Nueve

Светлые веерные своды из материала, напоминавшего мрамор с лиловыми прожилками, конечно, были созданы не из мрамора. Названия этому материалу не было, оно вообще по сути являлось небесным и бесплотным, как всё вокруг. И тем не менее Зал Собраний существовал, как и твердыня, в которой заседал Конклав, как и мастерски высеченный из неведомого камня потолок. И веерные своды тоже существовали, вне всякого сомнения. Они уходили далеко в высоту и бесконечность, переливались там и, казалось, медленно двигались, словно тяжёлые мельничные колёса под напором воды. На самом деле их вращение было иллюзией, возможно, призванной напоминать зрителям внизу, что время — понятие относительное, и что в конечном итоге ничто никуда не движется, ничто не меняется. Это если смотреть с точки зрения просветлённых строителей Вселенной. Для букашек снизу всё выглядит куда проще. Но Небожители — не букашки. У них даже архитектура имела глубокий потаённый смысл, и так во всём, за что ни возьмись. От культуры общения до труда обычного садовника, от кулинарии до музыки. Их неспешная величественная жизнь была соткана из бесед о высоком и из сложных церемоний. «Даже рыгнуть спокойно без лишней философии нельзя, обязательно нужно придумать мудрёное значение для этого звука», — так любил говорить Казуки, добродушно посмеиваясь над напыщенными соседями, за что на него смотрели косо и называли обалдуем, кто за спиной, а кто в глаза. Впрочем, была и масса других, куда более весомых причин для подобных прозвищ. Юного полубога с чудниной окружающие считали ненадёжным, несерьёзным и безответственным. Более неудачный выбор Посланника сложно было представить. Но тем не менее на Совете гадательные камни указали прямо на него. Почтенный Конклав несколько раз перетасовывал расклад чёрных и белых пророческих камешков, но те неизменно складывались в воздухе в символы имени худшего из худших, наибездарнейшего из всех полубогов, известных истории Нуэве. — Так тому и быть, — произнёс один из Верховных, и искусно высеченный из небесного мрамора потолок задрожал от его глубокого низкого голоса. — Значит, Казуки, — добавил второй весьма разочарованно, не скрывая своего скептицизма по поводу данного выбора. — Получается, он. Ну что за странное предопределение? — Придётся отправить его, если на то указывает сама судьба, чьи пути неисповедимы. Гармонию нужно восстановить, причём как можно скорее. Отсутствие одного из двух столпов мироздания грозит обрушить всё, тут уже и нам не избежать необратимых последствий, — первый был категоричен в своих суждениях. Гадание — сакральное древнее таинство, к нему прибегали только в крайних случаях, и сейчас был как раз такой случай. Сомневаться в решении, принятом таким образом, означало сомневаться в непогрешимости вселенского миропорядка. А это каралось исключением из состава Совета. — Может, ещё раз бросим камни? — сокрушённо спросил третий Небожитель. — Всё-таки выбор странный, согласитесь, мы очень рискуем. — Некогда! Ведь Он умирает, — возразил четвёртый, который в это время вглядывался в огромное вибрирующее овальное зеркало из зависших в воздухе капель воды, парящее в метре над полом. — Только поглядите, — и он коснулся водной глади, чтобы настроить изображение. — Неделя, две. Может, немногим больше. И случится страшное. С Тёмных Веков подобного не происходило. А тогда, позвольте заметить, океан затопил всё, кроме этого жалкого клочка суши, что остался там, внизу. — Да, мы не можем рисковать, надо торопиться, — первый поддержал Смотрителя Зеркала, — вызывайте Казуки, ничего не попишешь. — Казуки, в Зал Совета! Ка-зу-ки! Где это дрянное создание? — гулко и грозно провозгласил второй, и оптическая иллюзия под потолком задрожала от его праведного гнева. Смотритель снова коснулся магического вертикального озера, осуществляя призыв избранного в Зал Советов. — Придётся доверить миссию ему, хотя если хотите знать моё мнение, такой Посланник никого не спасёт и только приблизит конец