Соль и серебро

Матоно принялась целовать Рауру, едва за ними успела захлопнуться входная дверь. Причем целовать так целенаправленно, что та тихонько выдохнула в ухо Каасы: — А как же душ? — Мы с тобой обе мылись после представления, часа не прошло… — Кааса прервалась для того, чтобы вытащить из рюкзачка пачку дезинфицирующих салфеток и быстро, но тщательно протереть руки. Мирэй улыбнулась и воспользовалась паузой, чтобы расстегнуть рубашку Матоно: много-много мелких пуговиц, и каждый открывшийся кусочек кожи так хочется поцеловать или царапнуть… Кааса справилась с блузкой и юбкой Рауры гораздо быстрее, а потом они обе «заплясали», стараясь не прерывать поцелуя и при этом поскорее избавиться от остатков одежды: Матоно сдирала с себя узкие брюки, Мирэй стаскивала чулки. Когда, наконец, на пол приземлилась и утяжка, они надолго застыли в крепком объятии, стараясь прижаться друг к другу как можно теснее, чувствовать друг друга всем телом… Почти всем. Матоно досадливо мотнула головой и, взяв Мирэй за руку, решительно повела ее в спальню. Там они снова прижались друг к другу и Раура вопросительно покосилась на кровать, но Кааса только улыбнулась и, подогнув ногу, выставила колено чуть вперед. — Хм-м… — Мирэй заскользила вперед-назад по подставленному бедру, сначала осторожно, потом смелее. Матоно прислонилась плечом к стене и обняла Рауру за талию, давая ей опору, Мирэй тут же с готовностью откинулась чуть назад. Длинные волосы Рауры колыхались при каждом движении, задевая руку Матоно, и от каждого прохладного прикосновения ее бросало в жар. Кааса смотрела на Мирэй так, будто хотела выпить ее взглядом: брови, сведенные от удовольствия, удивительно расслабленная линия губ, грудь, поднимающаяся навстречу прикосновениям губ и пальцев, тонкая талия… — Ты прекрасна… — выдохнула Матоно. Раура вдруг отскочила, бросилась на кровать и в мгновение ока закуталась в одеяло с головой — только глаза из щелки блестят. — Я прекрасна, и у меня ноги замерзли! — шутливо пожаловалась она. — По полу тянет… Томано взялась за уголок и резко дернула. Одеяло взвилось вверх сорванным плащом тореадора и комком приземлилось где-то в углу. — Пока я с тобой, ты не замерзнешь, — твердо пообещала Матоно. — Ты хочешь сказать, что я не замерзну никогда? — с неожиданной серьезностью уточнила Мирэй, и Матоно замерла, вдруг осознав, что они пересекли границу, за которой кончалась шутка. Осипшим от волнения голосом она подтвердила: — Никогда. Позже, много позже они лежали, обнявшись, и Мирэй тихо спросила: — Почему ты плачешь? Матоно подняла голову и, потянувшись к Мирэй, осторожно сняла губами соленые капли с ее ресниц: — Потому же, что и ты… От счастья.