Nueve

Когда живёшь в горах, порой кажется, что обитаешь в облаке. Вокруг тебя ничего чёткого, одни пятна и переливы: зелёная пена деревьев, пухлые тучи, зависающие над высокими утёсами, белое марево из брызг ледяной речки, обрывающейся вниз со склонов искристым водопадом. Всё в окрестностях Храма состояло из зыбкости, всё было размыто, и Манабу впитал эту влажную мудрость вечных туманов в своё хрупкое подростковое тело. Он знал, как прятаться, умел быть незаметным, в совершенстве владел искусством таять, как дымка, при малейшей угрозе, и укрываться в уголках и щелях, как оседающая по утрам роса. Крадучись знакомыми лазейками по теням и за кустами, Манабу добрался до цели не намного позже Рейты. Там он осторожно выглянул из-за веток и стал настороженно следить за происходящим. Изумрудная листва даже не колыхнулась, выпуская наружу голову мелкого разведчика, до того он был проворен. Идти внутрь он пока не собирался. Думал, если в здании опасно, если там засел какой-нибудь монстр или убийца, то Рейта как минимум отвлечёт чудище, а не ровен час и одолеет. Не зря же он изо дня в день бахвалился ратными подвигами и гордо демонстрировал Манабу свои бицепсы. Наконец-то болтливый друг мог пригодиться и показать себя в деле. Потому пусть проверит всё первым, а за ним и Манабу подтянется. Хорошо, если можно будет взглянуть на диво-невидаль без риска быть сожранным или зарезанным. Так что надо было лишь немного подождать. Бравый охотник на драконов в несколько прыжков преодолел храмовую лестницу, открыл дверь и нырнул внутрь, и пальцы его с одной стороны бедра сжимали рукоять большого кривого ножа, с другой привычно перебирали воздух рядом с колчаном, готовые выхватить стрелу в любой момент. Зашёл в чёрный таинственный прямоугольник, и тот стал сужаться до полосы, а потом уже и до ниточки, наконец тяжёлая дубовая дверь со скрипом захлопнулась за спиной Рейты. Наступила относительная тишина. Манабу почти не дышал, слушал и слушал хор взволнованных цикад и постепенно сам начал тревожиться: а ну как он всё интересное пропустит в ожидании в этих дурацких кустах. Рейта признаков жизни не подавал, признаков умирания, впрочем, тоже, — не вопил и не кричал, на помощь не звал. Манабу почти искренне решил выдвинуться на подмогу товарищу, сосчитал до ста, повздыхал, а потом — ещё до ста, и тут Рейта собственной персоной выскочил обратно во двор, пятясь назад спиной, шёл и цеплялся трясущейся рукой за перила. Манабу не выдержал, выбрался из укрытия, бросившись наперерез охотнику. Тот едва не влетел в него с размаху, но предусмотрительно отскочил с испуга, когда услышал сзади внезапный мальчишеский оклик: — Ну что там, ну как там? Ты чего так долго вообще? Рейта развернулся с расширившимися от ужаса глазами-плошками, прижал палец к губам и прошептал сердито: — Тише ты, чего расшумелся! Может, успеем смыться по-тихому отсюда. Хорошо бы. Я такого никогда не видел! Но предупреждение возымело обратный эффект, в зрачках монастырского ребёнка вспыхнуло два бродячих болотных огонька, хитрых-прехитрых, любопытных-прелюбопытных. Рейта не знал, к чему возникают такие призрачные всполохи в глазах у подростков, но сразу почуял своим вечно замотанным тряпицей носом, что сулят они мало приятного, зато много-премного проблем на задницу. Если бы Рейта прожил свою жизнь как Манабу, взаперти, в постоянных повторениях, словно маленькая мошка, прилипшая к молитвенному колесу с вертящейся по кругу мантрой, он, наверное, понял бы, что для такого мальчика неповторимые, уникальные события — своего рода сокровища. Всё, что ломало уклад храмовой жизни, казалось Манабу чудом, и пробуждало в нём нечто, о