света. — Ну, хотя бы быстро отмучаемся, — весело произнёс выглянувший из зеркала Казуки, отряхиваясь от серебристых капель воды. Одна крупная скатилась с кончика носа, он фыркнул, как от щекотки, и град других, мелких, словно бисер, сорвался с бесчисленных тёмно-каштановых косичек и светлых вьющихся прядок между ними, собранных в высокий хвост на затылке. Смеясь, Казуки высунулся из портала наполовину, приставил руку ко лбу козырьком и оглядел суровый Конклав Верховных. Мудрецы лишь плотнее прижали маски к лицам, чёрные и белые, как гадательные камни. Полубог пожал плечами и одно неловкое движение вызвало волну и тихий всплеск в зеркале, отчего на гладком отполированном тысячелетиями полу выросла небольшая лужица. Казуки попробовал эффектно выпрыгнуть в Зал Советов и приземлиться в немыслимом пируэте, но, конечно же, поскользнулся и растянулся на полу во весь рост. Советники мрачно наблюдали за нелепым акробатическим представлением, мысленно прощаясь с жизнью в этой весьма загадочной и непрочной Вселенной, в которой всё зависело от таких вот дурашливых недоэкспертов. Но кто бы мог поспорить со священными гадательными камнями? Особенно, когда они так чертовски упрямы, как были в этот раз. Для задания годился только Казуки, и других вариантов развития событий провидение не видело. — Тебе ясно, что нужно делать, Казуки, дитя вечного света? — вздохнул один из Верховных, кто именно это был, упавший полубог не понял, он в этот момент поднимался с пола, яростно потирая ушибленную полубожественную задницу. — Вообще-то я невнимательно слушал, вы так много всего обсуждаете, мудрейшие, что вникать во всё довольно затруднительно. За что, конечно, приношу свои извинения. Не могли бы вы повторить всю эту ерундистику по-быстрому? Общий вздох Конклава был ему ответом. — Мальчик! Казуки, ты должен провести его сквозь девять кругов и собрать девять Элементов, ты же знаешь, как это делается. Все знают. Пришло его время. — И твоё время тоже, ведь именно ты назначен Посланником. — В теории да, я в курсе, что к чему, достопочтенные Советники. Командировка, значит? Давненько я не был внизу, — Казуки поклонился с благодарностью. Возможность сбежать хотя бы ненадолго предоставлялась не каждому, и уж точно не чаще чем в сотню-другую лет. Будто подслушав его мысли, ему ответили: — Командировка, а не увеселительная поездка. И если ты не забыл, отправиться придётся в форме ха-ину. — Ну нееет, — проныл Казуки, — что, за последнюю тысячу лет вы так и не придумали ничего, чтоб нам можно было выглядеть как обычно? Да чем вы тут вообще занимаетесь?! Никакого прогресса! Тоже мне Высший разум, — возмущению полубога не было предела. Советники переглянулись, и один из них, самый терпеливый и добрый, пояснил: — Нет, Казуки, какие вообще могут быть вопросы? Ты же знаешь, нижний мир не создан для таких, как мы, и для таких, как ты, — тем более. — Мне кажется, что и этот мне не очень подходит… — он надул губы, пробубнил недовольно: — Но собака? Опять собака! Смилостивьтесь! Вы же не знаете, что это такое! Во-первых, блохи! Во-вторых, пятых, десятых и прочих — тоже блохи! Это же кара какая-то. Что там ещё? Четыре ноги! Это так неудобно, их слишком много, даже с двумя у меня бывают трудности, а тут четыре. А кошки? Только подумайте, там же на каждом шагу будут кошки, я уверен, а это такой стресс. Нет, я люблю кошек, но тут, а там… — продолжал балаболить Казуки, нервно загибая пальцы на каждый недостаток формы ха-ину, в итоге он запутался, обсчитался и начал загибать заново. — Перестань причитать, — наконец не выдержал первый из Высших, — тебе не на что жаловаться, всё определено характером твоего задания. Миссия Посланника опасна, надо двигаться быстро, сражаться смело. Ты должен будешь охранять мальчика, ха-ину — отличная боевая форма. — Но ведь так я намного симпатичнее выгляжу, — Казуки расстроенно тряхнул косичками, провёл пальцем по пирсингованным губам и бросил взгляд в водяное зеркало. — И не забывайте про блох! — В