внезапно стало хуже. Поднялся жар, глаза еще пуще ввалились. Начался бред. Она что-то забормотала, а затем стала звать своего гнома: — Кили, Кили! Подожди меня! Не оставляй меня одну! Я хотела тебе сказать, что люблю тебя! Пожалуйста! Трандуил попытался на ходу влить в рот эльфийки зелье, но она вдруг мотнула головой, уворачиваясь от фляжки, и изрядная порция выплеснулась на лицо самой Тауриель. Пришлось сделать привал. Разводить костры не стали, наскоро перекусив лембасом и медовой водой. За Тауриель ухаживал сам король. Он как будто пытался искупить свою вину. При воспоминании о своем отказе помочь Торину и его племянникам у Трандуила пересыхало во рту. В висках, на которые сейчас не давила корона, бился один вопрос — как ему смотреть в глаза Тауриель, когда она осознает, кто мог, но не воспрепятствовал гибели Кили? Этот вопрос был сродни навязчивой идее. Ненадолго загнав грызущую совесть в дальний угол сознания, король занялся делами насущными — сняв испачканный отваром казакин с Тауриель, мирно спавшей, благодаря снадобью старого мага, он отыскал теплый шерстяной плащ, один из тех, что дала гномка по имени Дис. Укутав свою подопечную и убедившись, что ей тепло, Трандуил крепко-накрепко привязал ее к лошади, а затем сел сам в седло. Таким образом Тауриель оказалась в надежном кольце рук Его Величества, а также под двойной защитой от холода, благодаря своему и королевскому плащам.***
К трем часам пополудни Тауриель открыла глаза. Посмотрев пустым взглядом на шею и подбородок Трандуила, она вновь мирно уснула. — Скачите вперед, до самого моста, разведайте, что там творится. Если все мирно, разбейте лагерь. Трое воинов отправились вперед. У одного из них была упакована небольшая палатка для короля и его подопечной. В палатке короля царит полумрак. На шелковых стенах пляшут отсветы от походного костра воинов. Сам Владыка сидит, подтянув колени, и не моргая смотрит на лежащую перед ним девушку. Попытка заглянуть в будущее ничего не дала: то, что хотел увидеть, не увидел. А то, что было, казалось, несколько тысячелетий недосягаемо, вдруг начало оживать, пробиваться зеленым ростком сквозь окаменевшую и иссушенную почву его сердца. Он не хотел этого. Все, чего желал король — убрать из переполненной воспоминаниями памяти муки совести. Мог и не помог другому. Такому же, как и он сам — гордецу и сумасшедшему королю. И его двум юным родичам. За младших было вообще стыдно и больно, до жара на бледных щеках, до пульсирующей вены на виске. Тауриель не простит. Не имеет права простить, так же, как и Король, не имеет права просить прощения. Если она выберется из этого траурного морока, это и будет Тауру лучшей наградой.