чём он и сам не подозревал — скрытый под толщей аморфности и лени секрет: в глубине души он надеялся найти в этом мире хоть что-то, сумеющее привязать его к себе и заинтересовать настолько, что сердце не перегорит и не привыкнет. Но охотник на драконов жил иначе. Потому не знал, что пугать Манабу чем-то неизведанным, из ряда вон, это всё равно что забавляться с огнивом над грудой сухих щепок. Тут же вспыхнет, а не наоборот. — Может сбежим, о великий и могучий, храбрый охотник, а может, в песок закопаемся, чтоб нас не заметили? — передразнил Манабу. — Нет, в песок не вариант, в рот и в нос забьётся, — серьёзно ответил тот, осматриваясь в поисках более надёжного не удушающего укрытия. — Придурок. Да что там такое внутри оказалось, ты можешь нормально объяснить? — с жаром спрашивал мальчишка, цепляясь за локоть Рейты. — Неужто и правда всех переубивали? Ты чего бледный такой? — Нет, не переубивали. Но это пока. Кто знает, что Оно задумало… — дрожащим голосом произнёс мужчина. — Оно? Это что-то живое и дикое? Это зверь или человек? — оживившись, расспрашивал паренёк. — Не зверь и не человек, а что-то непонятное. А я не люблю непонятное. Мне определённость нравится! Типа — вот земля, вот небо, вот герой, вот его мальчик — подручный. Всё понятно, никаких вопросов. А ещё от этого существа в храме аура такая, нехорошая, будто сладким деревом пахнет, будто ему тут совсем не место. Я, знаешь ли, такого никогда не видел и, надеюсь, не увижу, — Рейта говорил, а сам пытался вырваться из цепких лап мальчишки и удрать, но парень мало того, что вцепился в него, как клещ, так ещё и толкал его перед собой, обратно в храм. Неважно, что Манабу был слабее охотника, в эту минуту его точно зельем каким опоили, он практически силой пихал Рейту вперёд, в песке на дорожке оставались две чёткие борозды от старых пыльных охотничьих сапог. — Аура, сладкое дерево, ну уморил! Сказки для бабулек. Ты пойдёшь со мной, мало ли что, прикроешь, если у этого непонятного есть что-то кроме вымышленной ауры, — цедил сквозь зубы угрюмый Манабу, толкая мужчину в спину. Упрямством сирота был не обделён с рождения, а благодаря храмовому воспитанию эта черта характера только усилилась. — Чего это я должен тебя прикрывать?! — заголосил возмущённый Рейта, забывший о том, что сам недавно просил мальчика не шуметь и не привлекать внимания. — Стой-стой, ты что, используешь меня, как живой щит? Совсем сдурел? Мы так не договаривались! — Пока что как живой, — довольным голосом пробасил сзади Манабу, продолжая подгонять искателя приключений, словно своё нерадивое, упрямое вьючное животное. — Будешь орать — станешь мёртвым щитом. Шагай, шагай давай, я хочу посмотреть, что там за диковина, которую сам Рейта — Гроза Драконьих Земель — впервые сегодня увидел и боится словно огня. — Но я не хочу на это смотреть, хватит с меня, — и тут Рейта вынужден был открыть центральную дверь, чтоб не впечататься в неё носом. Привычный скрип возвестил гулким коридорам и залам о приходе посетителей, и вот они уже оба оказались внутри. Серый грубый камень пола в проходах послушно глушил их мягкие шаги. Они крались осторожно, почти беззвучно: когда Рейта хотел быть тихим, он умел это не хуже проныры Манабу. Отступать было некуда, и охотник вынужденно смирился с необходимостью провести настырного маленького приятеля в храм, и только грозно шикнул на него прежде, чем продолжать движение. Они прижимались к стене, направляясь к дальнему залу, вдавливались лопатками в жёсткие перекладины панелей, изукрашенных изображениями драконов и Небожителей. Манабу знал тут каждый завиток и чёрточку, со скуки выучил всё на этих рисунках наизусть, ведь