теории ты, конечно, можешь в критическом случае вернуть свою здешнюю внешность. Вдруг понадобится, в чём я, конечно, очень сомневаюсь, — скептически отозвался очередной голос, — но только на десять часов, не больше. И это будет финал. Полный провал для тебя. — С каждым часом в таком облике, а не в ха-ину, будет возрастать шанс твоей смерти, — добавил другой. — Небесные тела не живут на земле, это делает нас уязвимыми там. Придётся сразу вернуться, как после тяжёлого ранения, и восстанавливать энергию нужно будет долго, очень долго. — Понял, понял. Блохам быть, от кошек не скрыться, Элементы собрать, божественную красоту свою не демонстрировать. Я выхожу, да? — обречённо вздохнул Казуки. — Погоди, сейчас в храме начнётся служба, удобнее будет пересечь грань между Небом и Землёй. — Есть какие-то пожелания, дитя света? — против воли улыбнулся Смотритель Зеркала, когда Казуки, кряхтя, уселся перед ним на четвереньки, ожидая преображения. Смотритель в тайне симпатизировал новому Посланнику. Всё-таки это несуразное существо было забавным, а юмор — это единственное, что может скрасить вечность, в которой толком ничего не меняется. — Да, пусть крылья будут побольше в этот раз! — смотритель кивнул на просьбу, начал читать какую-то мантру, но поперхнулся на середине, когда Казуки продолжил с каверзной миной: — И член тоже! Пусть собачий, но побольше! Всё равно приятно! — Боги, да отправьте же вы его уже с глаз долой! — взмолился кто-то из Высших. Кто именно, Казуки не разглядел, потому что именно в этот момент его глазное яблоко менялось, вытягиваясь и сплющиваясь, опять растягивалось, превращаясь в собачье. Было чертовски больно. А кто говорил, что метаморфозы — это удовольствие? *** Вязкий густой дым с запахом чайного дерева, сандала или пачули, или других ритуальных благовоний забивался в нос и слепил глаза. Одежда пропиталась им насквозь, будто сама состояла из дыма. Иногда Манабу принюхивался и думал, что можно было бы разрезать его скромную робу на лоскуты и продавать в лавке наряду с ароматическими маслами, амулетами, редкими якобы полезными молитвами и прочей дребеденью, никто не заметит подлога, пахнет это тряпьё вполне по-монастырски. Лавку содержали монахи при храме, чтобы в ней могли отовариться благочестивые жители небольшой соседней деревушки, чьё существование и так полностью зависело от монашеских нужд. Они выращивали для братии рис и держали буйволиц, что давали молоко, они следили за чайными плантациями и производили ткань, обувь, всю посуду — от обычных тарелок до ритуальных чаш. И они же приходили в монастырь за советом и поддержкой, отдавали последние гроши в лавке, чтоб заручиться помощью Небожителей в своей скудной на события жизни. «Что за ересь?» — искренне удивлялся Манабу. В Небожителей Манабу не верил. Он предпочитал верить в то, что видел, а ещё лучше — в то, что пробовал на зуб. Вот горькие, пропитанные трудовым потом крестьян медяки, что отдавали Манабу за масло или ароматические палочки, или за мантру, написанную на свёрнутой в трубочку якобы священной бумаге, вот эти медяки — существовали. А Небожители — нет. Поэтому все те несколько раз, когда Манабу по недоразумению оставляли присмотреть за лавкой, и к нему приходили редкие покупатели, он недоуменно говорил, например: — Дяденька, вы что, дурак?! Идите купите лучше вина себе или хлеба своей семье. А подкопите, так можно и драконьего мяса купить. Или даже рыбину! Рыба такая вкусная! В каждый третий четверг её привозят на базар в бочках с колотым льдом из далёких краёв, где, говорят, есть только вода и ничего кроме воды, представляете? Нафига вам эти пустые молитвы пустым небесам? Заберите ваши деньги! После чего вечером он неизменно получал палкой по голове или заднице от своего учителя. Манабу не был послушником, он был сиротой, которого шестнадцать лет назад подкинули в храм младенцем. Когда ему исполнилось пять, его приставили к учителю, что воспитывал будущих монахов, обучал грамоте, а также