***
Вообще, "охота" всегда было словом брата. Это странно и совсем не похоже на него: брат бы скорее назвал это "работой" или как-то похоже, холодно и безэмоционально. Брат всегда такой — сплошная рациональность и обдуманность. Как машина. Ну, или почти всегда. Брат старше его всего на восемь лет, а кажется, что на вечность. Он быстрее, сильнее, умнее и, кажется, в самом деле любит людей; а еще из них двоих именно брата чаще называют страшилой — это и "некрасивый", и "жуткий" одновременно. Сложно не понять, почему — но с этим ничего не поделать. Впрочем, они и не хотят — зачем? Это не мешает жить. Даже помогает, пожалуй.***
Как удачно, что эта девушка живет буквально в следующем городке на его пути; он решает не задерживаться и сразу же направляется к ее дому. Солнце садится, и небо похоже на кровь; он задирает голову и глубоко вдыхает. Пахнет бензином, как во всех городах, краской и водой — рядом парк. Это все охота, думает он. Предвкушение. Любопытство. За этими мыслями он и не замечает, что уже на месте и даже успел постучать. Дверь открывает невысокая брюнетка в зеленом платье — нервничающая, почти испуганная. — Это вы экзорцист? — спрашивает она и сразу же добавляет: — А где все ваши штуки? Распятье, соль, мел, святая вода? Хотя бы воротничок? — Я не священник, — отвечает он на это. — И сам себе инструмент. Рассказывайте, что здесь происходит. Девушка рассказывает о шепотках, скрипах, взглядах из темноты; рассказывает, как просидела в ванной больше часа, потому что чувствовала — за дверью кто-то есть, ждет ее с неестественным, нечеловеческим терпением. И что вещи пропадают. Что однажды из пакета с покупками исчезло все мясо — а она отлучилась всего на пять минут. Что иногда пахнет — нет, воняет, — из вентиляции, но она так и не рискнула посмотреть, что там. Что она стала хуже спать. Что однажды что-то скреблось под ее кроватью. Он слушает — кивает, цокает языком, делает вид, что внимательно осматривает стены, — уже зная, что затаилось и где, и как с этим справиться. Это не первая его охота в одиночку, он знает, что делать: в первую очередь — успокоить клиента. — Переночуйте сегодня у подруги, — говорит он, когда девушка наконец замолкает, устав от собственного монолога. — Или у родни. Заприте меня снаружи, если хотите, но я останусь тут и разберусь с этим. Обещаю, что ничего не украду. Мне не нужно, добавляет он про себя. Девушка теряется — хмурится, на секунду отводит глаза; он ждет. — Хорошо, — говорит она наконец. — Остаться и посмотреть нельзя, я знаю, мне... мне говорили. Потом она уходит в соседнюю комнату — звонит кому-то, рассказывает, спрашивает. Он не прислушивается — устраивается на диване в гостиной и, закрыв глаза, с наслаждением снимает очки. В кармане куртки они точно не сломаются. Ему нужно передохнуть перед ночью. Хотя бы сидя.***
Из дремы его вырывает хлопок закрывшейся двери — девушка не то забыла, что в доме есть кто-то еще, не то так спешила отсюда убраться... впрочем, ему неинтересно, да и неважно это. Важнее — что его разбудили. Вряд ли он сможет снова заснуть в ближайшие полчаса, увы: он себя знает. Когда он был маленьким и впервые признался, что не может заснуть, брат растерялся. Это был единственный раз, когда он видел брата таким — удивленным, недоумевающим, не знающим, что сказать; это испугало его. Слишком неожиданно — брат ни разу не спасовал на охоте, но так среагировал на простое признание: может, что-то не так? Может, что-то не так с ним? Тогда его успокоил Делсин, вечно терпеливый, домашний Делсин, почти не выезжавший из своего городка и охотившийся только однажды, да и то — не по своей воле. Делсин отправил брата в их спальню, а потом сел на краешек кровати и сказал, что это в порядке и все нормально, просто брат... Кларенс. У Кларенса такого не было, и он не знает, как помочь. Делсин посоветовал рассказывать себе истории на ночь. Сказки, сказал он. Фантазии. Не заметишь, как уснешь, а если не поможет — приходи, я попытаюсь посоветовать что-то еще. Ему всегда помогало.***