он тысячи раз проходил этим же самым путём. Правда, сейчас делал это впервые не понурившись и не подавляя зевоту. Высокий проём, декорированный по бокам красными лаковыми дощечками, вёл в главный молельный зал, большой и длинный, от самого входа застланный узким причудливым ковром с сакральным орнаментом в красных облаках и золотых солнцах. Тут пол был деревянным, и обычно монахи сидели вдоль этого ковра на досках по обе стороны друг напротив друга. Здесь они молились, а в самом конце, во главе, на алом куске шёлка перед небольшим столиком восседал сам настоятель. Но в этот раз всё было иначе. Монахи лежали на полу в глубочайшем поклоне, лицами вниз, настоятель тоже упал ниц перед собственным столиком. Манабу неосознанно захихикал в кулак, когда увидел, кому они поклоняются: на самом почетном месте вместо святого отца расположилась огромная смешная белая собака с алыми тонкими узорами на шерсти и двумя красными пятнами-каплями там, где у людей обычно находятся брови. Она тяжело дышала, высунув наружу свой нежно-розовый язык, отчего казалась улыбающейся и туповатой, задней лапой пёс ритмично почёсывал свой бок, а монахи в такт этому будничному движению тянули свои заунывные молитвы. — Это вот оно-то страшное и ужасное? Щеночек размалёванный? Из-за этого пушистика столько шуму? Чего ты так струсил-то? Ты же охотник на драконов, — спросил Манабу, обращаясь к Рейте, и тут же с удивлением обнаружил, что мужчина, который до этого шёл впереди, теперь спрятался у него за спиной, и ответил он, выглядывая из-за плеча: — На драконов! Улавливаешь разницу? Драконы — это нормальная земная дичь, в атласы животных записанная, посчитанная, изученная, а не монстр какой-то, науке неизвестный, которому монахи поклоняются, как божеству какому-то. Ты что, слепой, что ли? Этот твой пушистик не дворняга какая-то, а пёс-гигант с крыльями. Манабу перевёл взгляд на собаку, которая заметила товарищей, застывших в дверях, и улыбнулась ещё шире и ещё глупее, так, что на пол из пасти крупными прозрачными бусинами быстро закапала слюна, вызывая у парнишки волну брезгливости. И будто в подтверждение слов перепуганного Рейты, животное гордо расправило огромные белоснежные крылья, и повернулось пару раз вокруг своей оси, чтоб продемонстрировать мальчику их во всей красе. — Большие, нда, круто, на десяток подушек хватит, — спокойно резюмировал Манабу, тут же утративший интерес к тишине в храме и к сказочному созданию. — Ну, псина. Ну, крылья. И что тут жуткого и удивительного? Зря только обрадовался, время потерял, пойду-ка я дальше спать. — А ну стоять! — раздался неизвестно откуда незнакомый смешливый голос. — Как это пошёл? Куда пошёл? Кто тебя пустит-то? Белая зверюга перепрыгнула через согбенного настоятеля, чего святой старец никак не ожидал и выпрямился не вовремя, ткнувшись псу в живот своей благочестивой лысиной, отчего прыжок чудища закончился комичным падением. Крылатая собака кубарем прокатилась по длинному ковру между монахами, оставляя по дороге после себя шерстинки и белые сверкающие перья. И катилась псина таким образом до тех пор, пока не оказалась у ног Манабу. Монстр лежал на спине, лапами и пушистым животом вверх, и всё с тем же розовым языком наружу. Язык шевельнулся, пасть разжалась и сжалась, и из неё раздалось: — Эй, ты никуда не пойдёшь без меня! Настоятель, это же он? Тот мальчик? — собака попыталась вильнуть пушистым хвостом, но в этом положении получилось лишь подмести им пол. Настоятель развернулся и покорно кивнул, склонившись и выпрямившись со словами: — Да, это именно то дитя, что тебе нужно, о святейший Небожитель, благословенный ха-ину! — и он снова в