благочестию и самым необходимым премудростям. Через неделю почтенный старец, самый смиренный из всех, взяв его за шкирку, притащил к настоятелю и сказал: — Он туп, как пробка, упрям, как осёл, ленив, как обожравшийся сливок кот, и совершенно ни к чему не пригоден. Я не буду его учить! Манабу безмятежно болтал ногами в воздухе и задумчиво ковырялся пальцем в носу. Он не помнил, чем же так довёл тогда своего несчастного учителя. Зато громкий долгий приступ хохота настоятеля стал первым осознанным воспоминанием в его жизни. Здорово он тогда испугался, больше чем от первых праведных побоев палкой по заднице. Наверное, настоятель позволил Манабу остаться в монастыре, рассчитывая, что от него всё же будет какой-то толк, может, он исправится с возрастом, может, возьмётся за ум, а вдруг и послушником станет со временем. В любом случае чаяниям этим было не суждено сбыться. Помощь по хозяйству этот иждивенец оказывал сомнительную. В лавке после нескольких провальных попыток его больше не оставляли. Цветы в монастырском саду от его вялой неискренней заботы только сохли и загибались. Вино в погребах кисло, продукты портились, посуда на кухне билась. На богослужениях он неизменно засыпал вместо того, чтобы следить за свечами и курительницами или подавать нужные свитки и музыкальные инструменты монахам. Причём ладно бы тихо спал, так нет же! Манабу храпел. И настолько громко и хрипло, что перекрывал низкими частотами монашеское горловое пение. В итоге ему оставили только самую примитивную работу — подметать двор, драить полы и рубить дрова. Всё это он делал через пень колоду, и чаще его можно было найти спящим в какой-нибудь беседке в саду или на крыше сарая, где он грелся на солнышке, сосал леденец и мечтательно листал какую-нибудь книгу, сворованную из монастырской библиотеки. К благородным наукам Манабу тоже оказался не предрасположен. Ни алхимия, ни травничество, ни медицина его не интересовали. Он читал не для развития, а для развлечения. Особенно любил большие трактаты с яркими искусными картинками, на которых были изображены страшные чудовища из старинных легенд, или атласы с мифическими континентами, якобы существовавшими тысячелетия назад до Великого Потопа. Так же, для развлечения, а не по доброте душевной, Манабу завёл себе приятеля. Вернее, он сам завёлся, как заводятся в саду кроты или тля. Принёс нового знакомого однажды тёплый южный ветер. Но то был южный ветер не с ароматом персиковых деревьев, как можно было ожидать, а с запахом прекрасного копчёного драконьего мяса, что мужчина привёз однажды монахам на продажу. Звали того человека Рейта, он был из Клана охотников на драконов. Светловолосый, коренастый, с вечно смеющимися глазами, традиционной повязкой на носу, коротким скорострельным луком на спине и многочисленными кинжалами на поясе. Он появился на дороге, ведущей к храму, пришёл, как вьючный мул, везя за собой тележку с драгоценным товаром. Лицо Рейты было в пыли, а голова полна историями. Манабу разглядел и то, и другое со своего поста на крыше, вооружившись краденой подзорной трубой настоятеля, в тот день, когда чужак подошёл к воротам впервые. Торопливо скатившись по черепице, мальчишка ловко спрыгнул вниз с края и с неожиданной для всех монахов прытью припустил открывать створы врат. Надо же, ленивого ребёнка что-то заинтересовало, поражалась братия. Правда, любопытства хватило ненадолго. Манабу тогда понравился Рейта в такой же мере, в которой нравились удачные книги с картинками. С той только разницей, что эту книгу нельзя было заткнуть по собственному желанию и убрать на полку. Словоохотливый до невозможности Рейта умел надоесть байками о собственной храбрости до такой степени, что позднее Манабу приходилось от него прятаться, в надежде, что тот найдёт себе нового друга и слушателя. Но мальчик забывал об одном: Рейта был охотником и умел читать следы — это раз, территория храма была небольшой — это два, и три — Рейту местные жители — и монахи, и крестьяне — не