Его будит пристальный взгляд, холодный и недобрый. Существо, он чувствует, стоит прямо перед ним и чего-то ждет — наверное, когда он испугается, или когда откроет глаза. Они все похожи друг на друга, без разницы, звери или твари чуть поумнее — всегда стараются запугать, ждут, скребутся в косяки и под кроватями, бродят по квартирам, но никогда, никогда не нападают сразу. И это их главная ошибка, потому что он не боится, и ему не надо открывать глаза. Существо взвизгивает, рухнув на пол — он бросился быстро и уверенно, словно и не спал, повалил его, прижал, не давая шевелиться; пахнет плесенью и подгнившим мясом, но он охотился и не на такое. Кожа добычи сухая, как бумага, и он чувствует выпирающие кости — долго голодало, значит. Может, здесь давно никто не жил, или оно только очнулось от спячки, или вообще приблудное — впрочем, ему все равно. Брат, он знает, попытался бы договориться, закончить все без лишней крови; он вгрызается в чужую шею и слышит долгий, пронзительный визг — не ушами, всем собой. Телом, разумом, собой-настоящим — черной бездной в хрупком горле мясной оболочки; он урчит, чувствуя, как существо пытается сбросить его и рвет свободной лапой куртку. Брат зовет их не-сородичами. Очень точное слово. Он ест быстро. Сначала под ним бьются и кричат, потом — просто кричат, потом затихают; он все еще чувствует эту странную не-жизнь в чужом хрупком теле, а значит, все в порядке. Он охотился правильно. Съел целиком и еще живого — нужно будет порадовать брата, все-таки научил... потом, когда вернется домой. Когда он заканчивает, на ковре остается пятно крови — он чует это и принимается слизывать, как в детстве. Потом, закончив, приваливается к дивану — сытый, спокойный, — и осторожно подцепляет лежащую на груди челюсть, закрывает пасть рукой, как раньше делал Делсин. Вот так. Хорошо. Остаток ночи он зашивает куртку — хорошо, что привык держать при себе иголку и нитки; чутко ощупывает пальцами края дыр, стягивает их, проверяет, не ошибся ли со стежком, а потом, уже закончив — обнюхивает швы. В этот раз на пальцах не было крови, а значит, и куртку не придется стирать. Хорошая вышла охота. Когда светает, он подходит к зеркалу, нащупывая в кармане очки — проверить, все ли в порядке, не сломались ли они. Конечно, он всегда держит рядом запасные, но сегодня оставил их в машине, и будет жаль, если придется выбираться из окна, а потом лезть обратно, просто чтобы... Нет. С очками все в порядке. Темное стекло не разбилось, и его глаза — неподвижные, затянутые белой пленкой глаза, — не видно. В десять утра возвращается девушка — осторожно открывает дверь, заглядывает внутрь и облегченно вздыхает, увидев его. — Все прошло нормально? — спрашивает она тихо. — Вы справились? — Как видите, — он разводит руками и еле заметно улыбается. — Все в порядке. Если вдруг начнется снова — звоните, мы... я. Я приеду снова. Кивнув, девушка все-таки входит в квартиру; от нее пахнет пивом, чипсами и духами — очень человеческие, привычные запахи. Почему-то вспоминается детство — темные и тесные квартиры, бесконечные дороги, чужой ужас и собственный голод, тяжелый и невыносимый; он сглатывает и отступает в сторону, давая ей пройти. Уже не хочется охотиться; хочется уехать отсюда. Домой. К брату и Делсину. — А плата?.. — начинает девушка, и он обрывает: — К черту плату.***
Телефон звонит снова, когда он уже выезжает из города; он нажимает на "ответить", не глядя на номер. — Я так и не представилась, — говорит знакомый девичий голос. — Я Долорес. А вы? Должна же я знать, как записать ваш номер, мистер экзорцист. Он медлит несколько секунд — не думает, не решает, просто позволяет себе еще немного отдыха и тишины. Из них двоих людей любит брат; ему же просто нравится охотиться. — Ид, — говорит он наконец и сбрасывает вызов.