покорном поклоне громко стукнулся лбом об дерево. — Небожитель? — переспросил Рейта, с недоверием выглядывая из-за спины Манабу. — Говорящая псина! — заорал вдруг остолбеневший до того Манабу. Он пришёл в себя и схватился за голову, впервые за день, а может, и за год, или и вовсе за всю жизнь этот сонный парнишка по-настоящему чему-то удивился. И ткнул носком босой ноги в белый шелковистый бок крылатого животного, вероятно, чтоб проверить, не пригрезился ли ему этот голос. — Ауч! — искренне возмутилась собака. — Ты чего пинаешься? Возьми и себя стукни, болван малолетний! — Сам ты болван! Курица-переросток! Кобелина болтливая! — каждое слово парень сопровождал осторожным коротким пинком в тёплый бок, сразу отдёргивая ногу. — Оу, ты заметил, что я мужик, это радует! — собака закашлялась и зачихала, видимо, эти звуки означали смех. — Нашёл чему радоваться, щас и туда врежу, никто больше не заметит. Кш, отвали от меня, — скривился Манабу и замахал в воздухе руками. — Вот и познакомились, благодарение богам, — радостно возвестил настоятель. — Можете его забирать, благословенный ха-ину. — Наконец-то заберут! — восторженно стали перешёптываться монахи. — Неужели дождались? Не успел мальчик задать вопрос, чему это все так радуются, неужто тому, что сбудут его с рук долой какому-то бродячему псу, как события стали закручиваться дальше. — Удачи! Всех люблю, всем пока! Манабу, бывай, зайду через месяц, — возвестил с другого конца коридора стремительно улепётывающий Рейта. Манабу обернулся, заметил беглеца, округлил глаза и припустил за ним следом, только пятки засверкали в воздухе. Перспектива быть скормленным якобы божественному животному его как-то не прельщала. А то, что собака будет его жрать, почему-то не вызывало у Манабу ни малейшего сомнения. Взгляд зверя сразу показался ему подозрительным — слишком влажным, слишком нежным, почти влюблённым. Так, наверно, голодные дворняги смотрят на сахарную косточку. Сахарной косточкой на сверкающих зубах крылатого монстра быть не хотелось, вот он и ринулся за Рейтой. Псина в свою очередь подскочила на ноги и погналась за ним большими мягкими прыжками, ускоряясь с помощью крыльев. Эту безумную компанию монахи проводили счастливым глубоким коллективным вздохом, так и не поднимая лиц, не разгибаясь из молитвенных поз. А настоятель в этот миг подумал, что, возможно, вечером, как на большой священный праздник, им всем стоит выпить немного хорошего сливового вина. Братии было что отметить. Ха-ину сцапал обоих сбежавших во дворе, придавив левой передней лапой к земле Рейту, а правой — Манабу. Налетел сзади плотным, тяжёлым ударом горячего ветра, будто воздушный кулак, словно белый ураган, несущий страх и восхищение. Правда, чувство благоговейного ужаса тут же сменилось у Манабу сварливым возмущением. Но Рейта продолжал бояться. — Отвали от нас, ком шерсти вонючий, чего пристал! — смело выругался мальчик, упираясь преследователю в горло и пытаясь оттолкнуть вверх. Собака только весело задышала, словно от удовольствия, но лапы точно свинцом налились, пригвоздив их к поверхности ещё большей тяжестью. — Не сопротивляйся, Манабу, пока я не захочу, ты не вырвешься, и друг твой тоже лучше бы не рыпался, — самодовольно хмыкнул зверь. — А я-то что? Я тихо лежу! — Чего же ты от нас хочешь, блохастое чудовище? — безрезультатно вертелся и крутился Манабу, как глупая мушка в паутине. — Ты потише, это же Небожитель, — шепнул охотник, — с ними шутки плохи! — Небожителей не бывает! — надув губу, заявил упрямец, напрочь игнорируя крылья, необычайную силу и голос ха-ину. — Бло-хас-то-е? Неужели уже блохи? — пёс расстроенно затряс головой. — Говорил