любили в той же степени, в какой не любили самого Манабу, поэтому найти другие уши для похвальбы он не мог при всём желании. И вот, раз за разом, отыскивая мелкого сироту в каком-то укромном уголке, бравый охотник, не подавая вида, что заметил, насколько ему не рады, усаживался рядом, доставал походную фляжку с горячительным для себя, какое-нибудь красное пыльное яблоко — для приятеля, и начинал вещать о том, как здорово у него прошла последняя вылазка в опасные Драконьи Земли. Мрачный Манабу, скрипя зубами от негодования, выползал из любого ненадёжного укрытия, ловил подарочное яблоко, вытирал его о коленку и ел, не уточняя, что такие же самые яблоки растут в здешнем саду и нечего выдавать эту фигню за сказочный гостинец. Мысленно он, конечно, чертыхался, но слушал Рейту внимательно, не перебивая. Учёный был, знал, что если перебить и задать хоть один вопрос, то Рейта будет трындеть ещё дольше и зануднее. В последние месяцы охотник что-то зачастил к ним со своим редким товаром. По официальной версии, настоятелю понадобился порошок из костей драконов для каких-то сакральных ритуалов, по неофициальной (как между собой сплетничали, посмеиваясь, монахи) тот же порошок нужен был святому отцу ради изготовления действенной мази от геморроя. Вне зависимости от истинной причины, следствие не заставляло себя долго ждать: есть заказ, есть и исполнитель. Рейта порой гостил в храме по несколько дней, а заодно капал на уши и на нервы Манабу своими россказнями про многочисленные победы над жуткими крылатыми монстрами. — Что ж ты такой скууучный? — монотонно тянул Рейта, тыкая Манабу в щёку пальцем. Тот лежал на веранде монастырской кухни, растянувшись на тёплом дереве широких ступеней, в животе у него уютно переваривался съеденный только что деликатес — копчёный палец дракона — подарок приятеля. В мыслях медовым облаком расплывалась сладкая дремота. Заложил руки за голову, притворялся, что уже спит, а охотник всё никак не оставлял его в покое. Зной стоял невыносимый, но это за пределами козырька веранды, под крышей было вполне терпимо и даже комфортно. Косые тени дарили коже желанную прохладу, деревья тихо шелестели о своём. В главном здании храма уже началась служба, и голоса монахов сливались в единый хор с голосами цикад, на вкус Манабу получалось вполне себе неплохое музыкальное произведение, куда лучше, чем у братии получалось без помощи насекомых. — Ты не хочешь сбежать отсюда? — вдруг спросил Рейта, отвинчивая крышку с фляжки, мальчик заинтересованно приоткрыл один глаз. — Занудно же. Может, в деревню сгоняем? — и Манабу разочарованно зевнул. — Неохота, — сказал он и почесал тощий живот. — Что мне там делать? Сегодня даже не четверг. Рейта, сидящий рядом, сделал большой глоток, убрал фляжку и крепко призадумался, выглядел он в этот момент точь-в-точь как старенький учитель Манабу, решающий головоломку или сложную загадку из древней книги логических задач. — А тут что делать? — резонно заметил охотник. — Спать, — флегматично ответил мальчик. — Тихо, спокойно. Ну, как тихо… не сейчас, конечно, — он со вздохом покосился на Рейту. — А вообще тут хорошо. Монахи меня работой не грузят, почти не бьют. — Почти? — нахмурился мужчина. — Так всё же поколачивают? Что это за жизнь такая? — Нормальная жизнь, твоя лучше, что ли? Чтобы поколачивать, меня ещё поймать надо, — рассмеялся Манабу. — А они — старые увальни все до одного. Послушники им в этом деле не помогают, знают, что связываться со мной не стоит, я тут каждый уголок знаю, каждую лазейку. Но это в храме. А снаружи что? Землю пахать? Буйволиц доить? Или вот, как ты, в Клан пойти, чтоб потом годами таскаться по дорогам в одних и тех же стоптанных башмаках, да рассказывать одни и те же повторяющиеся истории? Тоже мне перспектива. Обойдусь. Рейта грустно почесал затылок, не зная, что и добавить на такое категоричное заявление. Он бы сдох со скуки, задержись хоть на месяц на одном месте, а Манабу, судя по всему, начисто был лишён всяческих