я этим старпёрам великоумным придумать что получше, не форма, а пытка. Так, ты, — и он нажал лапой на грудь Рейты. — Понятия не имею, кто ты, зачем побежал и чего тут валяешься. Ты мне, собственно, и не нужен, но полежи тут, пока я этому, — собака мотнула мордой в сторону Манабу, — объясню что к чему. Насупленный сирота снова активно заёрзал задницей в пыли, пытаясь вывернуться ужом и выскользнуть из-под собачьей лапы. — Теперь ты, — большой белый пёс уткнулся прохладным мокрым носом ему в шею, и мальчишка вздрогнул от непривычной смеси приятных и пугающих чувств, набрал воздух в лёгкие и так и замер в ожидании худшего. Только вот зверь не стал его жрать вопреки ожиданиям, а лишь втянул носом запах, снова странным образом улыбнулся, как в храме, и поддел мордой тонкий кожаный ремешок, вытягивая на свет из-под робы Манабу единственное его сокровище. — Я здесь из-за этого, пацан, ты же знаешь, что это такое? Тонкая пластинка из чернёного серебра сверкнула на солнце, и Рейта удивлённо приподнялся на лопатках, всматриваясь в диковинное украшение, которое его друг носил под своим почти нищенским тряпьём. Мужчина впервые увидел и сам кулон, и три чёткие волнистые линии одну над другой, вырезанные на явно не в этих краях выплавленной чудной подвеске. — Пиктограмма какая-то, причём непростая пиктограмма, и металл хороший, дорогой, — негромко пробормотал под нос охотник. Манабу злобно зыркнул на него, будто тот сказал что-то обидное или и вовсе собрался украсть у него подвеску. Он выдернул пластинку у пса, стащил с его носа шнурок и спрятал свою драгоценность обратно под бедняцкую одежду. — Так что это, мальчик? — тепло выдохнула собачья пасть повторный вопрос. Сирота с неохотой ответил, прикрывая узкой ладонью место под тканью, где скрывался серебряный прямоугольник. — Это от моих родителей. Всё, что осталось. Всё, что было на мне, кроме одеяла, когда меня под ворота храма подбросили. Делиться такими вещами Манабу ни с кем не хотел. Ни в этот день, ни в детстве. Маленькие послушники частенько рассказывали про свои семьи, про то, какую еду готовили их матери, какую работу делали их отцы, какие песни пелись на городских праздниках. Его же даже не спрашивали, знали, что поведать ему нечего. Грустно мальчику не было, завидно — тоже, только как-то пусто. И пустота внутри хотела быть заполненной, Манабу для этого перед сном гладил высеченные на подвеске линии и успокаивался, точно заботливая солнечная энергия из секретной вещицы заполняла дыру в душе, на время запирая тревоги. Это была лишь его тайна, личная, укрытая от чужих глаз. И меньше всего для таких откровений, по его мнению, подходил незнакомый комок белого меха и перьев. И любопытный, излишне болтливый охотник на драконов тоже особенного доверия не вызывал. Даже с настоятелем Манабу обсуждал подарок родителей всего несколько раз в жизни, когда задавался вопросом своего происхождения. Старик ничего определённого ему не сказал, кроме того, что монахи решили сберечь для него эту память о родителях, и что не было ни записки, ни вышитого на одеяльце имени. Назвал его Манабу сам святой отец, Днём Рождения считался день, когда ребёнка обнаружили. Не сказать, что мальчика особенно расстраивала неизвестность, он не обижался на то, что его оставили. Многие деревенские дети при живых родителях жили хуже, чем он, голодали чаще, да и побоев в своей жизни видели намного больше. Так что поводов грустить у него не было. Так думалось Манабу, поэтому собственная реакция на следующие вопросы собаки поразила даже его самого. — Хочешь получить что-то больше куска металла? Хочешь узнать, откуда ты? Мальчик, не думая, горячо выпалил: — Хочу, — и только после этого пёс отпустил их. Манабу встал, отряхнул одежду от пыли и песка, Рейта последовал его примеру, с опаской поглядывая на белое чудовище. А чудовище, явно довольное результатами допроса, широко зевнуло, потянулось, разминая лапы, и поинтересовалось: — Так, где тут у вас можно выпить и расслабиться, мужики? А то, знаете ли, подобные беседы — про судьбу, предопределение, волю Небес и утерянных родственников в жарище на дворе вести не охота. Я бы пива выпил холодненького. И сожрал бы чего, а то у меня от перемещений через эти вонючие порталы зверский аппетит просыпается. — Ещё б не зверский, ты ж зверюга, — хмуро заметил парень. — Таверна только внизу в деревне, — негромко произнёс охотник. — Могу отвести, если вы потом меня отпустите, эээ… — Рейта напряг память и с трудом выдавил: — благословенный ха-ину. — Ты что, монах? — спросила собака и, не услышав ответа от опешившего мужчины, повернулась к Манабу и повторила: — Он что, монах? — мальчик покачал головой. — Ну раз нет, то отставить богомерзкие церемонии, терпеть их не могу. Ты — безносый, и ты — монастырская мартышка, то есть мальчишка, можете называть меня просто Казуки. Потому что так меня зовут. И я хочу выпить, угощайте уже скорее. — На кухню пойдём, стащу что-нибудь, не хочу я в таверну тащиться, долго это. Ты мне всё расскажешь и провалишь обратно туда, откуда пришёл. И я тебе — не мартышка, — задрав нос, заявил Манабу и решительно зашагал через двор к дальнему строению, из трубы которого вился лёгкий ароматный дымок. Рейта пожал плечами и двинулся за ним, а ха-ину весело забегал вокруг них кругами, будто был обычным домашним псом, а не божественным воплощением Небожителя на земле. И они вернулись туда, откуда начинали. Сидели теперь уже втроём рядком на веранде монастырской кухни, там, где недавно так лениво обсуждали женщин и обыденную жизнь. Но теперь с ними был пёс, и он недовольно разглядывал скромное подношение от Манабу. Потрогал лапой одну миску, другую, погонял из стороны в сторону ту, что была с едой, и вздохнул: — Это что? Всё? Больше нет ничего? — Слушай, жуй то, что дают, придирчивый какой. Вода есть, рис есть, даже с мясом, монахи, между прочим, его почти не держат. Считай, от сердца оторвал тебе курятину, мог бы и сам съесть. А как дожуёшь — договаривай начатое. Рейта неуверенно достал свою фляжку и с сочувствием посмотрел на расстроенный профиль пса, крутившего лапой миску, и предложил: — Извини… Казуки, могу капнуть, тут у меня очень крепкая штучка анисовая. Если хочешь, конечно. Первый раз предлагаю выпивку животному… — Вот, наконец вижу гостеприимный приём! Наливай давай, и я, между прочим, не животное, а полубог в форме ха-ину. Это нечто вроде защитного костюма, чтобы я мог тут с вами общаться и не скопытился. Иначе бы помер в вашей атмосфере. Ароматная жидкость, сверкнув в воздухе прозрачными тяжёлыми каплями, пролилась в миску, мешаясь в ней с водой и источая пряный терпкий запах горячительного напитка. Манабу поморщился, он и так-то не очень доверял говорящей собачонке, а тут выяснилось, что она ещё и выпивоха, ну как такому поверить? Пёс с удовольствием хлебнул разбавленное водой угощение и одобрительно тявкнул, затем опустошил посуду, облизался и начал: — Подобная табличка, как кулон Манабу, не одна на свете. Но она необычная, уникальная! Часть, отколотая от целого. И ты тоже необычный ребёнок, Манабу. Осколки, такие же, как твой кулон, разбросаны по свету, Небожители их зовут Элементами. Ты, вероятно, видел в храмовых книгах картинки, ну или читал, если умеешь, что мир, в котором вы живёте, состоит из девяти областей. В каждой из них есть Хранитель, которому поручено беречь свой Элемент, и отдать его он может только тебе, дитя. Меня для того и направили, чтобы я помог тебе собрать все кусочки, провести через все круги к морю. Считай меня кем-то вроде своего личного охранника. С этого момента я — твой пёс, а ты — мой мальчик, мы связаны общей целью и, — до этого он говорил зловещим голосом, нагнетавшим таинственность, но тут он совершенно невежливо зевнул во всю пасть, — и бла-бла-бла, и всё такое. Короче, надо как можно скорее собраться и отправляться в путь. — К морю? — единственное, что по-настоящему заинтриговало Манабу из всего сказанного, была конечная точка путешествия. — К морю — это интересно, конечно. Знаешь, я вообще-то против всяких там сложностей, мне и тут хорошо, — с сомнением произнёс он, поглядел на Рейту, будто спрашивая совета, но тот тоже пригубил анисовки, наверно, чтоб справиться с боязливостью, что вызывал у него небесный пёс, расслабился, пригрелся на солнышке, и лишь равнодушно развёл руками, мол, решай сам, я-то что? — Не пойдёшь со мной, конечно, ничего не потеряешь, — хитро блеснул яркими глазами ха-ину, — но и ничего не обретёшь. Каждый день своей оставшейся человеческой жизни ты будешь проводить так же, как предыдущий, и никогда не узнаешь, что означает пиктограмма, которую ты носишь на шее с рождения, никогда не увидишь других земель и других лиц. И моря тоже не узреешь, — последнее же он пробормотал уже совсем беззвучно себе под нос: — Ну и, вероятнее всего, скоро всё на земле сгинет со всеми вами, но это так, детали. Манабу задумчиво подпёр щёку ладонью, вглядываясь в еле колышущуюся листву монастырских деревьев во дворе. Тени скользили по песку, как лёгкая рябь под водой, цикады продолжали свою монотонную песнь, а монахи в отдалении тянули возобновившиеся после их ухода молитвы. Он никогда не собирался покидать это место, оно его не тяготило. Но то было раньше, пока не видел других перспектив, пока растрата энергии на что-то условно будничное, вроде участи охотника, тоже его не прельщала. Но большая белая псина, кажется, знала толк в искушениях и умела смотреть в душу. Она предлагала Манабу то, от чего отказаться он был не в силах — нечто неизведанное и неповторимое. — Согласен, — серьёзно сказал он, сдаваясь, и протянул собаке руку, а та положила сверху тяжёлую лапу и снова зачихала и зафыркала своим странным звериным смехом. — Извините, что нарушаю миг вашего единодушного принятия судьбоносного решения, — вкрадчиво начал Рейта, — но я ведь вам, кажется, не нужен, да? Могу я уже идти? — Ошибаешься, — вдруг оживился ха-ину. — Я передумал. Нужен, очень даже нужен! — Конечно! Я отдам тебе всю мою фляжку, только отпусти! — взмолился охотник, сложив ладони домиком. — Да не ради бухла! — хмыкнул Казуки. — Хотя, за язык никто не тянул, гони фляжку. Но я имел в виду другое. Ты же у нас кто? Охотник на драконов! А мы перво-наперво должны с Манабу пройти именно в Драконьи Земли. Будешь нашим проводником — это раз. И достанешь нам хорошую, подробную карту, чтоб проложить маршрут дальше — это два. Я знаю, твой Клан что угодно откопать может. — Что угодно, да не что угодно. Это от исходной суммы зависит, какой у нас бюджет? — почесал затылок Рейта. Ха-ину выразительно облизнулся, и мужчина понуро кивнул: — Карту Нуэве от хорошего мастера, понял-понял, зачем так нервничать? — и в сторону прокряхтел: — Где ж мне задарма такое достать? — Что ж, друзья мои и соратники, — произнёс Казуки, красиво встряхивая головой, — выдвигаемся за вторым Элементом в Драконьи Земли. Как только, так сразу. Ждём только карту и Рейту! — Ага, — согласился Манабу и сонно потянулся, — выдвигаемся.