стремлений и жилки искателя приключений. В любом случае, другого друга у охотника не было, по какой-то причине аморфный монастырский мальчик оказался единственным, кто терпеливо вникал во все его насущные проблемы, выслушивал и не осуждал. С остальными окружающими было сложнее. С детства Рейта был очень дружелюбным, но сверстники этого почему-то не ценили. Они делились на две группы: одни обходили его стороной, притворяясь, что Рейты не существует, другие как раз уделяли слишком много внимания его скромной персоне. Обычно это внимание заключалось в том, что всей дворовой оравой его окунали головой или в снег, или в грязь, или в лужу, в зависимости от времени года. Однажды Рейте это надоело, и он попросил мать продать его в Клан охотников на драконов. Потому что никто в своём уме не окунёт охотника на драконов в лужу головой. Мать удивительно быстро согласилась, чем окончательно разбила хрупкое сердце тогда ещё маленького Рейты. С тех пор он и не надеялся найти понимание. Но вот ведь — нашёл. Это юное, чрезвычайно тощее и унылое понимание любило только жрать драконье мясо и спать на солнышке, но и Рейту любило тоже, он, Рейта, был в этом уверен. — Слушай, а давай по бабкам пойдём? — ляпнул охотник, и Манабу даже подскочил с вытянувшимся от омерзения лицом. — Тьфу ты, не по бабкам, а по бабам, — успокоил его Рейта. — Хотя в этой деревне это примерно одно и тоже, — вдруг приуныл он, — но есть и симпатичные… женщины в возрасте. — Меня сейчас вывернет, перестань уже, умоляю. Пожалей свой гостинец, он был таким вкусным, — скривился Манабу и затряс головой, стараясь отбросить тошнотворные мысли. — Парень, ты же уже не маленький, должны же тебя интересовать девчонки, — назидательно произнёс Рейта с масляной улыбкой. — Груди, задницы, ноги… — Ты так перечисляешь, будто о видах мяса говоришь. Корейка, вырезка, окорок… Нет, не привлекает, как ты сам знаешь, тут не за деньги — одни старухи и уродины, а за деньги — такие же старухи и уродины, только надушенные и напомаженные. Все девчонки моего возраста замужем уже, да их по пальцам пересчитать можно. Сомнительное удовольствие спать с замужними. Мне же тут ещё жить, это ты у нас вольный странник. — Как чудно ты говоришь, по-умному, как дед старый, нельзя таким занудным быть в твои-то годы, — покачал головой Рейта. — Странно это, в шестнадцать-то лет быть настолько прагматичным. — Что странно, Рейта, так это не я и не мои взгляды на жизнь в общем, и на женщин — в частности, — сосредоточенно ответил Манабу и опустил ноги с крыльца, шлёпнув узкими босыми ступнями по разогретому солнцем дереву. — А что? — спросил Рейта. — Странно другое. Попробуй, прислушайся, — Манабу медленно приложил к своим растянувшимся в хитрой улыбке губам тонкий палец. — Тссс! Что ты слышишь? — Ничего, — ответил Рейта напряжённо, попытавшись вычленить хоть что-то определённое в окружающих звуках. — Это-то и странно! Потому что сейчас мы должны были бы слышать барабаны и горловое пение в монастыре. Но ведь вокруг — ничего. Тишина! В храме никто не издаёт ни звука, хотя там сейчас, по идее, идёт служба. — А ведь ты прав, парень, — серьёзно хмыкнул мужчина. — И кто ещё из нас охотник, ты или я? Из тебя бы вышел неплохой ловец драконов. Сиди тут, не высовывайся, а я сбегаю и проверю, что там у монахов случилось. Вдруг нападение? — Думаешь, их там перерезали всех? — оскалился Манабу. — Ух ты! Рейта укоризненно посмотрел на него, машинально ощупал пояс, проверяя, на месте ли кинжалы, а затем приоткрыл колчан с короткими стрелами с ярким оперением, чтобы доставать их при необходимости было на порядок удобнее. Встал и крадучись, быстрыми перебежками от укрытия к укрытию направился к основному зданию, где действительно царила подозрительная тишина. — Крутого из себя строит, — насмешливо пробурчал себе под нос Манабу, — сиди тут и не высовывайся, — передразнил он голос Рейты. — Конечно, вот ещё! Буду я здесь сидеть, как же! — и он юркой стремительной тенью соскользнул с крыльца.